Владислав Ремешев : * * *

Он снова и снова топит свои разум и рассудок в море высокоградусного пойла. Пойло это, последняя его нездравая надежда на обретение счастья, вливается в каждую прожилку его извилин. Серое вещество впитывает эту жидкость, словно какая-то проклятая губка. Он чувствует, как алкоголь уже становится частью его, отравляющим жизнь сиамским близнецом. Застряв в четырех стенах своей комнаты и своих мутных воспоминаниях, что приносят ему не то какую-то извращенную ностальгическую радость, не то впившуюся своими шипами прямо в сердце боль, он тщетно пытается найти выход наверх, к свету, к мечте. Он верит, убежден, что идет навстречу своему сну, навстречу к Ней, убивая себя, разлагая свои мысли в болоте забытия. В болоте этом он уже практически утонул, лишь только нос - последняя надежда отдышаться и выбраться оттуда - торчит из этого гадкого омута. Ему уже мерещится его прекрасное желание, Она уже здесь, прямо перед ним; ее можно взять, потрогать, обнять, вдохнуть запах Ее нежных волос, поцеловать Ее сладкие губы, почувствовать своими руками Ее тепло и начать жить сначала, вступить в новую главу, написать эту книгу заново. Снова с Ней. Находясь в совершенно другой, параллельной половине своего сознания, он делает свободной от бутылки рукой рывок в Ее сторону, пытаясь схватить и притянуть к себе эту ангельской силы красоту. И никогда больше не отпускать Ее, как он уже однажды обещал себе. Но Она лишь с улыбкой или даже усмешкой растворяется в воздухе, рассыпается в разные стороны от взмаха его грубой ладони, будто пыль в лучах солнечного света. Обернувшись в реальность, он, со слезами, стекающими по устьям его лица, бросает недопитую бутылку в Ее прекрасное лицо, уже разбежавшееся частицами по воздуху. Стекляшка попадает в стену и, расколовшись на тысячу мелких осколков, оставляет последнее напоминание о себе на стене в виде большого светло коричневого пятна; капли стекают вниз, постепенно впитываясь в обои, нелепо обклееные по четырем стенам этой несчастной комнаты.

Мужчина кладет за голову свои руки, нервозно трясущиеся со злобой на себя и на этот мир; складывается пополам, положив голову меж дрожащих от страха колен. Соленые капли разочарования падают с его печальных и красных глаз прямо на паркет, который до этого уже был пропитан литрами несдержанных слез, недопитого виски, неопробонного коньяка и водки, этого горького напитка истинной печали и несбывшихся надежд. Он смотрит на пол, покрытый следами впитавшихся луж, грязными разводами, многочисленными царапинами разбившихся в часы сурового горя бутылок и, разумеется, самими осколками. Осколками расколотого счастья тех мнгновений, что Она мерещится ему в самые отчаянные моменты его вечной скорби.

Однажды она предложила заняться уборкой квартиры, той самой генеральной уборкой, которой занимаются все семьи, хотя бы раз в год или полгода. Тогда же он только буркнул что-то невнятное в ответ. Она же немедля взяла тряпку и начала отмывать полы. Он же ушел на улицу, пройтись, возможно, зайти в пару магазинов. По возвращении он увидел квартиру в ее первозданном виде, такой чистой, какой она была создана. И только теперь он понимает, какие же счастливые часы своей жизни он потерял, отказавшись тогда помочь ей, просто провести с ней немного времени. Тогда он подошел к ней, поцеловал ее в нежный, шелковый и теплый лобик, извинился. После они решили пройтись по округе. Осмотреться, что вообще происходит вокруг. И, несмотря на уже довольно позднее время, солнце только начинало заходить за горизонт, и лучи его еще можно было видеть над не самыми высокими домами города. Шла весна, мир и вся жизнь в нем цвели, все вокруг казалось слишком прекрасным и слишком вечным, чтобы думать о том, что когда-то потом этого не станет.

Оторвав свой тонущий в алкогольном угаре взгляд от этого несчастного паркета, он с тяжестью в голове и теле встает на ноги, ухватившись одной рукой за желтый подоконник, а второй опираясь на засаленную стену, чтобы не свалиться на свой зад снова. Он пробирается, словно ползком, разгребая препятствия локтями, к выходу из этих злосчастных четырех стен. Стены, каждый кубический милиметр злосчастной квартиры, каждая пылинка, каждый скрип каждой дверцы, свежий воздух, пробирающийся сквозь приоткрытые где-то окна, уже безнадежно погасшие и еще горящие - проживающие свои последние часы - лампочки, залапанные зеркала - все здесь, в этом сплошном болоте разочарования пропитано для него лишь одной Ей. И никем, и ничем другим. Для него вся квартира - Она. И лишь Она. И только Она. Она...

Он выходит из подъезда своего дома, пропитавшегося воспоминаниями. Свежий воздух, неожиданно рванувший в его просмоленные легкие, словно лекарство от повседневной духоты тех самых четырех камерных стен, немного бодрит его. Вот уже более уверенными шагами он бредет по дороге, намечая себе в уме маршрут до ближайшего продуктового. Навстречу ему движется сосед. Этот сосед, огромный, словно целый Юпитер, смотрит на него угрюмо, с презрением и каплей едкой ненависти и явным недоумением от того, что этот элемент жизни, кусок человека делал в его подъезде. Герой же сего повествования вспоминает, как этот же сосед добродушно поприветствовал их, новобрачных, когда они только въезжали в этот дом. И, конечно же, он ни капли не удивлен подобной реакцией. Ведь то было давно, то было другое время. Он сам был другим. И думал, что вечность, вечная любовь и вечное его счастье - это навечно. Но вечность рушится, Помпеи горят в огне, покоренные стихией, Атлантида тонет в бесконечной пучине океана. Крики погибших и затем растворившихся в этой самой вечности толп случайных людей никто теперь не слышит. Он понимает, почему же его, столь малая и ничтожная во вселенских масштабах вечность оказалась настолько непрочной, так быстро дала трещину и разломилась пополам, а затем и на более мелкие частицы.

С очередной облаченной в целофановый пакет бутылкой горькой водки, но такой сладкой для этой пропащей души, он бредет по извилистым дорогам парка, там, где проходили счастливые моменты его недолго радостной жизни. Он снова вспоминает, как она с лаской держала его за руку, как он крепко хватал ее, чтобы поцеловать в сладкие губы, как они бегали вокруг того старого дуба, пытавшись спрятаться друг от друга. Он видит, как они ругаются на той лавке с обтертой краской. Она лишь игралась, наступая ему то на левый, то на правый ботинки. Он же сорвался и крикнул на нее. Они прокричали пару острых фраз в сторону друг друга. Но он не хотел растлевать это время, проводимое с ней. Лишь извинился, поцеловал ее в полный понимания, гладкий лоб. И снова, взявшись за руки, они пошли по этим еле протоптаным тропинкам, словно по девственному лабиринту, который еще никому не удавалось пройти без единой ошибки, не свернув в ложный поворот. И все же для некоторых этот поворот зачастую оказывается последним. Что бы это ни значило.

Снова вернувшись в реальность, иголками колющую его и без того тлеющую от боли душу, он падает на ту самую лавку. На то самое место, где он позволил себе крикнуть на нее. Ведь он так боялся тогда потерять ее. Боялся не увидеть в один день этих ангельских, голубых глаз. Опять слезы падают на асфальт и растворяются в луже. Природа создала эту грозу сегодня, в очередной день его бренных воспоминаний о прекрасном. Черт возьми, думает он, как же эта природа умеет иногда угадать его настроение, его чувства. Он сидит один. Никто не смеет ему мешать. В целом мире он одинок. Веки его тяжелеют. Становится сложнее справится с тем, к чему он стремился весь этот день. Напиться до того, чтобы захотелось спать. Потом выспаться и снова напиться до забытья. Чтобы снова уснуть. И...

Просыпается он с последней каплей, упавшей ему на лицо. Дождь кончился, над головой нависли лишь серые и черные тучи. Его разложившийся разум способен сформулировать только нужду дойти до дома. Почти попав под колеса двух машин и грузовика, он все же добирается до своего дома. Он набирает номер своей квартиры в домофоне. Гудок. Второй. Глаза полны надежды, что она все же услышит, она все же подойдет к трубке. Он услышит ее звонкий голос. Она пустит его. Но нет. Тщетные попытки дозвонится в течении получаса делают его глаза более и более влажными. Сжав ладони он с криками и плачем бьет в металлическую дверь, порой шепотом произнося ее имя.

Он сидит за столом, снова окруженный четырьмя стенами, которые так сильно давят на него. Заглушая свой инстинкт самосохранения напитками от сорока градусов и выше, он снова мечтает о Ней. Помнит, как они сидели здесь, за этим столом. Он помнит, как они ужинали здесь однажды. Он бьет ее ладонью по лицу. И сердце его сжимается. От страха ли, или от ненависти. Он не знает. Он лишь видит слезы на ее нежной щеке. На ее прекрасном лице. И она глядит ему прямо в глаза. И боится его. Поднимается, немного теряя равновесие. Он с силой хватает ее:
- Прости меня, ради всего, прости,- кричит он, целуя ее в лобик. Но она лишь вырывается из его рук, стараясь ударить его все сильнее и сильнее по груди, и бежит в свою комнату, и с шумом захлопывается за ней дверь. Он слышит всхлипывания и громкий плач. Он знает, что может потерять ее. Но хочет быть с ней всегда. Он боится лишиться столько прекрасного создания, дара Господа или наваждения Мефистофеля - но это неважно.

Снова вернувшись в себя после очередных воспоминаний, он бросает взгляд на часы. Уже слишком поздно. Пора засыпать. Он встает со стула, берет с собой бутылку рома. Пойло течет и мимо рта, скользит по его лицу, попадая то за шиворот, то на пол. Он просто захлебывается им, пару раз откашлявшись, он идет на свой балкон. Со вздохом открывает дверь. И видит там ее. Неподвижную. Но как всегда прекрасную. Этот образ уже не исчезает в пустоте, не рассыпается на мелкие частицы, что растворились в лучах утреннего солнца. Лицо ее будто кричит. На ее виске гниет запекшаяся рана. Глаза ее наполнены ужасом. Но она прекрасна. Он слишком боялся потерять ее. Лишиться ее. Не увидеть ее на следующий день.

- Прости,- произнес он шепотом ей на ухо. Затем поднес дрожащие губы к ее холодному, но все еще шелковому лбу и с трепещущей улыбкой поцеловал его. Поднес к этим же губам бутылку и влил туда последние капли. Упал на колени. Положил голову к ее бедрам. И уснул. И решил больше не открывать свои глаза. Никогда.

И он пошел за Ней...