Homo : По пути.

I.
Он думает о том, какую всё же выбрать. Она любит всё шикарное. Не потому что ей так комфортно, а скорее она получает всегда удовольствие от своего превосходства над другими и их зависти. Она из бедной семьи, он узнал её молодой, злой и отчаянной, и в его сердце зародилось чувство, порой губительное, которое часто путают с любовью. Жалость. Ему показалось, что он почувствует себя спасителем, если вытащит её оттуда, и это принесет ему вечную радость.
Черная? Может, всё же белая? Ну черная как-то посолиднее выглядит, что ли, да и пооригинальнее, а то берег уже давно бел, как будто бы яхта только белой быть и может, как автомобиль черным, а джентельмен с блондинкой. Она уже привыкла ко всему лучшему и ничего так не боялась, как тишины в кармане.
Вот насчет самолета тоже вопрос.. Да нет, радиоуправляемого. У них два сына. Одному 14, другому 7 еще только. Второй мечтает об этой вещице с тех пор, как увидел её в рекламе. Дети вообще сильно подвержены чужому влиянию. Но оно всё же не сравнится с их собственным.
Уже вечер, но пока светло.
Он пришел домой. Там было уютно, пахло только что приготовленной его любимой едой. Дети по традиции ринулись к нему с третьего этажа, звонко выпустив из рук игрушки. Из спальни медленно вышла жена: маленькая, худенькая, темненькая, грациозная. После ужина он сразу направился спать, а дети еще долго играли с самолётом, пока она четырежды не сказала им, чтоб ложились.

II.
Лучше оказалась белая. Мы не хотим выделяться. Мы боимся этого. Вернее даже не именно этого, а того, что за ним последует: мнения света. Свет пролился на дно, где она обитала, давно, но осветить грязь, которая не отмывается, ему ничего не стоило, а вот ей это будет стоить много. Она боялась этого, и этот страх кормил в ней агрессию, притворство и молчаливость, которым она никогда не давала свободы. В черной на самом деле не было ничего такого, но ей казалось, что это будет торчащей ниткой в её портрете, за которую сразу дернут, развязав это полотно, обнажив её сущность, её прошлое. Но всё же она сама не знала, чего боится больше: встречи со светом или с самой собой. 

III. 
Он не пил, не хотел пить. Он презирал алкоголь, хоть чувство презрения никогда не было ему свойственно. Это же чувство он испытывал к табаку, хоть и не презирал курящих людей. Ему всегда говорили, что это плохо. Он любил конфеты, но он их больше не ест. Он всегда бегал в соседний дом, где они продавались. Там он нашел первого друга – продавца этих конфет. Они любили друг друга какой-то обаятельной, светлой любовью, которая может быть только между наивным чистым ребенком и счастливым стариком. Они ни разу не разговаривали.
У него не было мечты, и он жил. Он ничего не ждал, и поэтому любая мелочная удача вызывала у него трепетный восторг, а любая неудача не вызывала разорчарования. Через неделю после его пятнадцатого дня рождения отец ушел от них. Чувства мальчика резко смешались, и из них образовалась какая-то болючая каша, в которой тем не менее не было ни обиды, ни гнева, послужившая будильником для разума. Он научился думать. Ему это понравилось.

IV. Вечером состоится великолепный фестиваль. Для всех богатых жителей – это грандиозное событие, его ждут, к нему готовятся. У всех, кто имеет маленькое черное платье, будет сегодня повод надеть его. Они тоже, безусловно, приглашены, и поэтому сегодня он приезжает раньше, чем обычно, а дети пребывают в восторженном состоянии, хихикая по каждому поводу и выдумывая планы завоевания праздничного стола.
Она думает о макияже, о туфлях, о женщинах.

V. Он стоял на тротуаре, его рука была выставлена в сторону. Такси остановилось, оплата, поехали. Он редко с кем-то говорил, но таксиста этого он уже знал давно и они не раз вели беседы на самые разные темы. В этот раз они говорили дольше обычного, трижды проехав набережную. К концу разговора оба решили до предела жать на газ.