Анатолий Шинкин : Дневник Робина К

Виртуальная фантазия забытого на острове моряка


За двадцать семь лет я не потерял надежды
увидеть белый парус корабля и покинуть остров

Круглые желто-зеленые глаза смотрели неподвижно, будто застегнув и заморозив черной вертикальной чертой затаенную в глубине злобу. Ощерившаяся клыкастая пасть прирожденного хищника замерла в бесшумном медленном выдохе. Шерсть вздыбилась вокруг напрягшейся морды и мелко подрагивала в такт дрожанию ярко-красного язычка между белоснежных острейших зубов. Зрелище не для слабонервных – кот, сидящий «по-большому».

Барсик -- мстительная тварь -- повадился по утрам оправляться рядом с моей «дачей», после того как я узнал о насыщенности рыбьего филе фосфором, полезным для работы мозга, и перестал делиться -- отлучил приблудных котов от рыбного стола.

Солнце поднялось значительно, и я с удивлением перевел взгляд на попугая. Попка встрепенулся виновато и плачущим сипловатым баском произнес настрявшую в зубах фразу:
-- Бедный, бедный Робин К, куда ты попал? Где ты был?

Потрогав развешенные для просушки кисти дикого винограда, которым буду питаться в надвигающемся «Сезоне дождей», я надел парусиновые матросские штаны и в сопровождении кота и попугая отправился в ежедневный обход острова.

Держась в тени пальм, неторопливо двигался по кромке пляжа и остановился, как вкопанный, не в силах отвести взгляд от свежего следа человеческой ноги на песке. Четкая вмятина тридцать седьмого размера, чуть глубже притопленная впереди, что указывало на частое ношение хозяйкой двенадцати сантиметровых каблуков-шпилек.

Прячась за мохнатыми стволами прибрежных пальм, пробрался к Сигнальному холму, на котором двадцать семь лет назад установил столб-календарь и зарубками отмечал каждый прожитый на острове день.

Предобеденное марево мешало наблюдению, но явственно слышные женские голоса наполняли сердце холодком страха и сбивали дыхание. Я не знал о намерениях добравшихся до моего острова женщин, и мозг торопливо услужливо рисовал образы кровожадных амазонок. Клином заточенные зубы за широкими губами цвета кровавого мяса. Крепкие толстые ноги, плотно стоящие на желтом песке, загорелые торсы, с отрезанной для точной стрельбы из лука правой грудью.

Ползком подобрался ближе и разглядел двух смешливых длинноволосых – рыжую и черную -- красоток. Девки дурачились: молитвенно вздымали руки и кланялись, надолго выпячивая к небу красивые объемные зады, обтянутые тонкой разноцветной материей. Куражась, бормотали по ходу сочиняемые молитвы, обзывали Сигнальный столб «фаллическим символом», «феерическим нефритовым стержнем» и «детородным божеством» -- озоровали чертовки.

Хотел возмущенно одернуть блудниц, но уже умчались сверкая бело-розовыми пяточками к берегу, где с дьявольским хохотом начали прыгать, поднимая фонтаны брызг, и мочить подолы в кромке прибоя.

Мой мозг вскипел и волосы поднялись дыбом, когда красавицы оседлали шершавую рукоять двухместной метлы и начали обнаженными, с гиканьем и ведьмовским хохотом, распустив волосы, стремительно летать над мелководьем.

Рыжая и черная шевелюры переплелись, смешались в огненно-черный, притягивающий взгляд костер. Никогда прежде не видел более красивой, страшной и завораживающей картины.

--Ох-ре-неть! -- по слогам выговорил попугай. Попка свалился с моего плеча на песок, до половины прикрыл глаза веками, коротко вздрогнул когтистыми лапами и тихо ушел в кому.

Всегда отличавшийся невозмутимым достоинством кот Барсик сидел на задних лапах, левую переднюю прижимал к животу, а правой торопливо и часто обмахивался, будто крестился, -- аут.

Подхватив за ноги птицу и пнув кота, я задом упятился в заросли пальм, платанов и папоротника, поднялся на ноги и поспешил в глубь острова.

Чудное видение смелых выпуклостей и плавных округлостей возбудило сознание, и ничем не оскверненное четверть века целомудрие взбунтовалось и мешало идти.

С огорчением думаю, что жизнь
могла бы быть и попроще...
Робин К.


В совершенном расстройстве мыслей и чувств торопился скрыться на «даче», чтобы перекусить, успокоиться. Ощутить свою ничтожность и ненужность человечеству; напиться горячего чаю и незаметно скончаться от сжигающего внутренности стыда.

Спотыкаясь о стволы поваленных, полуистлевших деревьев, путаясь голыми ногами в высокой траве, я убегал в свой убогий, скучный, однообразный мирок от непривычно бьющей по глазам радости, свободы и красоты. Перед мысленным взором крутились-искрились ошеломляющие свежей бодростью видения из белозубых улыбок, блестящих глаз, вихрей черных и рыжих волос, подчеркивающих молочную белизну женских тел.

Влажный тропический воздух в пальмовой тени не охлаждал, а копился каплями пота на горящих стыдом небритых щеках. В сентябре 17… года на окраинной Йоркширской улочке не осталось, пожалуй, ни одного сеновала, не измятого мной и «златовласой» дочкой пастора Марией. Предвижу ханжески поджимаемые губы читателей моего дневника, мол, «тихую девочку в платьице белом совратил и обесчестил распутный» я.

Ничуть не бывало: выросший в крестьянском ежедневном труде, не обиженный ростом и силой, в свои семнадцать я на равных сражался с крупной огненно-рыжей девицей в сексуальных поединках, а в простую драку и вступить бы не рискнул. Оттого и покинул родной городишко и отцовский дом с первым попавшимся кораблем, когда Мария удивилась своему округлившемуся животу.

На полпути к «даче» я остановился у ручья и принялся приводить себя в порядок, благо всегда носил с собой туалетные принадлежности: безопасную бритву, переделанную из отслужившего век рубанка; вырезанную из шкуры дикобраза зубную щетку, и мочалку, из выловленной в океане губки.

Я отскребал щетину с лица, нещадно ругая себя за давний трусливый, бессмысленный, глупый поступок, заменивший жизнь добропорядочного эсквайра на личную свободу, в пределах маленького островка в океане, и общество хулиганистого попугая да мстительного зловредного кота.

Плеснул на птицу горсть воды, и Попка опасливо приоткрыл один глаз. Барсик презрительно тронул лапой пернатого друга, и, шкодливо покосившись глазом в мою сторону, подтолкнул в ручей. Попка, отряхивая на мелководье лапы и хвост, отчетливо матерился в адрес кота и меня.

Барсик предостерегающе приподнял правую переднюю лапу, настороженно прислушался, выразительно кивнул головой в сторону «дачи» и отправился вперед бесшумным шагом разведчика во вражеском тылу.

Чуткое ухо хищника не подвело и вскоре мы услышали звуки музыки: произведение Ремо Джадзотто. Адажио соль минор для струнных инструментов и органа, известное как Адажио Альбинони, в исполнении Дмитрия Хворостовского.

В ограде моей дачи прогуливались и непринужденно смеялись великосветские барышни. Пышноволосая брюнетка в кринолине и с веером в левой руке и восторженно озирающаяся невысокая русая курсистка, с двухлопастным байдарочным веслом на плече, очевидно слушательница Смольного института благородных девиц.

Летний столик посреди двора оккупировали крупный черный ворон и белоснежный большой попугай. Ссорясь и отталкивая друг друга, птицы приканчивали запасенные на Сезон дождей запасы изюма.

Барсик и Попка бросились вперед, а я не смог появиться перед красотками в полотняных матросских штанах и наколке на груди, изображающей самые знаменитые Лондонские часы.

На грубо оструганной столешнице разыгралась нешуточная битва. Доставалось Барсику: ворон вцепился когтями и бил клювом, курсистка примерялась отметить кота широкой лопастью весла.

Дама в кринолине бросилась защищать своего попугая, но вдруг закрылась веером и маково закраснела.... Я и сам не догадывался об истиной половой принадлежности своего попугая. Попка оказался самочкой, и его утробное счастливое воркование смешалось с довольным хрипловатым баском-матерком залетного самца.

Впрочем, я уже мчался к своему главному убежищу, где без употребления хранилось в матросских сундучках много всякой одежды. Стремление предстать пред очами невесть откуда взявшихся красавиц захлестнуло, возбудило, обрадовало. Расстояние до пещеры и обратно к Сигнальному холму я не пробежал, я... – пролетел.

Тяжело дыша остановился у Сигнального столба. Мундир, фуражка и кортик офицера королевского ее величества, мать ее, флота идеально гармонировали с моей атлетической фигурой и мужественным загорелым лицом… наверное.

Белоснежная яхта отплыла от острова на три кабельтова, и мои красотки уже не могли оценить изысканный наряд. Барсик устало прилег на песок и принялся зализывать раны, нанесенные клювом ворона и веслом курсистки. Попка(он или она?) присел на плечо и грустно выговорил:

-- Поматросил и бросил,.. красавчик
-- Разные миры. Несоединимые судьбы, -- поддержал я.
-- Вы о чем, ребята? -- удивился кот и уронил на песок нижнюю челюсть.