Олег Лукошин : Обыкновенная Старость

Дверь открыла дочь.
- Ты? - бормотнула она и в нерешительности встала в проходе.
Появление отца застигло её врасплох - она была удивлена, обескуражена
и даже напугана. Однако тотчас же взяла себя в руки: криво улыбнулась и распахнула дверь.
- Заходи.
Старик стоял молча и через порог переступил не сразу. Возможно и не ожидал он такого гостеприимства. Но шаг сделал наконец - он был нетвёрдый и сопровождался идиотской усмешкой.
- Только... - начала было дочь.
Старик проникновенно смотрел на неё, всё ещё улыбаясь. Она засмущалась чего-то, но закончила.
- Только Вадим… он будет в ярости конечно.
Опершись рукой о стену, Андрей Николаевич стал снимать ботинки.
- Он вообще грозился тебя убить, - снова подала голос Галя, - если ты придёшь сюда.
Никак не отреагировав и на эти слова, старик снял плащ и кепку. Выражение его лица переменилось: он казался угрюмым теперь, хоть и старался представить это безразличием. В коридор вышли дети - его внуки, двое мальчиков, погодки. Увидев их, старик расплылся в улыбке во всю ширь своего морщинистого рта.
- Вот они, проказники, где. Ну, здравствуйте, что ли, - протянул он им свою грязную сухую ладонь и торжественно поздоровался с обоими пацанами. Те стеснялись дедушки и смотрели не на него, а в сторону.
- У меня для вас гостинец, - подмигнул им заговорщически Андрей
Николаевич и, повернувшись к вешалке, полез в карман плаща.
- Ты уж пьяным бы не приходил, - почти жалеючи посетовала Галя. - Скоро Вадим придёт, тебя пьяным увидит - на самом деле убьёт ведь.
Улыбка на секунду сошла с лица старика, но тут же засветилась с новой силой - он достал из кармана шоколадку и дрожащими руками протянул её детям.
- Нате вот, разделите поровну, - сказал он им.
Пацаны всё это время молчали и смотрели на дедушку исподлобья; получив же шоколадку, убежали к себе в комнату.
- Я не пьяный, с чего ты взяла? - ответил наконец Андрей Николаевич дочери.
Основательно ставя на пол ступни, чтобы не шататься при ходьбе, он направился на кухню.
- Как не пьяный, я не вижу что ли? - двинулась за ним Галя. - Еле на ногах держишься.
- Ты меня накормишь, нет? - уселся старик на табурет, вальяжно закинув ногу на ногу, - Я есть хочу очень.
Потом пристально, насколько позволяли слезящиеся глаза, посмотрел на дочь, улыбнулся - совсем мерзко уже - и добавил для чего-то:
- Раскудахталась, раскудахталась... Наседочка потревоженная.
Яростно выдохнув, Галя схватила половник, достала тарелку и налила отцу суп из кастрюли. Поставила её перед стариком, пододвинула хлебницу и почти что швырнула ложку.
- Кушай, кушай пожалуйста, - выдавила она. - А то скажешь ещё, что родная дочь тебя не кормит.
- Во-от, - оскалился опять старик. - Я же знал, что ты добрая. Я же знал, что ты накормишь меня. Ведь ты же дочка моя...
Он взял в руки ложку и зачем-то отломил от уже отрезанного куска хлеба ломоть.
- Нет, ну сейчас действительно что-то страшное будет, - тряхнула
головой Галя, оставляя старика одного. Он поморщился, брезгливо эдак,
и не спеша принялся за еду. Ел он основательно и неторопливо, хоть и
бескультурно. Поднося ложку ко рту, обязательно проливал несколько капель, а откусывая хлеб, безжалостно сорил крошками. Несколько раз ронял его: тяжело затем нагибался, подбирал с пола, сдувал с куска сор и засовывал в рот. Вытаскивал потом из кармана грязный, засаленный платок и шумно сморкался. Хрипло дыша, бессмысленно оглядывал стены. Отяжелевшие веки непроизвольно смыкались - с глупой гримассой он проводил по глазам ладонью, отгоняя сонливость.
Он съел тарелку и почти доедал вторую, когда донёсся звук открываемой двери. Тяжёлой походкой в квартиру вошёл зять, и старик услышал, как выбежавшая в коридор Галя что-то зашептала ему.
- Понятно, - ответил на её шептания Вадим и прошёл на кухню.
- Явился, каззёл, - процедил он сквозь зубы. - А насвинничал то, бля-а-адь! Ты посмотри на свинью эту, - кивнул он жене.
- А, батюшки! - выдохнула она. - Зачем уж ты по-свински так, папа? Нормально что ли есть не можешь?
Старик оторвался от тарелки, выпрямился и вытер губы рукой.
- Я к себе домой пришёл! - через силу, но с достоинством объявил он.
- Ого! Вот это заявочки! - усмехнулся криво зять. - Это с каких пор он твоим стал?.. Блядь, придушить хочется! - матюкнулся он и налил стакан воды.
Старик молчал какое-то время, лишь поглаживал себя по губам и подбородку и, выпучив глаза, медленно и дико водил ими из стороны в сторону. Потом стряхнул крошки с пиджака и брюк, замер на мгновение, уставившись в пустоту и, ударив вдруг по столу кулаком, крикнул:
- Это мой дом!
Посуда на столе задребезжала, Галя вздрогнула, Вадим развернулся с лицом, серым от ярости, и вломил тестю по морде. Удар пришёлся куда-то в нос: старик охнул, отлетел назад и, свалившись с табурета, грохнулся спиной об пол. Галя с криком отскочила от отца - он упал у самых её ног. Вадим ринулся за ним и остервенело, под вопли жены, принялся молотить старика. Тот закрывал лицо руками, воротил голову в сторону, но не издавал ни звука.
- Вадик! Вадя! - кричала Галя, оттаскивая мужа. - Не надо, Вадя, убьёшь ведь, не надо!
Посмотреть на побоище прибежали дети, но тут же, поймав бешеный взгляд отца, скрылись в своей комнате. Галя схватила мужа за руку и попыталась увести его в зал - Вадим позволил ей это, дал усадить себя в кресло и, тяжело дыша, принялся потирать ладони - несколько костяшек на них были сбиты в кровь.
- Ну зачем ты так, зачем?! - стояла над ним жена. - Он отец мне всё же.
- Я убью его на хуй, отца этого! Слышишь, кусок говна? - крикнул он старику, - убью я тебя когда-нибудь!
- Вадим, перестань, дети же слышат! - чуть не плакала уже Галина.
Муж изобразил какую-то малопонятную гримасу, подпёр щеку ладонью и уставился в окно, бессмысленно, но пристально. Кряхтя и охая, старик тяжело поднялся на ноги, открыл дверь в ванную, пустил воду и принялся умываться, бормоча что-то невнятное. Выйдя наружу, он прошагал в детскую и шумно повалился на кровать. Пацаны испуганно выскочили из комнаты.
- А чё он на кровать мою лёг? - подошёл старший к матери.
- Ну лёг и лёг, что теперь поделаешь, - отмахнулась она. – Не выгонять же его на улицу.
- А надо бы! - рявкнул Вадим. - Выгнать и не пускать козла этого. Сейчас там провоняет всё.
- Перестань! - сказала мужу жена. - Что о нас люди подумают?!
- Какое нам до людей дело, - выдавил он, но уже тише и менее злобно. - Люди, тоже мне... Не хуй на них смотреть...
Галя глубоко и тяжело вздохнула. Вадим молчал, притихли и дети. Перестал возиться в детской старик. Стало непривычно тихо. Все замерли и погрузились в собственные мысли. Это длилось несколько минут.
Вадим поднялся с кресла, пошёл в туалет. Оттуда в ванную, потом на кухню. Галя успела уже подтереть там весь сор и собрала для мужа еду. Позвала и детей: вся семья всё так же молча села ужинать. Поев, переместились в зал. Включили телевизор. Напряжение спало. Вадим даже улыбнулся на какую-то шутку с экрана, первый раз за вечер. Дети снова заёрзали, начали было баловаться, но родители строго их осадили: мальчишки надулись, но проказничать перестали. Галя подумала, что можно, наверное, перевести дух - самое страшное было вроде бы позади.
Андрей Николаевич, лёжа на кровати своего внука с разбитым лицом и ещё не выветрившимся хмелем, чувствовал себя ужасно. Неимоверно болела голова, тошнило и, что самое скверное, - защемило вдруг в сердце. Он пробовал переворачиваться на другой бок, на спину - пару мгновений становилось легче, а после боль снова давала о себе знать. Вскоре она стала совершенно невыносимой. Нарастая и усиливаясь, она распространялась по всему телу: заболело вдруг где-то в боках, в спине, в паху даже, будто лопнуло что-то в голове, и неимоверная тяжесть, гнетущая, тошнотворная, заполнила собой всё. Старик закряхтел, застонал, не тут же, закусив губу, оборвал себя. Закрыл глаза, попытался дышать глубоко и ровно, но в этот миг боль в сердце стала такой огромной и пронзительной, что он не выдержал - крикнул, и понимал хотя, что не делать бы лучше этого, противиться уже не мог. Из последних сил он попытался осадить себя, но смог лишь крик свой изменить на стон - тягучий и страшный.
Отправив детей спать в свою спальню и решив лечь в зале на диване, родители тихо разговаривали на кухне.
- Всё-таки стыдно мне отчего-то, - говорила мужу Галя. – Перед самой собой стыдно.
- Ерунду ты говоришь, - вздохнул Вадим. - Ерунду, как всегда.
- Ну пусть он гадкий, пусть отвратительный, но ведь он отец всё же мой. Он на свет меня произвёл.
- А нужен ли тебе такой отец, скажи мне пожалуйста? Одни оскорбления тебе от него, одни унижения. Подумать только, какими словами он тебя называл! И это при мне, не стесняясь. Если бы мне мой отец что-нибудь подобное сказал, я бы его придушил на месте. Топором бы зарубил.
- Я не знаю, - теребила пальцами лоб Галина, - как относиться ко всему этому. Он ведь несчастный человек по сути.
- Все они такие - несчастные, богом обиженные… Раз несчастный - значит по заслугам.
- Всё кошмарно так, омерзительно. - Когда же покой будет наконец?!
- Ты извини меня, Галь, конечно. Он отец твой и всё такое, но вот я, я его просто ненавижу. Таких людей не должно быть на Земле. Убивать их надо.
- Ты его и так чуть не убил.
- Из поганого ружья стрелять, ржавыми пулями.
- Ладно, хватит. Разошёлся больно… Смотри, как бы мальчишки к тебе точно так же не относились.
Вадим вскинул на неё глаза. Хотел сказать что-то и уже открыл было рот, но замер вдруг.
- Что там с ним? - бормотнул, услышав крик.
Поднялся с табурета, зашагал к детской. Открыв дверь, включил свет и нагнулся над стариком. Тот представлял из себя жалкое зрелище. Скрючившись на кровати, с потемневшим лицом, с расширенными не то от боли, не то от ужаса глазами, тесть всеми силами сдерживал рвавшийся из груди вопль.
- Эге, - придвинулся к нему ближе зять, - да ты и в самом деле подыхаешь.
Старик взирал на него обезумевшим взглядом вылезших из орбит глаз. Они слезились.
- Ну как, - шепнул Вадим, - страшно умирать?
Старик закрыл глаза и отвернулся. Движение это принесло новый всплеск боли - хриплый стон вновь вырвался из гортани.
«Да… - мелькнуло у него в голове, - а ведь это действительно смерть... Смерть, которую я ждал всю свою жизнь, которую жаждал порой. Как это странно, как противоречит всему: меня не будет сейчас. Не будет! Я перестану быть!.. Быть здесь или вообще быть?..»
В комнату заглянула Галя.
- Что с ним такое?
Вадим выпрямился.
- Умирает он похоже.
- Господи! Что же делать?!
- Не знаю, что делать... Вызывай «скорую», пусть едут. Хотя поздно, наверное. Вот он, затрясся уже.
- Мамочка родная!..

Утро следующего дня было солнечным и тёплым. Весна, похоже, вступала в свои права самым серьёзным образом. Серая пелена облаков, скрывавшая все эти дни солнце, развеялась, и оно, яркое, слепящее, долгожданное, засияло наконец в безоблачном голубом небе. Запели птицы, улучшилось настроение... Галя варила на кухне суп и напевала себе что-то под нос. По радио передавали концерт по заявкам, суп получался наваристым и вкусным - она улыбалась чему-то всё время… Приглушённый шорох в коридоре заставил её выглянуть наружу.
- Пап, ты куда? - увидела она отца, уже одетого, обутого и водружающего кепку на голову.
- Пойду, - прошамкал старик, не глядя на неё.
- Куда пойдёшь?
- Куда-нибудь пойду.
- Да ты что! Тебе вообще вставать нельзя, да и куда тебе идти? Где ты кому нужен?
- Здесь я тоже никому не нужен, - хрипло бормотнул Андрей Николаевич, повернулся к дочери спиной и, решительно взявшись за дверную ручку, вышел из квартиры.
- Папа! - бросилась за ним Галя. - Папа! Вернись! Вадим согласен, чтобы ты остался, он и слова не скажет. Вернись…
Старик не ответил. Лишь нетвёрдые шаги гулко застучали по бетонной лестнице. Шаги были торопливы. Торопливы и решительны. Какое-то время Галя стояла на лестничной площадке, наблюдая сквозь сплетения перил спускающийся силуэт в сером плаще. Когда он скрылся из вида и до ушей её донёсся звук шумно захлопнувшейся двери, она в недоумении покачала головой и зашла обратно в квартиру. Железная дверь тоже захлопнулась шумно.