Voolkan : 6 окон

Я могу часами смотреть в окно, сидеть в одной позе и, не моргая, долго-долго разглядывать что-нибудь. Напротив стена из неаккуратного красного кирпича, побуревшего от времени. Когда-то кому-то пришло в голову уменьшить размер окон, поэтому проемы частично заложены, кладка там поновее, кирпичи поярче, но аккуратности у каменщиков с поколением не прибавилось. Ряды такие же неровные, меж кирпичей соплится окаменевший раствор, который небрежный строитель не удосужился утереть своим мастерком. В иных местах прямо из стены торчат ржавые железные штыри, давно утратившие свое назначение, с крыши свисают оборванные провода, иногда ветер раскачивает их. В красно-бурую палитру стены вписаны серые прямоугольники бетонных балок, которые раньше перекрывали ныне заложенные оконные проемы. Теперь же они просто часть натюрморта геометрических фигур старой ободранной стены. На одной балке белой краской еле различимо намалеваны цифры 1970 – 19…. далее неразборчиво, потом еще какие-то буквы, когда-то может и несшие полезную информацию, стертую временем, а может это молодой строитель из озорства намалевал на балке свой автограф, тем самым войдя в историю. Где же ты теперь неизвестный каменщик? Спился ли тихо в плохо отапливаемой комнате с ободранными обоями? Схоронил ли уже жену и детей или их никогда у тебя и не было? Что занесло тебя в этот суровый снежный край, чтобы нарисовать на балке несколько букв? На уровне второго этажа висит давно забытый всеми кондиционер, я не видел, чтобы его зарешеченные лопасти, на которых примостились маленькие снежные сугробики, когда-нибудь вращались. Логотип на кондиционере почему-то напоминает смешную рожицу, от этого становится веселее, и я мысленно улыбаюсь.

Я сижу и второй час разглядываю каждый кирпичик, как ребенок, наблюдающий за плывущими облаками, пытаюсь узреть в красно-бурых квадратиках осмысленный узор. Очень нелепо на этом фоне смотрятся новенькие пластиковые окна, рамы заклеены цветными рекламными наклейками, снять которые никому не пришло в голову. Сработала ли психология людей, оборачивающих полиэтиленом пульты дистанционного управления, или просто кто-то решил, что так оно и надо? Изучив декорации до каждой мелочи, я разрешаю себе переключиться на действие, происходящее по ту сторону окон.

За самым левым окном мужчина в синем халате, он сидит, склонившись над столом, с паяльником в руках, от которого поднимается вверх тоненькая струйка дыма. Мужчина довольно молод, лет тридцать с небольшим, наверное, на нем очки с толстыми линзами, отчего глаза, увеличенные аквариумным эффектом, смотрятся очень забавно, и я опять улыбаюсь. Наверняка не попал в армию по зрению, а имя у него должно быть соответствующее, Костя какой-нибудь или Артем, ладно, пусть будет Костя. Прошло уже десять лет, как он закончил радиотехнический ВУЗ, был полон надежд и той жизненной энергии, которая с годами просачивается сквозь пальцы, тает вместе со снегом каждой новой весны. Костины мысли за рабочим столом текут неспешно и гладко, как течет вверх струйка дыма от паяльника. Он пытается убедить себя, что все еще впереди, и жизнь только начинается, но, как и всякий человек подобного рода деятельности, Костя реалист и не строит излишних иллюзий. Непосредственный начальник младше Кости на несколько лет, держит дистанцию с подчиненными и целеустремленно карабкается вверх по карьерной лестнице малого предприятия, для этого нужно иметь особый склад характера. Костя живет со старенькой мамой в двухкомнатной хрущевке где-нибудь неподалеку, комната его завалена сверху донизу различными радиодеталями, платами, отслужившими свое развинченными приборами. Весь этот хлам, подобно непослушным зверькам, пытается выбраться из отведенных для них коробок и ящиков, запрыгнуть на все полки и шкафы, залезь в самые дальние углы. Мама все еще надеется сосватать Костю одной из дочерей своих подруг, но Косте просто не о чем с ними говорить, и очередная кандидатура в невесты, сдерживая зевоту, думает, как поскорее завершить навязанную ей встречу.

Жизнь делает очередной виток, словно обмотка трансформатора, но остается на месте, лишь увеличивая обороты. Когда-нибудь старенькая мама умрет, и Костя будет стараться сохранить ее комнату нетронутой, какой ее оставила мама, с раскрытой книгой на туалетном столике и теплыми тапочками у кровати, которые уже никогда не дождутся своей хозяйки. Постепенно зверьки-детали будут отвоевывать и это пространство, никогда больше женская нога не ступит в этот дом.

Я оставляю Костю за его занятием и, минуя несколько щербатых кирпичей, перехожу к следующему окну. Это окно того же малого предприятия, где Костя дымит своим паяльником. За окном сидит уставший от жизни человек предпенсионного возраста, его мысли заняты зимней рыбалкой, четвертинкой, припасенной к ужину на вечер и очередной проблемой, затянувшегося на долгие годы ремонта. Такого человека зовут нехитро, Сергей Иваныч, например, которого коллеги, несмотря на разницу в возрасте, панибратски величают просто Иванычем. За много лет он добился немалого уважения на предприятии и может себе позволить просто предаться своим мыслям, для виду разложив на столе какие-то чертежи. Скоро Иваныча с должными почестями проводят на пенсию, подарив набор новомодных кастрюль, которые никогда не узнают вкуса пищи, а так и будут пылиться на самой высокой кухонной полке до лучших времен. Сергей Иваныч займет привилегированное положение внештатного консультанта и пополнит армию дачников, штурмующих пригородные электрички.

Еще правее начинаются окна жилых квартир, непонятно как, оказавшихся по соседству с производственным помещением. За третьим окном небольшая аккуратная комната, по стенам которой развешаны постеры с изображениями мальчиков, распевающих по радио о девчонках в коротких юбчонках и прочих прелестях неразделенной любви пуберантного периода. На диване сидит молоденькая девочка выпускного возраста, болтает ножкой, упакованной в красную лайкру, и по телефону, очевидно с подружкой. Тело ее уже созрело для плотской любви, но психика явно еще не готова к этому. Девочка, назовем ее Маша, не без гордости рассказывает подружке о своем новом поклоннике из шикарного черного авто. Он встречает Машу у школьных ворот после уроков, а та специально задерживается в дверях, чтобы все одноклассницы успели разглядеть, как она медленно, не глядя по сторонам, скрывается за тонированными стеклами, и машина бесшумно трогается. Они колесят по городу и, заезжая в самые отдаленные уголки, долго и жарко целуются. Руки поклонника неизменно тянутся к молодой, только-только оформившейся груди, Маша неизменно пресекает эти попытки, но с каждым разом еще на мгновение позже. Руки опускаются на колени, оглаживают бедра, но не более, чтобы раньше времени не спугнуть молодую глупую птичку. Маша еще девственница, но она уже задумывается о том, какие выгоды сможет она получить от своего нового, судя по всему богатого и знаменитого, поклонника за тонкий символ женской чести.

Маша советуется с подружкой насчет интимных моментов и та, очень авторитетно, со знанием дела, рассказывает, как и что делается, хотя сама читала об этом только в книжках. Подружка откровенно завидует Маше и упрашивает познакомить ее с молодым человеком. Молодой человек, в свою очередь, думает, как поскорее добиться от Маши нужного расположения на заднем сидении, перетянутом черной кожей, пока не раскрылся обман. На самом деле молодой человек не так богат и не так знаменит, как он рассказывает доверчивой телке. Он работает водителем у одного директора филиала крупного банка и злоупотребляет хозяйским доверием. Он не ставит машину в гараж, а едет кататься с Машей по городу. Скоро он потеряет работу и в одночасье весь свой престиж, вместе с Машей и машиной. Я вспоминаю свои школьные годы, и мне становится немного грустно.

Несколько метров вправо от Машиного окна и кирпичные кулисы открывают мне сцену новой жизни, очередной акт пьесы в красно-бурых тонах. В комнате царит хаос, который люди тонкой душевной конституции называют творческим беспорядком. Стол и пространство вокруг него завалены листами, покрытыми неровными строчками, глубже стоит несколько мольбертов, там же валяется гитара без струн, несколько пепельниц до верху забиты окурками. Здесь, среди разрухи живут Мастер, Художник и Маэстро и все это в одном лице, лице опухшем, небритом, с тяжелой печатью алкогольной и химической зависимости. Сам Маэстро только что пришел в себя из забытья, сидит на стуле, обхватив ладонями лохматую голову, и пытается сосредоточиться на мысли, чем же ему привести себя в порядок. Непризнанные художники это отдельная категория людей, которые свято верят в свой талант, неординарность и высокое духовное предназначение. Некоторым даже удается убедить в этом и окружающих. Тонкие ценители долго разглядывают горячечный бред, со знанием дела отходят подальше, склоняют голову на бок и, постояв несколько минут с задумчивым видом, выносят свой вердикт: «Мазня!» или, гораздо реже: «Гениально!». Так и рождается современное искусство, а бараны ходят стадом по галереям и кивают в такт: «да, да, это действительно гениально».

Этот Художник не из таких, которому ценители скажут «Гениально». В юности он написал несколько стихов и рассказов, друзья не хотели огорчать его и сказали, что пишет он великолепно. Зря. Теперь он считает себя непонятым и продолжает с упорством шизофреника выражать себя всеми доступными средствами, пишет роман или поэму в прозе, широкими уверенными мазками живописует очередное полотно, пытается музицировать, не имея определенных представлений ни в одной из этих областей. Как человек творческий, Мастер склонен к малобюджетному алкоголизму, он видит искусство, как побочный эффект правильно подобранных стимуляторов. Художнику не суждено почувствовать прикосновение старости, жизнь его, как и большинства таких людей, оборвется внезапно, а стимуляторы лишь приблизят этот конец. Друзья заберут на память лишь несколько рисунков, в которых еще будет жить ожидание весны. Мастер запрокидывает голову, делает несколько жадных глотков из бутылки с дешевым портвейном и к нему снисходит муза. Он подходит к чистому холсту и с одухотворенным выражением лица берет в руки кисть.

Темнеет по-зимнему очень быстро. Кирпичи из бурых и красных становятся сначала темно-бордовыми, а затем и вовсе погружаются в непроглядную черноту, из которой на меня смотрят шесть светящихся оконных глаз. Ни кирпичей, ни балок, ни мертвого кондиционера уже не видно, но я точно могу показать их расположение, ведь я не один час разглядывал каждый кирпичик. Ровно в шесть Сергей Иваныч вскакивает из-за стола и торопливо складывает бумаги в портфель, на заднем плане ходят еще какие-то люди, рабочий день окончен, они собираются по домам, принять участие в других сюжетах. В течение нескольких минут помещение пустеет, остается лишь один Костя, он включает настольную лампу, гасит верхний свет и снова склоняется над столом.

В следующем окне появляется женщина, которую я бы охарактеризовал одним словом, как «увядающая». То состояние, когда с каждым днем все придирчивее осматриваешь свое тело и с каждым днем находишь в нем все больше изъянов, все больше признаков уходящей молодости. Нет, конечно же, она еще не стара, тело еще помнит былую упругость, но в уголках глаз уже наметилась паутинка морщин, волосы поредели, а в глазах появились интонации усталости. Она не выглядит потасканной, нет, просто в ее женских сетях большая брешь, через которую утекли все ее потенциальные женихи.
Под строгим маминым надзором бывшего партработника, она всегда носила длинные юбки, никогда не позволяла целовать себя вызвавшимся проводить ее до дому кавалерам. Сначала институт, а потом уже любовь и прочие глупости, так учила ее мама и зорко следила за честью дочери. Беспрекословное послушание, которое было заведено в семье, привело к тому, что она пропустила главный женский университет, уроки проб и ошибок в обращении с мужчинами. Несколько просчетов пришлись на достаточно зрелый возраст и нанесли глубокие раны, период цветения прошел, но женщина пытается спасти положение, хватаясь за соломинки.

Женщина постоянно смотрит на часы, она ставит на стол свечи, два бокала и бутылку шампанского, подходит к зеркалу и поправляет прическу, садится за стол, но ей не сидится, берет шампанское и опять уносит его на кухню. Ее минуты текут слишком медленно, а мысли слишком быстро, она понимает, что и эта связь ни к чему не ведет. Тупик, в конце которого лишь она одна в смятой постели, после секса, не принесшего ни малейшего удовольствия. Но тем не менее, она волнуется как школьница перед первым свиданием, снова поправляет прическу и платье, снова идет на кухню за шампанским и ставит его на стол. Так она сидит и думает еще несколько секунд. Решительность, вот чего ей никогда не хватало, вот та брешь, через которую утекли все ее мужики к другим более хватким и настойчивым. Лицо женщины принимает непривычное ему выражение, в глазах появляется безрассудная уверенность человека, которому нечего больше терять. Она берет ридикюль и достает из него блестящий квадратик. Сначала я не могу понять, что это, но, присмотревшись внимательно, вижу, что это презерватив. Пытаюсь угадать ее действия и загадываю, что сейчас она спрячет его под подушку. Проницательность и жизненный опыт, которые позволяют мне видеть всех людей насквозь, их прошлое и будущее, на этот раз подводят меня. Женщина берет иглу, несколько раз протыкает презерватив насквозь в центре блестящей упаковки и кладет его обратно в ридикюль. Теперь на ее лице блуждает пространная улыбка, она спокойна, мысли текут ровно, не путаются и не сбиваются. Женщина думает, что иглой, которую она до сих пор держит в пальцах, она заштопает свои женские сети. Она ошибается, уже слишком поздно …

Наконец зажигается последнее окно, и я переключаю все свое внимание на него. В комнату заходит лысоватый человек в строгом костюме, он запускает большой палец под узел галстука, немного ослабляет петлю и расстегивает верхнюю пуговицу белой рубашки. Этого человека я знаю хорошо, Красельников Михаил Андреевич, 45 лет, директор филиала крупного банка. Как и всякий человек подобного рода деятельности, склонен к воровству в особо крупных размерах, женат никогда не был, скуп, мелочен, амбициозен, его фотография лежит у меня во внутреннем кармане. Я прищуриваю левый глаз, задерживаю дыхание и плавно нажимаю на курок. Оптика не подводит, и пуля ложится ровно над переносицей, разрывая своим свинцовым телом стремительно пролетающую перед глазами жизнь. Прощай, Михал Андреич, твоя жизнь стоила не так уж и дорого, просто, чем выше человек, тем больше у жизненного пути пересекающих его дорог и магистралей, а я просто выполнил свою работу.

Я окидываю вооруженным взглядом всю черную сцену с желтыми квадратами окон целиком. Михаил Андреевич лежит на полу, театрально раскинув руки в стороны. Когда его найдут, я буду уже очень далеко отсюда. К увядающей женщине заходит мужчина, прикладывает палец к губам и звонит по телефону. Здесь не может быть ошибки, он звонит жене и говорит, что, к сожалению, опять задержится на работе. Мужчина знает, что времени у него не много, поэтому, игнорируя стол со свечами и шампанским, он целует женщину в шею и одновременно расстегивает пуговицы на платье. Художник в соседнем окне откладывает в сторону кисть и с тем же одухотворенным выражением лица ставит себе укол. Девочка Маша все еще сидит на диване и очень внимательно изучает инструкцию к противозачаточным таблеткам. Она берет упаковку и аккуратно давит на круглешок с цифрой один, фольга с треском разрывается, в ней появляется первая дырочка и таблетка падает Маше в ладошку. Костя уже дремлет за столом, одну руку подложив под голову, другой сжимая паяльник, в это время у его старенькой мамы случается сердечный приступ и некому вызвать ей скорую…

Сначала я снимаю оптику и бережно заворачиваю в мягкую тряпку. Не спеша, спускаюсь по лестнице, в голове крутится строчка из какой-то знакомой песни: «Покидая свое тело, как пожарище в смертном бою…» Выхожу из подъезда, как школьник, недавно посетивший урок о первых дорожных правилах, аккуратно смотрю сначала направо, потом налево. Тихо. В двух кварталах стоит неприметная шестерка, пять минут, чтобы дойти, не торопясь, открыть багажник, кинуть сумку с винтовкой, повернуть ключ в замке зажигания, и только тогда можно будет закурить… Дольше, живите дольше, рожайте больше…

(из архива www.fuckru.net)