И.Шамир : "Смерть Запада" (если не ошибаюсь, "фтыкать до канца")

Иммиграция – острейшая проблема, требующая немедленного решения,
ибо ставится вопрос о том, а кто мы, американцы, собственно, такие?
Подобно Миссисипи, неторопливой, долгой и дарующей жизнь,
иммиграция во многом обогатила Америку, о чем не позволит забыть наша история.
Но когда Миссисипи выходит из берегов, опустошение остается чудовищное…

Патрик Бьюкенен. "Смерть Запада"

Бывший советник Ричарда Никсона и Рональда Рейгана, а ныне свободный философ Патрик Бьюкенен издал в 2002 году книгу с шокирующим для его кругов названием – “Смерть Запада”. По многомерности сюжета и фундаментальности выводов эта работа ничуть не уступает культовому среди западных либералов “Концу истории” Френсиса Фукуямы. Но написана она с принципиально противоположных и далеко не оптимистических позиций.

Работу над этой книгой Бьюкенен начал еще до терактов 11 сентября, но они вполне подтвердили его вывод о том, что “линия фронта” грядущих глобальных коллизий пройдет не по геополитическим границам между разными государствами, а внутри самой западной цивилизации. Показательно, что самолеты, врезавшиеся в ВТЦ и Пентагон, были не иностранными бомбардировщиками, но захваченными гражданскими лайнерами внутренних американских рейсов. Некоторыми выводами книга Бьюкенена близка другому кумиру западных интеллектуалов – “Столкновению цивилизаций” Сэмюэла Хантингтона. Но в отличие от него Бьюкенен смотрит на будущее Запада гораздо более тревожно, предрекая ему гибель не от столкновения с иными цивилизациями, а по причине его собственного вырождения.

Картина этого вырождения у автора выглядит гораздо мрачнее пожеланий иных недоброжелателей Запада. Таких недоброжелателей, кстати, хватает и в России – хотя Бьюкенен включает русских в западную цивилизацию, предрекая всем общую судьбу.

За вторую половину ХХ века население Земли увеличилось вдвое, с трех до шести миллиардов человек, но белые народы практически прекратили свое воспроизводство. По прогнозам ООН, на которые опирается Бьюкенен, к 2050 году белые будут составлять всего лишь одну десятую часть мирового населения, причем треть из них окажется преклонного возраста. Пятивековая (если вести отсчет от экспедиции Колумба) экспансия народов Запада сменяется “реконкистой” – исконное жизненное пространство “золотого миллиарда” все решительнее занимают выходцы из Азии, Африки и Латинской Америки.

Уже сегодня вся Европа – за исключением Турции, Албании и мусульманских регионов России – демонстрирует отрицательную демографическую динамику. При сравнительно высоком уровне жизни и развитии медицины смертность, тем не менее, неуклонно превосходит рождаемость. В этих условиях иммиграция становится практически неизбежной – хотя бы для поддержания самой социальной инфраструктуры.

Поэтому, в отличие от недалеких расистских идеологов, Бьюкенен не винит в этих процессах самих иммигрантов. Его анализ причин депопуляции западных обществ гораздо глубже:

Иммигранты не виноваты в разрушении Европы. Европейцы совершают этническое самоубийство. То, что мы переживаем в Европе и зачастую повсюду на Западе, является закатом христианства и западноевропейской традиции. Многие американцы чисто инстинктивно положительно относятся к иммиграции, потому что их дедушки и прадедушки сами были иммигрантами. Старые мифы все еще имеют значение, и это можно понять. Но нужно также осознать, что мы имеем дело с миллионами людей из стран с культурой, которая чужда нашему образу жизни. Мы идем прямым курсом к подлинной балканизации нашего общества.
В отличие от иммигрантов прошлых эпох нынешние зачастую даже не стремятся к интеграции в западные общества, но обосабливаются в растущие и порою весьма агрессивные “гетто”. Возникает такое явление, как “расовый рэкет” – то, за что белому грозит неотвратимое наказание, цветному, как представителю “угнетенного меньшинства”, может вполне сойти с рук. Под влиянием догматов политкорректности на Западе все более начинает господствовать “расизм наизнанку” – когда, например, в академической сфере любая, даже самая отвлеченная критика идей небелого ученого может быть обжалована в суде! Этой же удобной моралью “вечно гонимых” охотно руководствуются и криминальные отморозки из цветных кварталов. Бьюкенен приводит целый ряд впечатляющих случаев “странного” поведения массовой прессы, поднимающей крик всякий раз, когда преступления совершают белые, но упорно замалчивающей гораздо более частые и порою шокирующие акты насилия со стороны представителей “меньшинств”. Он исследует причины этой предвзятости:
Преступление есть преступление, оно подлежит наказанию, вне зависимости от этнической принадлежности или цвета кожи совершившего его лица. Справедливость должна быть равнодушной к цвету кожи. Однако кампания за выделение “преступлений ненависти” в отдельную категорию противоправных деяний не имеет ничего общего со справедливостью, зато очень много – с идеологией.
“Преступления ненависти” (“hate crimes”) – это идеологический конструкт эпохи позднего модерна. Точнее – происходящая на фоне естественной постмодернистской мультикультурности какая-то нелепая реставрация догматов сталинского прокурора Вышинского о “презумпции виновности”. Как тогда всякий попавший в поле зрения НКВД должен был доказывать, что он “не антисоветчик”, так и теперь принадлежащие к “белому большинству” ставятся в положение “заведомо виноватых” и вынуждены постоянно оправдываться в отсутствии всяческих “-фобий”. Так терпимость из этической нормы превращается в жесткую политическую идеологию, напрямую отсылая к тем самым тоталитарным режимам, которым “политкорректоры” на словах противостоят.
Эту вывихнутую идеологию “заведомой правоты” иммигрантов придумали не они сами, но “левые” теоретики, доминирующие в культурно-информационной сфере Запада. Хотя всякая идеология, как точно заметил Маркс, это “ложное сознание”. Всем идеологиям свойственно подгонять под себя или игнорировать реальное мировое многообразие. На это обращал внимание и такой полярно противоположный Марксу мыслитель, как Юлиус Эвола:

Белые, левые французские интеллектуалы и деятели искусств, совместно с шайкой Ж.-П. Сартра выдумали и воспели негритюд, создав миф, до которого никогда бы не додумался ни один негр. Эта нелепая выдумка должна была стать для негров чем-то подобным тому, чем является итальянскость для Италии, германскость для Германии и т.д., хотя негры никогда не составляли единого народа с общей цивилизацией, ибо не существует единой “негритянской нации”, но есть множество родов, племен и этносов, каждый из которых обладает своими традициями, обычаями и верованиями, значительно разнящимися между собой.
Однако именно так, искусственно, белыми “антирасистами” и была создана “расовая проблема”, приобретшая с тех пор глобальную напряженность. Эвола саркастически описывает возможные пути ее решения:
Хорошо известно, что негры не меньшие “расисты”, чем белые, но их расизм почему-то ни у кого не вызывает протеста, хотя малейшее проявление расизма со стороны белых клеймится “нацизмом”. Однако именно черный расизм является одной из основных причин обострения “расовой проблемы”, принимающей все более угрожающий характер. Можно было бы довольно просто решить эту проблему, выделив американским неграм один из штатов (предварительно эвакуировав оттуда всех белых), дабы они наслаждались там своим негритюдом во всей его чистоте, сами бы управляли собой и делали все, что им заблагорассудится. К сожалению, о втором возможном решении, суть которого состоит в том, чтобы предложить всем черным расистам и активистам “Black Panthers” вернуться к своим сородичам в родные края, переселившись в новообразованные африканские государства, бесполезно даже мечтать: ни один американский негр никогда на это не согласится, поскольку его мнение о своих африканских собратьях гораздо ниже, чем у белых. Поэтому они предпочитают жить среди последних и извлекать выгоду из созданных теми общественных институтов.
Анализируя деятельность этих институтов, Бьюкенен указывает на их философские основы и выносит однозначный, хотя и удивляющий своей диспропорциональностью вердикт:
Рассуждая о смерти Запада, мы должны рассматривать Франкфуртскую школу как главного обвиняемого в этом преступлении.
Неужели в гибели великой западной цивилизации повинен именно этот странствующий неомарксистский кружок, к тому же прекративший свое существование в 70-е годы ХХ века? Прямо-таки как горстка ранних христиан, сокрушившая Римскую империю… Однако Бьюкенена эти диспропорции не смущают, и он всерьез развивает конспирологию “марксистского заговора”, в котором объединились агенты Коминтерна, вроде Антонио Грамши и Дьердя Лукача, и философы-космополиты, вроде Теодора Адорно и Герберта Маркузе. Общими усилиями они соорудили такую “критическую теорию общества”, которая возобладала в массовой культуре, напрочь подорвала все устои западного христианства и подготовила почву для контркультурной и сексуальной революции 60-х годов.
Всякая конспирология, как известно, содержит элементы параноидальности. Но у Бьюкенена их оказывается, к сожалению, с перебором, что заставляет и к иным местам его книги, где затрагиваются совсем не смешные темы, относиться с некоторой ироничностью. Как выразился сам же Бьюкенен о революционной эпохе (причем такое сравнение в устах консервативного моралиста звучит весьма пикантно): “подобно героину, такая цивилизация хороша в малых дозах, а при передозировке просто-напросто убивает”.

Если лево-либертарианская утопия Франкфуртской школы смогла сокрушить все вековые традиции западного общества – много ли эти традиции значили? Однако Бьюкенен оказывается тем более прав, чем дальше сами левые отходят от позитивных идеалов собственной утопии. Их уже все менее интересует революционная трансцендентность взглядов Маркса, Маркузе и Дебора – и они сами ныне предпочитают сооружать то “общество контроля”, возникновения которого опасался Жиль Делёз. “Контролировать” они намерены всякие отступления за рамки политкорректности. А с другой стороны это же самое “общество контроля” предлагает и Бьюкенен – только с позиций “традиционной морали”. Таким образом, мы наблюдаем странную “войну контролей” – “традиционалистского” и “прогрессистского”. Войну, которая, в конечном итоге, ведет к их сращиванию – в форме “правого” полицейского государства с левой “полицией мысли”. Всякие утопические проекты подавляются здесь уже с обеих сторон. Это характерное состояние поздней Римской империи, где также вполне уживались “патриотический” милитаризм снаружи и контролируемое “либертарианство” внутри…

* * *

Близкие Бьюкенену взгляды высказывает и Владимир Буковский, приходя к весьма неожиданным выводам для бывшего советского диссидента:

Это политическая корректность, новая доктрина контроля за речью, идеологическая цензура, которую ввели почти везде, а у нас в Англии чуть не ввели закон, почти “70-ю статью”, по которому в тюрьму можно посадить человека за выражения, которые считаются выражениями ненависти. Любые замечания, которые всего лишь можно истолковать как расизм, – вот, “70-я статья”, к ним предлагалось семь лет тюрьмы. Замечательное нововведение. Но я бы не хотел жить в таком мире. Я предпочел бы даже лучше бывший СССР, там все было яснее и четче, это была империя зла, и все это понимали. А это какая-то хитрая вещь – под видом того, что теперь сделают лучше, для твоего же блага тебе не дают жить так, как тебе нравится, тебя спасают от тебя самого.
Будучи сам натурализованным британским гражданином, иммигрантом, я симпатизирую этим людям, стремящимся найти убежище от преследований. Я симпатизирую способности этих людей жить в мультиэтническом окружении, имея дело с самыми разнообразными вкусами и образом жизни других людей. Я очень терпимый человек. Но одно дело быть терпимым к тому, что для тебя является чем-то данным, и совсем другое дело – намеренно создавать громадную проблему. Намеренно создавать проблему, которая впоследствии превратится в разрушительную. Мы все знаем, что адаптация вновь прибывших иммигрантов, и особенно иммигрантов из третьего мира, являетсявесьма болезненным процессом. Он будет болезненным и для иммигрантов, и для общества.

Почему левые делают это? А потому, что это очень удобно. Во-первых, они получают привязанный к ним электорат, людей, которые обречены голосовать за трудовые или социал-демократические партии как единственные партии, распределяющие и перераспределяющие общественные средства и помощь, предоставляемые им. Во-вторых, мы все будем испытывать чувство вины. Это так мило. Любой, кто заикнется по поводу этой проблемы, немедленно превратится в парию. И это так удобно для того, чтобы применять репрессивные меры и затыкать рот любым оппонентам. В-третьих, окончательной целью этих людей, этих утопистов, является одно-единственное большое государство на весь мир.

В таком негативном восприятии утопии у Буковского, вероятно, сказывается еще влияние советской идеологии, считавшей саму себя “научной” и отрицавшей всякий “утопизм”. Однако результаты этой “научности” всем известны… Что же касается проекта “одного-единственного большого государства на весь мир” – то это безусловная антиутопия. Вряд ли Буковский не читал Замятина и Хаксли. Причем совершенно неважно, кто проповедует эту антиутопию – “левые” или “правые”. Главная проблема состоит в том, что противостоять ей может только иной – позитивный, действительно утопический проект новой цивилизации.
В нынешней мировой ситуации все одномерные “правые” и “левые” теории стремительно теряют свой собственный позитивный смысл, предлагая лишь те или иные реакции на оппонента. Глобализация все более размывает и другой известный дуализм эпохи модерна – географический: так, к Востоку или Западу относятся Австралия и Новая Зеландия? А соседняя с ними, бурно развивающаяся Малайзия, чья столица Куала-Лумпур все более превращается в шедевр сверхсовременной архитектуры? А Лондон, где арабов, китайцев и индусов уже больше, чем англосаксов, – это чья столица?

Отсутствие новых утопических проектов означает безысходное зависание в негативном постмодерне, который временами откатывается к модернистским стандартам, причем воспроизводя их во все более жестких версиях. Преодолеть это зависание – значит произвести историческую “перезагрузку” и осмыслить нашу эпоху уже не как “пост-”, но как “прото-”. Это, кроме прочего, означает переход от консервативного к революционному мировоззрению. Что временами осознает даже такой консерватор, как Бьюкенен:

Дабы отстоять свое право жить так, как им хочется, отцам-основателям пришлось стать мятежниками. И мы должны последовать их примеру.
Однако новый “мятеж” уже требует выхода за рамки исчерпанного дуализма “Запад-Восток”. Гораздо более адекватным новой реальности становится мышление категориями Севера. Север при этом противоположен не столько Югу (Юг для него это скорее некое цивилизационное Другое), сколько – “Центру”, определяющему мировой статус-кво. Американские отцы-основатели, в сущности, демонстрировали именно такое, северное мышление, видя своего главного противника не в экспансивных испанцах и португальцах, довольно решительно колонизировавших южную часть Американского континента, но – в Британской монархии. Фактически они восстали против своей исторической родины, препятствовавшей своим детям обрести автономную субъектность на открытом ими новом пространстве. Это характерная логика утопистов – и Север вообще является “архетипом” множества утопий.
Север, выводящий сознание за пределы иерархически централизованного “существующего порядка”, формирует особое мировоззрение – позитивный постмодерн, обращенный к чему-то еще неосуществленному, “прото-реальному”. Север снимает все догматические противоречия, но не за счет их “усреднения”, а – трансцендентализации. Истоки этой метафизики описывает в книге “Сакральная география Русского Севера” архангельский философ Николай Теребихин:

Мистицизм Севера скрыт в его запредельности, недоступности, неподвластности законам “земного тяготения”. По мере продвижения на Север весь тварный, видимый и осязаемый мир начинает терять свои “обычные” твердые формы и установленные очертания. Структурированный космос расплывается, становится текучим, зыбким, призрачным. Мир покидает свою пространственно-временную ограниченность, предельность, конечность. Пространство истончается, просветляется и исчезает, растворяясь в стихии целокупного света полярного дня. Подобная же трансформация происходит и со временем, которое начинает замедлять свой ход и, достигнув своего предела, навсегда останавливается и становится вечностью.
Исламский метафизик Гейдар Джемаль подчеркивает особенности антагонизма “Севера” и “Центра”:
Идея севера противоположна идее центра… С точки зрения центра, север есть абсолютная периферия. Ее абсолютность дана в совершенной независимости от центра. Бытийные проблемы, возникающие в центре, лишены смысла на севере.
Так, среди этих “бытийных проблем”, на Севере уже нет нужды в делении на “левых” и “правых”, равно как и в “централистской” идеологии мультикультурализма. Эта идеология только усиливает разделение разных наций и рас. Ее сторонники уверены, что идентичность человека полностью определяется его происхождением, напрочь игнорируя при этом факторы индивидуальности. В качестве альтернативы этой идеологии Север предлагает практику естественной и недогматизированной мультикультурности. Каждый волен быть самим собой, не принуждаясь к выбору тех или иных “предначертанных” идентичностей. Именно такая практика и является для северных цивилизаций изначальной. Гиперборейцы различаются по принципу духа, а не крови…
В условиях, когда “новая ортодоксия” мультикультурализма пытается свести человеческие различия к этническим и расовым, противопоставить их друг другу, а всем не согласным с этой механической структурой наклеить хлесткие ярлыки, “гиперборейским” методом является постмодернистская деконструкция. Сам Бьюкенен демонстрирует неплохое владение этим оружием:

Единственно верная реакция на все действия новой ортодоксии – неповиновение, высмеивание и контратаки. Раз наши противники ввели в обиход такие политические прозвища, как “нацисты”, “фашисты”, “антисемиты”, “националисты”, “гомофобы”, “фанатики”, “ксенофобы” и “экстремисты”, мы должны отвечать им тем же.
Он цитирует Сьюзен Зонтаг, которую “называют самым уважаемым интеллектуалом нашего времени”:
“Белая раса есть раковая опухоль на теле человечества. Белая раса, и только она одна, уничтожала автономные цивилизации везде, где она появлялась”.
Замените в этих фразах словосочетание “белая раса” на “еврейский народ” – и вы получите замечательный отрывок из “Майн кампф”! Если бы Зонтаг писала так о евреях, ее общественная карьера на том бы и закончилась.

“Критическую теорию общества” также имело бы смысл обратить на ее собственных последователей. Вы критикуете “отчуждение”? Но при этом сами создаете небывало отчужденное, нервозное общество тотальной слежки за “некорректными высказываниями”. French theory отвергает “логоцентризм”? ОК, но пусть тогда и сама не претендует на статус некоего непререкаемого “логоса”. Вы гуманисты и пацифисты? А кто громче вас аплодировал бомбардировкам гражданских (!) объектов Югославии?
В ходе этой “северной деконструкции” можно задать еще множество “неудобных вопросов” западным “властителям дум”. Однако же предпринимающим такой опыт деятелям, вроде Бьюкенена, надо быть последовательными. То есть и самим не уподобляться Гитлеру и Зонтаг, и не провозглашать никакие религии, расы, нации и образы жизни “исчадиями ада”.

Впрочем, сама эта зацикленность на плоских “право-левых” разборках является характерной особенностью западной мысли. А все новое рождается из совпадения противоположностей. Запад никогда особо не жаловал и не считал вполне “своей” русскую философию – хотя она часто отличается именно таким, объемным синтезом. Возможно, в ней и находится то ключевое звено, которое символически воссоединит пространство глобального Севера.

* * *

Бьюкенен рекомендует:

Если Запад рассчитывает на долгую жизнь, ему следует как можно скорее возродить “задорный дух юности”.
Но на протяжении всей своей книги постоянно противоречит сам себе. Там гораздо больше старческого ворчания на “эту развращенную молодежь”, требований “запрета абортов” и “возвращения к традиционным ценностям христианства”.
Бьюкенену почему-то совсем не приходит в голову, что нежелание западной молодежи обзаводиться детьми может быть связано с самим имиджем нынешнего, позднего христианства. Никакие требуемые им “запреты” уже ничему не помогут, а только усугубят эту стремительную депопуляцию. Главная причина того, почему христианство демографически проигрывает другим религиям, состоит в том, что в нем резко разграничены сферы “сакрального” и “мирского”, причем последнее зачастую объявляется “греховным”.

На это еще век назад обращал внимание крупнейший русский мыслитель Василий Розанов. Он выдвигал авангардные проекты синтеза религии и сексуальности – но, скандальные в свое время, сегодня для христианской цивилизации они становятся жизненно насущными. Например, поселение в храмах новобрачных – от венчания до наступления беременности:

Уединение в месте молитвы, при мерцающих образах, немногих зажженных лампадах, без людей, без посторонних, без чужих глаз, без чужих ушей... какие все это может родить думы, впечатления! И как бы эти переживания протянулись полосой тихого религиозного света в начинающуюся и уже начавшуюся супружескую жизнь, — начавшуюся именно здесь, в Доме молитвы. Здесь невольно приходили бы первые “предзнаменования”, — приметы, признаки, как у пророков древности. И кто еще так нуждается во всем этом, как не тревожно вступившие в самую важную и самую ценную, — самую сладкую, но и самую опасную, — связь.
Розанов напоминает слова Христа: “Царствие Божие подобно Чертогу Брачному” – и призывает “внести в нашу церковь Чертог брачный”, искренне недоумевая, почему это вызывает такое возмущение клерикалов – при том, что в храмах он видит
комнату с вывеской над дверью: “Контора”; какового имени и какового смысла с утвердительным значением нигде нет в Евангелии. Позвольте, скажите вы, владыка Антоний, – почему же “Контора” выше и священнее “Чертога брачного”, о котором, и не раз, Спаситель говорил любяще и уважительно?
Розанов не жалел сарказма в своей войне с “православными фарисеями”:
Семь старцев за 60 лет, у которых не поднимается голова, не поднимаются руки, вообще ничего не “поднимается”, и едва шевелятся челюсти, когда они жуют, – видите ли, не “посягают на женщину” уже и предаются безбрачию.
Такое удовольствие для отечества и радость Небесам.
Все удивляются на старцев:
– Они в самом деле не посягают, ни явно, ни тайно.
И славословят их. И возвеличили их. И украсили их. “Живые боги на земле”.
Старцы жуют кашку и улыбаются:
– Мы действительно не посягаем. В вечный образец дев 17-ти лет и юношей 23-х лет, – которые могут нашим примером вдохновиться, как им удерживаться от похоти и не впасть в блуд.
Так весело, что планета затанцует.
В противовес этому ветхому пуританству Розанов выдвигал идею молодежной сексуальной революции – требуя, чтобы
не только разрешен бы был брак гимназистам и гимназисткам, но он был бы вообще сделан обязательным для 16-ти (юношам) и 14 1/2 (чтобы не испортилось именно воображение) лет девушкам, без чего не дается “свидетельство об окончании курса”.
Если бы проект этих “гимназий-инкубаторов” был тогда реализован, вполне возможно, что эта утопия превзошла бы по своей жизненной энергетике коммунистическую и стала бы началом совершенно другой “новой эпохи”. Однако не воплощена она и до сих пор, и даже наоборот – властвующие в современной России моралисты, поощряемые официальной церковью, принимают законы о повышении “возраста согласия”. А затем сами жалуются на “демографический кризис” и рост психологических проблем и преступности у молодежи. Что ж, революции во многом делают именно их противники…
Абсурдность этой ситуации подчеркивается в аналитических разработках Центра славянских гендерных исследований “Святовит”, предлагающего русским политикам радикальную программу “переоценки ценностей”:

С любой точки зрения, нападки на молодежную сексуальность — дело глупое и неблагодарное. Так вы никогда не завоюете молодежь на сторону патриотизма, а только отпугнете ее и выставите себя идиотами. Блядство, которое идет к нам вместе с западным масскультом, надо не вытеснять вообще из культуры (это невозможно), а перехватить инициативу и перекрасить его в патриотические цвета. Решающая победа наступит тогда, когда обескураженные западники начнут обвинять патриотов в бездуховности, антикультурности и блядстве, а на своих тусовках будут находить только стариков и старушек.
Бьюкенен, страстно защищающий Запад, выглядит в этом контексте именно таким “стариком”. И большинство российских “патриотов” со своим изоляционизмом и морализмом действительно уже ничем не отличается от таких “западников”. У них множество даже буквальных идеологических совпадений – точно так же, как и Бьюкенен, они ненавидят “секс, наркотики, бунты и рок-н-ролл”. Но только если они приписывают эти явления Америке, то Бьюкенен от этого усиленно открещивается и перекладывает всю ответственность на марксистов, в том числе и русских…
Оба эти “геополитических антипода” своим общим фарисейским консерватизмом и убивают христианскую цивилизацию. Они хором призывают “вернуться к религии”, видя ее расцвет исключительно в прошлом, и совершенно не желают замечать, что в актуальной ситуации демографическим спасением христианства мог бы быть только “розановский синтез”. Но для этого надо мыслить парадоксами, что консерваторам, увы, почти не свойственно. Здесь нужен определенный мистический опыт, с позиций которого, кстати, и проблема миграции выглядит совершенно иначе. Так, северным христианам обычно удается довольно легко наладить контакт с мистиками других религий – суфиями, даосами, брахманами… Те успешно создают собственные креативные корпорации сетевой эпохи и сами довольно критически настроены по отношению к массовой и сугубо материальной экспансии “своих” народов…

Бьюкенен утверждает:

Америка остается страной, за которую стоит сражаться, – и последней утопией на этой планете.
Однако Америка ныне уничтожает саму себя - именно такой финалистской, “филофеевской” самоуверенностью, будто бы никаким утопиям после нее “не бывать”, предавая ту безграничную волю к открытию, которой славились ее пионеры. Она теперь сражается не за неизведанный Новый Свет, но за сохранение мирового статус-кво. “Смерть Запада”, если она последует, будет вызвана не иммиграцией извне, но полным исчерпанием его собственной воли к новому историческому творчеству. Если Запад не породит новой, позитивной утопии – он будет внутренне разорван ортодоксами “общества контроля” – “слева” и “справа”. Однако всякая новая цивилизация в глобальном мире уже не будет сугубо “западной” – подобно тому, как ветхозаветные ортодоксы “ждали не того”… Это – контуры уже Сверхнового Света.