N3X : Luxuria. Флэшбэк.

Они приходят ко мне каждую ночь. По чётным числам – Марта, по нечётным – Майя. Хотя на самом деле я не знаю день это или ночь, какое число и как их зовут. Здесь нет часов и окон, свет солнца и луны заменяет тусклая лампочка, горящая круглые сутки. Я жду их со страхом и нетерпением. Остатки моего разума разорваны на две части. Одна половина захлёбывается от первобытного ужаса, вторая – ждёт. Ждёт и жаждет… И я не знаю о чём молить – о том, чтоб это закончилось, или чтоб не прекращалось никогда.


В Таллине шёл дождь и наш рейс задерживался. В маленьком зале ожидания из группы туристов, летящих в Бангкок, я сразу выделил её. Миниатюрная рыжеволосая девушка-хиппи с тёплыми карими глазами и нежным ртом беспокойно шарила взглядом по кучке пассажиров, состоящей из нескольких семей с шумными детьми и одиноких солидных господ с бегающими глазками. Наконец, её взгляд остановился на мне, кукольные губки неуверенно улыбнулись, бровь вопросительно выгнулась. Через несколько минут мы пили кофе и непринуждённо болтали. Я рассказал о выигрыше в лото, который позволил мне воплотить мечту – путешествия налегке по всему миру. Облазив часть Европы с одним рюкзаком, я соскучился по солнцу и решил рвануть в Таиланд. Мара изучала искусство и архитектуру в Сорбонне, часть каникул провела в Таллине у родителей, те в качестве поощрения за отличную учёбу оплатили ей тур по Азии.

Выпили по паре коктейлей за знакомство. Я сделал несколько кадров смеющегося лица в облаке рыжих локонов и мы почти составили программу совместного отдыха в Тае.

- Хочешь курнуть? – Мара заговорщически подмигнула и показала глазами в сторону строительных заграждений в дальнем конце зала. Здание перестраивалось. Сонные и медлительные, как осенние мухи, эстонские служащие аэропорта не обращали на нас внимание. Мы перелезли через заграждения, отыскали полутёмное помещение с кучей строительного мусора на полу и пустым оконным проемом, в который тёплый летний ветер нёс запахи дизельного топлива и дождя. Мара вынула из портсигара папиросу, протянула мне.

- Взрывай.

- Ты везёшь с собой? Не боишься? – я затянулся и передал косяк ей.

- Нет, ты что, не дай Бог там спалят! У меня с собой только один, летать боюсь, перед посадкой хотела дунуть. Больше нет, - Мара перегнулась через подоконник, выпуская дым в дождливую ночь. Я испугался, что она вывалится из окна, и обхватил её за талию. Девушка медленно выпрямилась, повернулась ко мне лицом, глубоко затянулась и приблизила губы, выпуская дым мне в рот. Через секунду мы самозабвенно целовались и шарили руками под одеждой друг друга. Она сорвала с себя футболку, смущённо хихикнув и, мило покраснев, расстегнула лифчик. Смешная женская уловка – бюстгальтер с пухлыми поролоновыми прокладками прикрывал крошечные, почти детские грудки. И тут мы услышали чьи-то шаги. Мара мгновенно влезла в футболку и запихала лифчик в мой рюкзак.

- Потом отдашь, в Тае, это залог, что не сбежишь там от меня, - её шёпот шевельнул волосы у моего уха, посылая мурашки по всему телу. Одурманенный травой и обещаниями в её голосе, я подхватил рюкзак и мы, крадучись, вернулись в зал ожидания. Вскоре объявили посадку. Я летел эконом-классом, а Мара – первым. В полёте я фантазировал о приятном отдыхе с нежным рыжим ангелом и спал, продолжая фантазировать во сне.

Бангкок встретил липкой жарой, экзотическими ароматами и солнцем, слепящим, как фары дальнего света в ночи. Змея очереди на таможенный досмотр ползла невыносимо медленно. Я видел, что Мара уже прошла и ждёт меня за заборчиком. Бледная, лицо напряжено, губы сжаты, а глаза беспокойно блестят. Я списал это на стресс от полёта. Вдоль очереди медленно шёл таец в форме с собакой на поводке. Внезапно псина вздыбила шерсть на загривке, оскалила зубы и залаяла на мой рюкзак. Дальнейшее воспринималось отстраненно, будто мой мозг окутал плотный слой ваты. Подбежавшие полицейские орали что-то на тайском, заломили мне руки за спину, щёлкнули наручники, что-то ударило под колени и, через долю секунды моя щека была плотно прижата к приятно прохладному полу. Но за миг до этого я успел увидеть лицо Мары, прочитал по побелевшим губам "Прости…" и вот она уже несётся к выходу, рыжие волосы вспыхнули и исчезли в толпе.

Подушечки в бюстгальтере Мары оказались наполнены не поролоном, а героином высокой степени очистки. Разумеется, мои детские выкрики: "Это не моё, меня подставили!" вызвали только смех. Быстрый суд на тайском языке, переводчика мне не дали, я отказался что либо подписывать и требовал консула. Адвокат взял деньги, пообещал связаться с посольством, а во время суда с многозначительным видом перебирал бумажки и невнятно мычал в ответ на вопросы судьи. Я понял, что не видать мне ни консула, ни денег, ни свободы. Так я оказался в Бангкванге. Большой Тигр проглотил меня заживо.



Нужно обладать особым цинизмом, чтоб назвать эту тюрьму Бангкок-Хилтон. В камере размером шесть на четыре метра нас было восемнадцать человек. Сознание по-прежнему было туго обёрнуто толстым слоем ваты, и через эту защиту моя психика достаточно отстранённо воспринимала действительность. В камере спали, болели, блевали, дрались, испражнялись и совокуплялись на глазах у всех восемнадцать мужчин. Белые были изгоями, нам отвели место у большого чана, заменяющего туалет. Нормальной канализации в тюрьме нет. Вонь, липкая духота и полчища насекомых. Кормили подгнившим рисом и овощной баландой. Рис я есть не мог, он выглядел и пах, как осклизлая, старая, вонючая кухонная тряпка. Впрочем, аппетита всё равно не было, я довольствовался баландой и водой. Нам выдавали в день по два литра воды. Хочешь – пей, хочешь – мойся. Всего два литра, распоряжайся ими как угодно, но больше не дадут. Ни капли.

Прошло чуть больше недели, и моя спасительная вата сползла, а из-под неё вырвался раненный, насмерть перепуганный зверь, нашедший выход в дикой ярости и насилии. С первых же дней ко мне приставал местная проститутка – то ли сумасшедший, то ли постоянно обдолбанный какой-то дрянью ледибой. Он клянчил сигареты, предлагая расплату ртом или задницей, в зависимости от количества сигарет. Я давал закурить и жестами просил оставить меня в покое. В тот день это существо подошло сзади, когда я мочился, и попытался схватить меня за член. Всё моё, долго сдерживаемое, напряжение, все мои страхи, паника, отчаяние и злоба обрушились на тщедушного сумасшедшего педика. Я схватил его за волосы и с размаху впечатал лицом в край чана с испражнениями. Сладкой музыкой отозвались во мне хруст костей, липкое чавканье крови и вой боли. Вата в мозгу растаяла, её место занял кровавый туман. Я бил и бил, вкладывая в каждый удар всю душу, все свои нереализованные надежды, всю несостоявшуюся жизнь и всё будущее, которого у меня уже не было. Не знаю, убил ли его, да и мне это безразлично. Прибежала охрана, меня оттащили от неподвижного тела, избили и отволокли в карцер.



Глухая каменная коробка без окон, тусклая лампочка горит постоянно. В одном углу ведро для испражнений, в другом тощий засаленный матрас. Я постарался не думать о всяких биологических жидкостях нескольких поколений узников, пропитавших эту постель. Правую щиколотку плотно охватывает железный обруч. Я прикован цепью к стене. В принципе, длина цепи не ограничивает свободного передвижения по карцеру, только слишком близко к двери я подойти не могу. Раз в сутки охранник приносит еду и баклажку с водой, ставит на пол у двери и шваброй продвигает дальше, чтоб я мог дотянуться. И той же шваброй подтягивает ведро-туалет, чтоб опорожнить и насыпать хлорки. Поначалу я был счастлив заключению в одиночке. Даже цепь на ноге и кишащий паразитами матрас не омрачили моей радости. После общей камеры одиночество казалось роскошью, привилегией избранных. Никто не плакал, не бредил, не бился в эпилептическом припадке. Никто не пытался украсть мои сигареты, залезть мне в трусы. Никто не испражнялся звучно у меня под боком и никто не пытался перегрызть себе вены у меня за спиной. Я, наконец-то, мог выспаться.



Сон был долгим, глубоким, без сновидений. Словно меня засосало болото, где нет ничего, кроме глухой, непроглядной тьмы. Но когда я всплыл на поверхность, следом, как пузырь воздуха из трясины, поднялся и лопнул вопрос, сдавивший сознание жгучим ужасом. Тот самый вопрос: "А ЧТО ЖЕ ДАЛЬШЕ?"… Я попытался убежать от этого обратно в сон, но, увы, человек не может спать постоянно. И вскоре я понял, что общая камера со всеми её кошмарами была лишь разминкой. Настоящий ад начинался здесь. Сартр ошибся, говоря "Ад – это другие". Ад – это я и только я.

Узкая прямоугольная каменная коробка. Гроб. Два метра в ширину и около четырёх в длину. Матрас прямо на полу. Около него на высоте полуметра небольшой каменный выступ. Нарочито медленно я разложил на нём свои пожитки: расческу, зубную щётку, несколько поляроидных снимков, сигареты и спички. С ужасом подумал о том, что будет, когда сигареты закончатся. Пересчитал их. Потом пересчитал спички и горько усмехнулся, представив себе эту изощрённую пытку – сигареты есть, а огня нет. Спичек было меньше. Исследовал цепь, соединяющую мою ногу со стеной. Крюк глубоко утоплен в камень и залит бетоном. Подёргал цепь. Просто так, без всяких надежд. Даже если бы мне удалось сорваться с привязи, то что дальше? Что дальше? Каждый раз, когда эти два слова всплывали в голове, я почти физически чувствовал, как туго натягивается тонкая нить, удерживающая мой разум над пропастью безумия.

Стены карцера густо покрыты надписями на разных языках, корявыми рисунками пошлого содержания, иероглифами и даже кроссвордами. Часть времени я убивал, изучая эту наскальную живопись. Оказывается, самый страшный враг – это не сумасшедший сокамерник, а время. Время, которое нужно убивать, иначе оно убивает тебя. Время, которого нет, так как нет часов и окон. Время, которое отсчитываешь визитами тюремщика раз в сутки. Я нашёл на полу кусок угля и вношу лепту в роспись стен своим календарём. Когда охранник приносит еду и воду, отмечаю прошедшие сутки иксом или ноликом. Икс – чётный день, нолик – нечётный. Видимо таким образом я пытался создать иллюзию хоть какого-то порядка в хаосе. Ежедневно пересчитываю сигареты и спички. Потом увлёкся, начал пересчитывать полоски на матрасе, звенья цепи, кусочки овощей в баланде, зубья расчески. Неимоверным усилием воли остановился, когда понял, что пытаюсь сосчитать количество папиллярных линий на кончиках пальцев. Пытался как можно больше спать, но результатом стала бессонница.



Я часами разглядывал несколько фотографий и среди них тот самый снимок, сделанный в аэропорту Таллинна. Лицо Мары. Нежные улыбающиеся губы, глаза с золотистыми искорками, грива рыжих волос, которые, я помню, пахли дождём, дымом марихуаны и сексом. Странно, но я не чувствовал ненависти. Только тянущее сожаление о неслучившемся. Подолгу разглядывал фото, отпускал на волю фантазию, изливал семя, оплодотворяя матрас, добавлял свою порцию горечи в коктейль из пота и мочи, слёз и спермы сотен мужчин, медленно умиравших здесь до меня.

Кандалы на ноге натёрли кожу до крови, кажется, началась инфекция. Нога распухла и покраснела, поднялась температура, но мне уже абсолютно всё равно, что со мной будет. Просто хочется, чтоб всё это побыстрее закончилось. В одну из ночей я почувствовал слабое движение под матрасом. Воображение сразу нарисовало голодных крыс. Я отодвинул матрас и увидел в углу на уровне пола дыру в стене. Кто-то с той стороны пытался расширить отверстие железной расческой. Я лёг на пол и заглянул в лаз. На меня смотрел лихорадочно блестящий глаз в окружении коричневой морщинистой кожи. Сосед заговорил. Очень-очень быстро, сбивчиво, глотая слова. Голос то взлетал почти до писка, то опускался до густого баса. То едва слышно шептал, то почти срывался в крик. Он говорил на дичайшей смеси языков. Из всего этого бреда стало понятно, что он спрашивает про еду. Я протолкнул в дыру миску с рисом, который так и не мог есть. С той стороны послышалось утробное чавканье с постаныванием и, непрекращающимся ни на секунду, безумным монологом. Через минуту миска вернулась ко мне, в ней лежало что-то, завёрнутое в грязную бумагу. Потом он замаскировал дыру мусором и я опять остался один. В бумажке лежали какие-то корешки и тёмные кусочки, пахнущие грибами. Я жевал их медленно, тщательно и мысль о том, что это может быть ядовитым и я умру, не пугала ничуть. Наоборот – дарила надежду и успокоение.



Из противоположного угла карцера, там, где стояло ведро для испражнений, меня кто-то позвал. Волосы шевельнулись, как от статического электричества. Неестественно тонкий голос звал меня по имени. Я подошёл к ведру. Оттуда поднимался цветок, величиной с человеческую голову. Лепестки немыслимо яркой раскраски медленно распускались мне навстречу. Чудо расцветало у меня на глазах, бесконечно разворачивая новые и новые лепестки самых невероятных цветов. Я не мог дышать, потрясённый нереальной красотой. Последние лепестки отогнулись, и из сердцевины цветка на меня глянул огромный глаз, исполненный страшной муки. Он медленно наполнился слезами, вот они потекли через края, заливая лепестки и выжигая их, как кислота. И цветок зашептал: "За что… за что…?" В шёпоте слышалось жуткое отчаяние, потерянность и безнадёга. Потрясённый, я попятился к матрасу, сел, пытаясь унять дрожь. Потянулся за сигаретой и та, как живая, уползла от меня в стену. Следующие несколько минут я пытался схватить сигареты и спички, расползавшиеся от моих пальцев в разные стороны. В какой-то момент пальцы тоже начали извиваться, как черви, и мне удалось схватить сигарету. Я зажмурился, пытаясь убедить себя в том, что это всего лишь галлюцинация. С опаской открыл глаза. Нормальные пальцы сжимали нормальную сигарету. Я закурил.

Сердце бешено колотилось, во рту пересохло, а мочевой пузырь требовал опорожнения. На цыпочках я подошёл к ведру, всё нормально. Моча забарабанила по дну, а через секунду к этому звуку добавилось цоканье копыт. Я посмотрел вниз. По кромке ведра скакал конь. Белый конь с всадником, одетым в чёрный плащ. От неожиданности я дёрнулся, струя мочи сбила коня и, жалобно заржав, он исчез в ведре. Всадник успел соскочить, спрыгнул на пол и рассыпался у моих ног чёрным пеплом. Этот прах закрутился маленьким смерчем, стал расти и через минуту воплотился в кошмарную, будто сотканную из теней фигуру. Я пытался рассмотреть своего гостя, но его облик ежесекундно менялся, как сдуваемый ветром пепел с горящего бревна. Он встал у меня за правым плечом, наклонился и зашептал что-то прямо в ухо. Я попытался отойти, развернуться к нему лицом, но пепельный гость при любом маневре всё равно оказывался за правым плечом и монотонно бормотал. Не понимая ни слова жуткой мантры, я затрясся от необъяснимой уверенности – мне зачитывают приговор. Не в силах убежать от страшного судьи, я кинулся на матрас, орошая его ледяным потом, скорчился в позе эмбриона, пряча лицо и зажал ладонями уши.



Утром меня разбудил грохот ведра, которое охранник толкал шваброй. Какое-то время я тупо сидел, обхватив голову дрожащими руками. Потом отшвырнул в дальний угол пакетик с оставшейся галлюциногенной дрянью. Ударившись о стену, бумажка порвалась и содержимое рассыпалось по полу. Как-то незаметно для самого себя, я начал покачивать головой, слегка стукаясь затылком о стену. Постепенно ритм захватил меня полностью, ушли все мысли, я почти не чувствовал тело. Физическое и эмоциональное онемение росло вместе с темпом постукиваний. Не моргая и почти не дыша, я отбивал чечётку головой о стену всё быстрее и быстрее. Звук ударов начал складываться в слова. В тот самый вопрос. Проклятый вопрос – ЧТО ДАЛЬШЕ…? Я скатился с матраса и пополз к драгоценным, дарящим забвение грибам. И не дотянулся. Цепь туго натянулась, железо больно впилось в распухшую ногу. Расстояние в пятнадцать сантиметров между кончиками моих пальцев и ближайшим кусочком показалось не меньшим, чем до Луны. Обливаясь потом, я напрягал все мышцы, растягивал сухожилия, но цепь не пускала. Браслет на ноге ободрал кожу до мяса. Если б у меня была возможность отпилить ногу, чтоб добраться до наркотиков, я бы это сделал не задумываясь. В конце концов, кляня собственную тупость, я догадался воспользоваться зубной щёткой. Повозив ею по грязному полу, мне удалось подтянуть к себе кусок высушенного корня. Вчера я съел грибы, видимо мухоморы. Корешок был темный, со странным запахом. Этот аромат нельзя было назвать приятным, но он волновал, будил что-то первобытное, животное.



Свет уходил постепенно, будто кто-то медленно поворачивал регулятор яркости лампочки, хотя я знал, что такого не может быть. Круг сузился, освещая только матрас, и тьма выползла из углов. В этом конусе света я чувствовал себя насекомым, пойманным в колбу. Со стороны двери вдруг подул ветерок. Свежий, прохладный, несущий дыхание моря. Сердце сжалось в бездонной тоске и я заплакал. Сквозь пелену слёз увидел, как из темноты кто-то подошёл и застыл на границе светового круга. Женщина. Глаза моментально высохли, губы тоже и я непроизвольно облизал их пересохшим и шершавым, как наждак, языком. Не совсем женщина… Голые ступни на границе света были похожи на звериные лапы с длинными гибкими пальцами и загнутыми когтями. А выше были самые прекрасные из всех, что я видел, женские ноги. Изящные лодыжки, плавные изгибы икр, округлые, аппетитные колени. Остальное пряталось в тени.

- Кто ты? – я так давно не говорил вслух, что испугался звука собственного хриплого голоса.

- Мммааа… аа… - моё сердце пропустило несколько ударов. Свист ветра в лохмотьях повешенного и шепот листьев мандрагоры, расцветающей под ним, были в её голосе. И ещё что-то. Обещание, соблазн, запредельные наслаждения. Когти на ногах царапнули пол, и она вошла в круг света. Прекрасное, слишком прекрасное для человека тело. Слишком округлые бёдра и невероятно тонкая талия, слишком пышные груди и зовущие губы. Ненормально вытянутые, заостренные, как шипы, красные соски. В отличие от ног, на пальцах рук нет ногтей вообще. Пальцы длинные, тонкие и гибкие, как черви, с острыми, как и у сосков, кончиками. Буйные, стоящие дыбом огненно-рыжие волосы напоминают языки костра, на котором поджаривается твоя душа. Такое же пламя внизу живота и за ним угадывается яростный, ненасытный зверь. Передо мной стояла воплощённая похоть в самом чистом виде. Тяжёлые чувственные веки прикрыты, сквозь занавес ресниц пробивается зеленое сияние. Странные пальцы на миг коснулись век и глаза раскрылись. Искристые, ярко-зелёные. Полностью зелёные, без белков. Зрачок – капля ртути, растекшаяся в форме креста. Невообразимо жуткий, но до дрожи желанный демон приблизился и подул на меня. Осенней листвой опала одежда, а ноздри уловили запах. Терпкий, острый, кружащий голову и туманящий зрение. Всё во мне - каждая клеточка, каждый наэлектризовавшийся волосок на теле, каждое кровяное тельце отозвалось на этот зов. Рот наполнился слюной, волна напряжения хлынула по телу, наливаясь горячей тяжестью внизу.

Жуткие пальцы коснулись моих коленей и поползли выше. Каждое прикосновение сводило с ума, казалось, она трогает мои оголенные нервы. Острый кончик пальца погладил отверстие члена и вдруг скользнул внутрь. Туго, но упрямо ввинчивается в канал, растягивая стенки, проникает всё глубже. Парализующий ужас и сладкая, почти невыносимая, тянущая боль. Мой разум делает ещё один шаг к омуту. Наконец, она извлекла палец, на его кончике повисла крупная капля. Рука потянулась к моему лицу, коснулась губ, палец вполз в рот, наполняя солоноватым вкусом моего же возбуждения. В голове запульсировало, перед глазами помутилось и, зарычав, как зверь, я подмял под себя вожделенное тело. Длинные ноги распахнулись, взлетели мне на плечи. Подвижные обезьяньи ступни обхватили мою голову, впиваясь когтями в скальп. Большие пальцы проникли в рот, царапая щеки изнутри и растягивая мои губы в безумной улыбке. Резкий толчок бёдрами и я погрузился в вулкан, расплавивший остатки разума. Я умер.



И, к сожалению, ожил от лязга ведра и стука мисок с едой. Охранник на минуту задержался, осмотрел мою ногу и что-то спросил. Я всё равно не понял вопроса, но даже если бы понял – не ответил. Мне не хотелось говорить, открывать глаза, дышать. Мне не хотелось жить. Реальность была страшнее любых демонов. Нога распухла и почернела, но уже не болит. Я её почти не чувствую. Не чувствую вообще ничего, кроме страшной слабости, усталости и панического ужаса перед ещё одним днём. Спустя некоторое время я сполз с матраса, с трудом отодвинул его в сторону и руками разгрёб мусор, маскирующий дыру в стене. Протолкнул в отверстие миску с рисом, подумал и добавил несколько сигарет. Вскоре послышалось чавканье с уже знакомой сумасшедшей скороговоркой. Потом из дыры показалась темная сухая ладонь, на ней лежали вожделенные корешки.

В этот раз была другая. Голубоглазая. В сверкающей небесной голубизне демонских глаз солнцами сияли шестиугольные зеркальные зрачки. Гладкая кожа слегка фосфоресцировала в полумраке карцера. Чертовка склонила голову к моим бедрам. Верхняя губа вздёрнулась, как у скалящегося волка и я увидел её зубы. Мелкие, треугольные, с зазубренными краями, черные с синеватым отливом, будто сделанные из вороненной стали. Сладкий ужас объял мою душу. Высунулся кончик языка, пробежался по жутким зубам, потерся об острые зазубрины, разрезая бескровно плоть, раздваивая язык по-змеиному. И вот он ползёт, нереально длинный и гибкий. Лианой обвивает сверху донизу, сжимает, месит и выдаивает мой член. Пелена перед глазами всё плотнее, моё Я полностью и без остатка сосредоточено в одной точке. Раздвоенный кончик языка творит нечто запредельное, в ход идут зубы и пальцы. Волны острого наслаждения сменяют волны тягучей боли, желание сменяет страх, и этот прибой раскачивает меня всё сильнее. Почти нестерпимо. Мой стон срывается на вой. Она засмеялась, приблизила вплотную жуткое прекрасное лицо и оседлала меня. Я увидел своё отражение в звёздах её зрачков. И всё. Меня не стало. Я рассыпался на атомы между бедер демона.



Они приходят каждую ночь. Я не знаю их имён, да и есть ли имена у ночных кошмаров. Головокружительно сладких и ужасающе страшных моих любимых кошмаров. Это всё, что у меня осталось. Я назвал их Майя и Марта. Видимо, какая-то часть моего разума еще жива и заставляет цепляться за то, что привычно считать нормой. Например, имена. Давая имена ночным гостьям из ада, я не только пытаюсь очеловечить их. Вероятно, я стремлюсь оправдать своё безумие. Я безумен потому, что жду их визитов. Это стало единственной целью существования. Вся прошлая жизнь – люди, места, чувства, мечты… всё, чем я был – утратило свой вес. Осталось плоскими обрывками кадров когда-то просмотренного фильма, не более того. И осталось только ожидание. Я жду их со страхом и нетерпением. Остатки разума разорваны на две части. Одна половина захлёбывается от первобытного ужаса, другая ждёт. Ждёт и жаждет. Я не помню, ел ли я ещё волшебные корешки, но они приходят. Каждую ночь. По чётным числам - Марта, по нечётным – Майя. Приходят и выжимают до капли тело, выворачивают наизнанку разум, выжигают дотла душу. Я не в силах описать все дикие перверсии видений. То нормальное, что осталось от меня, отказывается вспоминать, как сжираемый пламенем похоти, я пил сладкую слюну демонов, от которой немели губы и язык, слизывал их менструальную кровь, смешанную с моими слезами. Как голодный младенец, жадно сосал не только стрелы сосков, но и звериные пальцы ног. И как, сходя с ума от страсти, тонул, сгорал и задыхался, исходя семенем в горячую, мокрую, чавкающую пасть жадного зверя, прячущегося за огненной порослью между ног.



Мне таки удалось сбежать от Большого Тигра. Я больше не возвращался в карцер Бангкванга. Между визитами Майи и Марты были провалы абсолютной, вакуумной черноты. Больше не было лязга вонючего ведра, вшивого матраса и тошнотворной баланды. Не было безнадежного отчаяния и невыносимого ужаса реальности, от которых хотелось разбить вдребезги голову о стену. Черные провалы становились длительнее и глубже. Я вынырнул из омута в очередной раз и сквозь пелену тумана разглядел несколько белых фигур. Что-то противно пищало рядом. Голова болела, казалось, что мозг пульсирует в черепе, посылая импульсы боли по всему телу. Как сквозь вату, доносились голоса: "Сепсис… ампутация… истощение… скополамин… интоксикация…" И опять улетел в черную бездну.

Следующий просвет принес понимание – я в больнице. Тихо гудели и пикали датчики у изголовья, мерно капало лекарство в капельнице. Койка задернута полупрозрачным пластиковым занавесом. Я с трудом приподнял голову и глянул вниз. Донельзя истощенное, высохшее, как мумия, тело. Вместо правой ноги культя. Обессиленный, я откинулся на подушку и заплакал. Тот самый вопрос. Самый страшный вопрос - "И ЧТО ЖЕ ДАЛЬШЕ?" Зачем меня спасать, зачем возвращать в жизнь, потерявшую всякий смысл, за что обрекать меня на такую муку? Господи, освободи меня! Я плакал и слабыми руками пытался выдернуть иглу капельницы из вены, но не мог осилить даже пластырь. Дверь в палату открылась. Сквозь занавеску я видел, что вошли двое. Вероятно медсестры. Сейчас наладят капельницу, вколят успокоительное, заботливо поправят подушку. Жалостливые и милосердные с самыми гуманными побуждениями продлят мои страдания ещё немного. Занавеска медленно поползла в сторону, пластиковые колечки ритмично стукаются друг о дружку. Тук-тук-тук… Можно к вам? Они вошли и склонились надо мной. Марта и Майя. Обе. Одновременно. Самые милосердные и чудовищные, самые вожделенные и пугающие. Любимые. Я улыбнулся им, как родным, и раскрыл объятия.

********************************************


Примечания автора

*Бангкванг, Бангкок-Хилтон, Большой Тигр – мужская тюрьма в Таиланде. Условия содержания, описанные в рассказе, близки к реальным.

*Скополамин – алкалоид, содержащийся в корне мандрагоры. Корешки именно этого растения употреблял герой. Вызывает тяжелые галлюцинации.

*Мара – кошмар, дух, демон сна, как и суккуб. Если кто не понял Майя и Марта – суккубы, Дьявол в женском обличье.