Levental : Волосы

Подобно Флоберу, Магуров воевал с фразой, пытаясь добиться от неё совершенства. Он писал роман. Роман имел многообещающее название - «Волосы». Эту часть тела Магуров по неизвестной нам причине возвёл в культ. Его ванная ломилась от всевозможных шампуней и бальзамов. Его библиотека распухла от книг по уходу за волосами. Волосатым было его фиалковое полупрозрачное мыло, источавшее изумительный цветочный аромат. Волосатым был и сам писатель. Оконные стёкла его квартиры сотрясал холодный январский ветер. Магуров, укутанный в плед, сидел за своим письменным столом, барабаня по нему двумя пальцами. Двух пальцев ему было достаточно, чтобы производить самые разнообразные действия: печатать на машинке, поправлять очки, чесать лодыжку, отправлять в рот орешки. Орешки были фундуком. Во время работы Магуров всегда кушал фундук – так лучше подвигался роман. Однако сегодня роман не подвигался. Введённый в начале повествования профессор Водолазкин, к семнадцатой главе стал обузой. Магуров не знал, что с ним делать. Умертвить? Нет, это категорически исключалось – по замыслу все герои должны были жить. Временно отказавшись от дальнейшего развития сюжета, Магуров правил написанное ранее. Правил он неистово, возможно, не уступая в своём неистовстве Флоберу. Однако никому бы и в голову не пришло сравнить Магурова с Флобером. Кто-то позвонил в дверь, и это не понравилось Магурову. Как мучительно было даже на минуту оторваться от романа, писание которого зашло в тупик. Нужна была концентрация усилий, воли, фантазии, чтобы дописать самую страшную, самую трудную семнадцатую главу. А его так некстати отвлекали звонком…

- Соломон, здравствуй. Не помешаю?

В дверном проёме стояла Шиманская, королева школы №135, тайная и безответная любовь Магурова.

- Наташа?

- Пройти можно?

- Да, да, проходи, конечно.

И она прошла, осторожно неся перед собой, точно младенца, большую серую коробку. «Торт» - подумал Магуров.

- Будь добр, поставь это куда-нибудь.

- В холодильник?

- Нет, лучше оставь здесь, в коридоре.

Стряхивая снег, она застучала сапожками, будто копытцами. Прошлась по пуговицам, скинула своё заснеженное пальтишко. Из его недр тут же повеяло духами. Магуров потянул носом. Было что-то отталкивающее в этом незнакомом, сладковатом запахе.

- А ты мерзавец! Не прийти на встречу одноклассников…

- Мне не сообщили – ретировался Магуров.

- Такие даты надо помнить, Соломон. Были ведь все. Включая старую гарпию.

- Чай хочешь?

- Спрашиваешь! Продрогла, как цуцик.

- Я вскипячу воду.

- Давай. У тебя случайно кошки нет?

- Нет, я живу один. А что?

- Опасаюсь за свои сапоги. Мне как-то раз кошка Варавкиной напрудила в туфли. Пришлось выкинуть. А жаль, совершенно новые туфли были.

- Сочувствую – соврал Магуров, ставя на плиту чайник. – Что привело тебя ко мне? Ты, вроде бы, недолюбливала меня в школе.

- Да, одно время мы глумились над тобой. Но ты всегда казался мне милым. К тому же ты давал списывать. А зашла к тебе случайно. На морозе разрядился аккумулятор, а до тебя рукой подать. Я ненадолго. Вот только отогреюсь.

- Водишь?

- Ага. Ты?

- Меня лишили прав за вождение в нетрезвом виде – снова соврал Магуров, входя во вкус.

- Правда? Что-то не похоже на тебя.

- Я изменился. Оброс дурными привычками, точно подмышка волосами.

- Прискорбно. Волосы давно отпустил?

- Давно. Года три как.

- Такие ободки сейчас не в моде.

- Возможно, но зато они почти не давят на голову.

- Ты располнел.

Магуров сделал вид, что не слышал последней фразы. Он молча резал бисквитный рулет, украдкой поглядывая на стройные ножки гостьи. Наташа в это время сидела за столом и без особого интереса листала журнал «Hairs».

- Что в коробке? – прервал молчание Магуров.

- Так, ерунда всякая. Давай уже чай пить.

Магуров разлил чай, разложил по блюдцам рулет, извлёк из шкафа внушительный пакет с орехами, наполнил вазочку.

- Я не ем орехи. От них толстеют – сказала Наташа, поднося к губкам чашку. Это были именно «губки», чувственные, нежные, ласкающие взгляд. Магуров давно уже в своих мыслях к ним присосался.

- У меня есть варенье, - сказал он.

- Не хочу. Почему ты так пристально смотришь на мои волосы? Магуров смутился.

- Тебе показалось. Я просто вспомнил прошлое.

- Что именно?

- Дискотеку в школе. Восьмой класс. Я пригласил тебя…

- И что потом?

- Ты мне отказала.

- Странно, я совсем не помню. Ты перешёл к нам в десятом. Тогда я, кажется, и увидела тебя впервые.

- Как чай?

- Вообще-то я пью только зелёный, но этот ничего.

Несколько минут они сидели молча. Затем Наташа спросила:

- Соломон, как ты устроил свою жизнь? Чем занимаешься?

- В наследство от дяди я получил квартиру и деньги. И уже несколько лет нигде не работаю.

- Весело. А я устроилась в «Звездочёт» крупье. Неплохо зарабатываю. Машину купила на свои.

- Замуж не собираешься?

Наташа вздохнула.

- Собираюсь.

- Не за Чертогона случайно?

- Кто такой Чертогон?

- Известно кто, Серёжа Пинигин.

- Да, за него. Мы со школы с ним вместе. Не знала, что у него была такая кличка.

- Что ж, поздравляю.

Наступило долгое молчание. За это время Наташа съела весь бисквит. Магуров из вежливости предложил ей чайной добавки.

- Нет, спасибо, - сказала она. - Мне на самом деле уже пора. Отогрелась и будя. А можно я возьму этот журнал?

Соломон замер.

- Журнал взять можно? – повторила она свою просьбу.

- Ммм, ты уверена, что он тебе нужен?

- Уверена. Здесь есть одна интересная статейка про …

- Слушай, а может, я дам тебе Стругацких? Этот журнал мамин. Вдруг она будет против.

- Я ненавижу фантастику. А маму я твою знаю. Она бы мне точно не отказала.

- Ну… тогда бери.

И Наташа взяла этот журнал.

Когда Соломон закрыл за ней дверь, на нём лица, что называется, не было. Двухсотый, юбилейный номер «Hairs» уплыл в темноту, навеки. В этом Магуров не сомневался. И тогда его захлестнул гнев, и разлилась по его венам жадность. Он подсчитал, что Шиманская выпила три чашки чая, единолично съела почти весь бисквит, пришла в гости без подарка, и самое страшное - лишила его любимого журнала. Он хотел уже было дать волю чувствам, как вдруг заметил в коридоре ту самую серую коробку.

-------

Мороз крепчал. Наташа стояла на остановке, зябко кутаясь в своё пальтишко. Автобусов не было. От нечего делать она достала из сумочки очки, надела их и начала смотреть по сторонам. Девушка была близорука, и только сегодня врач выписал ей очки. В них мир казался ей подробным, как фотография. Особенно прекрасны были деревья, залитые фонарным светом. А ещё поражало то, что объявления на столбах теперь легко читались издалека. Одно из них гласило:

-------

ВОЛОСЫ!

ТОЛЬКО 13 и 14 ЯНВАРЯ!!

ДОРОГО!!!

От 15 000 рублей!!!!

-------

Наташу поразила эта цифра: 15 000. Давно уже не держала она в руках таких крупных денег, давно уже её сынишка Пинигин младший не кушал свежих фруктов, не играл в дорогие игрушки, а всё потому, что кто-то подлейшим образом испарился вместе с обещанными алиментами. Но она не унывала, нет. Продала машину, расплатилась с долгами мужа, научилась вязать детские вещи, пошла на курсы английского. И вот судьба снова улыбалась ей. Двухэтажное здание она нашла без труда. Человек в свитере любезно спросил, чем может быть полезен. Она ответила. Он сказал, что «двадцать – это потолок». Она уточнила: «тысяч?». Он кивнул и отрезал ей волосы. Выдачей денег распоряжалась женщина со странным именем Марыся, отлучившаяся, по словам человека в свитере, «на пару минут». Наташа ждала Марысю более часа. Она сидела в мягком перламутровом кресле, любуясь каштановым жгутиком, казалось, ещё тёплых волос. Её начинали одолевать сомнения, которые, в конечном счете, оправдались. Наташины волосы Марыся забраковала.

- Почему? – спросила Наташа.

- Потому что они жидкие и крашеные – ответила Марыся.

В соседней комнате злорадствовал человек в свитере. Он знал, что красная цена Наташиным волосам – двести рублей, но, тем не менее, решил её обнадёжить. Наташа поразила его своей красотой и напомнила ему о девушке, которую когда-то давно, в прошлой жизни, он неистово боготворил. И кто знает, если бы та девушка, которую тоже звали Наташей, ответила бы ему взаимностью, может быть, его жизнь сложилась бы иначе. И он бы не прошёлся голыми пятками по терновой гомосексуальной тропинке.

...

Магуров хотел уже было дать волю чувствам, как вдруг заметил в коридоре ту самую серую коробку. В предвкушении он вывалил её содержимое на пол. Учебник английского языка, баночка синей гуаши, две кисточки, постмодернистический портрет неизвестного мужчины с лиловой надписью «ПАПА СЕРЁЖА» в левом нижнем углу, да жалкий фарфоровый слоник с отколотым хоботком - вот, собственно, и всё, что там было.