Levental : Мы в моей комнате

Мы в моей комнате. В ней есть некоторое количество вещей, которые я хочу описать. На стене, к примеру, висит нечто. Я не знаю, как точно определить это нечто. Оно одновременно и рамка, и стекло, и картина, и ещё что-то. За стеклом 9 морских узлов. Ещё одна безвкусная вещь из разряда бесполезных подарков. На полу ковёр. Ковёр добротный, советский, хорошего качества, но ковёр грязен и весь в крошках. По-хорошему его бы пропылесосить, но мне лень. А это моё диванное ложе. Постельное бельё давно не менялось. Какие-то цветы, листики и прочие декавильки; я его прокурил к чёртовой бабушке это постельное бельё. Ну да ладно. Стационарный компьютер. По современным меркам он устарел, но зато он весь выполнен в чёрном цвете, кроме принтера. Принтер белый. Чёрного не нашлось. По чёрной замызганной клавиатуре ходят мои толстые пальчики - я пишу. А вот и портфель из поросячьей кожи. Замки любят произвольно открываться, когда я его несу на работу, как ляльку. В нём книги. Книги заморские, испанские, по ним я учу всяких личностей иностранному языку. На стеклянном столе, где обрёлся чёрный монитор, лежит чёрный же сотовый телефон. Это хороший телефон, и я его люблю. Люблю за то, что он вибрирует, когда я набираю различные цифири. На стенах обои, розовые, безвкусные. Их цвет объяснить просто – раньше в моей комнате жила моя сестра. Сейчас она замужем, у неё есть сын Степан. Он большой поклонник мультика «Тачки», откликается, когда его зовут «Макквин». Это пластиковое окно за 16 тыс. рублей. Его установили родители, когда я прохлаждался в тропиках. На подоконнике пыль и пепел. Мне нравится курить в окно, наблюдая за строительством дома, что напротив. Однажды я стоял на остановке в окружении школьниц, которым не понравилось, что строители слушают музыку. Хорошенькое дело! Как же неприятна наша эстрада. Отрадно было видеть, когда искромсали плакаты Киркорова ножом. Если бы он пригласил меня на свой день рождения, я бы не пожалел ничего, щедро бы даровал ему мою рамку с 9 морскими узлами, жалко что ли? А это я. Когда-то я был красивым. Сейчас весу во мне 90 кг. На голове моей гнездо из волос. Мне нечего терять, кроме плохого зрения и сомнительного литературного таланта. И всё же я живу, цепляясь за жизнь кошачьими лапками. Я не хуже других. Вот.
Я снова в своей комнате. Прошёл год. В ней, кажется, ничего не изменилось. Разве что компьютер стал медленнее работать, да бумага в принтере кончилась. Ночами мне не спится. Думаю о многом, но большей частью о литературе и пилотках. Хочется творить широко и амплитудно, но на выходе пока ещё только литературка. Хочу усы, но свои у меня не растут. Надо где-то купить накладные. Наклеить их, сесть в маршрутку и ловить хихи красивых девушек. А потом совершенно спокойно и отчуждённо спросить: «Вы, наверное, смеётесь над моими усами?». За окном сумеречно. Ливень. Вода прибывает – дренаж ни к чёрту. Несколько машин намокли свечами – не двигаются с места. Водители матерятся, бегают, суетятся. Возможно, кто-то из них живёт далеко отсюда. Хотели поскорее добраться домой, а угодили в ливень, в гости к паучку. Паучок – это я. У меня есть топор. Выбежать с криком из подъезда, махать им вокруг себя, как пропеллером, напугать всех до злой усрачки. Впрочем, всё это пустое. На мне синяя футболка с грубо залатанной дыркой. Месяц назад получил в челюсть на выходе из заведения «Ангар». Удар свалил меня с ног. Дырку залатал позже, как мог (руки из жопы). Надеваю её часто – надо помнить о своём поражении, надо бороться со вспученным эго. В этом году мне тридцать. Собрать небольшую компанию друзей, знакомых. Насильно, на правах именинника, читать им своё. Старое, новое. Читать долго и с выражением. Самую пьяную из всех выебать. И, конечно, нажраться, самому. Потерять сознание. Утром мучиться угрызениями совести оттого, что в тридцать лет вместо того, чтобы наклонять мир, как Цезарь или Наполеон, превращаюсь в жабу. Впрочем, ещё не всё потеряно. В моей новой квартире идёт ремонт. Делаю его своими силами. Неожиданно пришёл к мысли о том, что однокомнатная лучше трёхкомнатной. Меньше возни с ремонтом. Мне претит труд. Хочу быть рантье с замком. Хочу рекламировать костюмы и часы. Хочу, чтобы по моей книге снял фильм какой-нибудь Герман-старший. Завтра новый день. Надену свои жёлтые пиздатые кеды и пойду обучать народ испанскому. Сейчас все говорят худо-бедно по-английски. Английский для пидарасов. Не говорю на нём из принципа, из вредности. Нужно быть оригинальным, но с каждым днём делать это всё труднее. Оригинальность хороша тем, у кого она есть. Не так давно отмечали в китайской забегаловке моё легендарное возвращение на Родину. Намешали пиво, ром, газировку. Воспоминания мои разобщены. Поразила на следующее утро фраза участника события, обращенная ко мне: «Я всё понимаю, но зачем ты избивал людей Людой?». Люда – маленькое, хрупкое создание. Я закинул её на плечи и, как следует, раскрутил. Вот, в общем-то, и всё, что я хотел рассказать. 3:15 ночи. Пора уложить себя в постель и подумать о чём-нибудь богоугодном.
Я в своей новой квартире.
Это балкон. Балкон обшит деревом. Лака нет. Балкон грязен от пыли. Коплю энергию «чи», чтобы привести его в должный вид. На балконе я курю и смотрю на людей. В день я выкуриваю пачку янтарных сигарет. Приноровился брать блоком. Курить мне нравится. Если я стою на балконе, то мой взгляд упирается в дом напротив. Это лето очень жаркое. Ночью в доме напротив большинство окон открыты. Открытые окна похожи на амбразуры. Внутри амбразур спят различные люди. Люди, как мне кажется, потные. Внизу стоит киоск. Киоск круглосуточно торгует бормотухой. У киоска говорящее название «Дежавю». Наличие киоска означает постоянные свары пьяных бандерлогов. Сквозь выкуривание сигареты я иногда наблюдаю за ними. Однажды маленький толстый мужчина набросился с кулаками на компанию не очень больших парней. Скорее всего, студентов. Они оробели и попадали на асфальт. Их добровольное падение напитало ещё большей яростью смутьяна, и он начал злобствовать. Повод к драке был пустяковый, словесный. Наказание толстого злого человечка не соответствовало нанесённой ему обиде. Он сел в плохой автомобиль и укатил в неизвестном направлении. Если бы он был в Гондурасе, то ему бы просто выстрелили в лицо. Ему и его некрасивой девушке.
Это зала. Зала одета в синие обои. Если приглядываться, то в швах можно увидеть следы клея. Обои приятны на ощупь и должны послужить. В углублении - диван. Недорогой добротный диван из Икеи. Я частый гость в Икее. Думаю написать о ней рассказ. Уверен, ни один писатель в мире не писал об Икее. По крайней мере, не писал хорошо. Из потолка растёт люстра. Её купили в Китае. Люстра включается с пульта. Есть три режима включения. Я пультом практически не пользуюсь. Пульт обиделся на меня западанием кнопок. На полу ковёр. Сработан в восточном стиле. Шерстяной, бледный. Взял со скидкой. По ковру плачет пылесос, но пылесоса нет. Лежит пыльный. Помимо ковра на полу покоятся элементы кухонного гарнитура. В отношении цвета он красно-белый, но это станет видно только в субботу, когда его придут собирать специально обученные для этого дяди, предварительно достав из бумаги.
Это кухня. В кухне живут вещи, которые я вдруг перехотел описывать. Стоит разве что отметить вазу с ромашками, которые были срезаны доброй рукой. Ромашки провоняли всё квартиру своим непонятным запахом. Я снёс их на балкон, но потом вернул обратно. Ромашки стоят в зелёной вазе. В ней и пожухли. Скоро я снесу их в мусоропровод. Из мусоропровода они проделают долгий и длинный путь неизвестно куда. На кухонном полу плитка. При ходьбе она хрустит. Кое-где швы оголились. Из них выпал наполнитель. Всё это мне не нравится.
Это ванная комната. От стены до стены – штанга, к которой крепится шторка. Шторка ходит туда-сюда, подобно залупной шкурке. Зеркало на стене. Стоит мне в него посмотреть, как я вижу себя.
А это я. У меня есть жёлтая рубашка, пиджак и вот этот рассказ:
Польский инспектор рассеянно глядел в окно. Он стоял на балконе, запахнутый в турецкий халат с кисточками. Ещё утром он был злодей и талантливый обвинитель, а сейчас он был непонятно кто. Его терзали сомнения. Ещё бы: посадил в тёмный подвал маленькую девочку. Алиса сидела на цепи. Подле неё, правда, была миска с рисом, но она его не ела. Ей было всё равно, что с ней будет. После смерти мамы она навсегда замолчала, ожидая скорейшего разрешения жизни. Жить стало неинтересно. Польский инспектор взял сотовый телефон и при помощи жирных пальчиков-колбасок сделал снимок. Реальность снимка ограничивалась литровой банкой с окурками и фрагментом внутреннего двора. Стояла жаркая погода. Многие потели. Но снимок, сделанный польским инспектором, этого не отражал. Человек в турецком халате, при всей некогерентности содеянного, всё же имел достаточно веский повод посадить Алису на цепь: её прадедушка в далёком 1967 году сделал то же самое с ним. Польский бежал, лелея мысль мучительно казнить своего обидчика, но обидчик вовремя умер. И вот теперь оставалось только мстить его любимой правнучке.
Ушло несколько лет на поимку мерзавки. Она была неуловима, но всё же попалась. Попалась совершенно случайно. Сама пришла в гости к Польскому. Какое дерьмо! Он даже не мог изловить ребёнка. Ни на что негодный, ограниченный, польский инспектор. К угрызениям совести внезапно примешался яд задетого самолюбия. Нет, он не будет тряпкой. Он докажет всем, что он последовательная личность, пусть и злая. Злой инспектор закрыл балконную дверь и прошёл в комнату. С журнального столика, он взял кусочек еды и отправил его к себе в рот. Еда была вкусной, и он произвёл ещё несколько манипуляций с целью насыщения, но что-то пошло не так, и он подавился. Маленький толстый инспектор с животиком катался по грязному полу, пытаясь спасти свою жизнь от ничтожной питательной крошки. Он задыхался. Зазвонил телефон. Это был Леонид Аркадьевич, попутавший номер. Меньше всего он ожидал услышать инспектора со смертоносной крошечкой в горле. Впрочем, я наврал: не было никакой смертоносной крошки.
-Бодрый день, это Штромберг?
- Нет, это Польский – ответил Польский.
- Вы кушаете с пола?
- Когда никто не видит – ответил Польский и положил трубку.
Штромберг, точнее Польский, посидел некоторое время в задумчивости и позвонил охраннику.
- Сходи проверь девочку.
Охранник сидел в офисе на 4 этаже и слушал грампластинку. Он упоролся детским питанием и ему совершенно не хотелось спускаться в подвал, где затаилась хоть и красивая, но очень неприятная девочка. В прошлый раз она здорово цапнула его за палец. Но работа есть работа. Он выключил граммофон, убрал остатки в потайной шкафчик и обулся. Выйдя в коридор, он воспользовался лестницей, поскольку боялся лифта. На втором этаже шли ремонтные работы, и нужно было дать небольшой крюк по коридору. Размягчённый, туго соображающий он шаркал стоптанными башмаками по этажу, пытаясь найти выход. Он только неделю назад устроился на работу и ещё не успел изучить всё как следует. Через несколько часов он набрался смелости и признался польскому инспектору, что полностью утерял контроль над ситуацией, окончательно и бесповоротно заблудившись.
Пока вы читали этот текст, я отложил какашку величиной с негритянскую залупу.