andreazz : Эра прагматизма

- Заходи! – кричу я. – Открыто!
Пустая трата времени закрывать двери, если за ними толком ничего нет.
Джон (в миру Ваня Сурков) подает мне руку и морщится.
- Че тут за вонь у тебя такая?
- Рыбка сдохла, - говорю. – Корм же сейчас дефицит. Да и денег… Кормлю чем попало. А одна слабенькая видать оказалась...
Джон Зайцев подошел к аквариуму и тут же с отвращением отшатнулся.
- Фу ты бля-я… А че ж ты ее не выкинул?
- Влом, - тихо говорю я. Говорю тихо, потому что говорить тоже влом. – Сигареты есть?
Лицо у Вани делается хитрым, как у школяра, слившего, тайком от мамы манную кашу в унитаз.
- Гляди сюда, - говорит он голосом бога, и засовывает руку в карман. – «Бонд» в мягкой пачке! Отцу на работе целый блок отвалили, за рихтовку кузова.
Блок «Бонда»! Это неслыханно! Неслыханно! Просто неслыханно!
Стоим на балконе. Дымим. Чувствую себя Марлоном Брандо. Даже лицо у меня какое-то небрежное. «Бонд» в мягкой пачке – подумать только!
Внизу резвится доця моего соседа с третьего этажа – Лёши Быкова, местного коммерса, поднявшегося на торговле дрянным импортным бухлом. Добрая девочка кидает дворовой малышне жвачки «Турбо», и весело так хохочет, наблюдая за тем, как малыши валяют друг друга в пыли, борясь за очередную подачку. Тут ведь важна даже не столько сама жвачка, сколько вкладыш. Я слышал, что их меняют в школах на бутерброды по курсу один к двум.
- Курва растет, - говорю я, раздраженно схаркивая вниз.
- Я бы тоже за таким батей скурвился, - говорит Джон, задумчиво выпуская колечки дыма. – К нему Пузырь домой заходил – ящик ликёра брать для днюхи. И знаешь что говорил? У него во ВСЕХ ТРЁХ комнатах стоит по видику!
Эта новость настолько меня ошеломила, что я забыл выпустить дым и глотнул его.
- Не врет? – выдавил я.
- И это еще не все. – Джон улыбается, как человек, которому не терпится вывалить на тебя какую-нибудь сногсшибательную новость. – Пузырь говорит, что видел у него компьютер!
- Пиздеж! – быстро сказал я, без тени колебания. – Вот это уже стопроцентнейший пиздеж.
- Пузырь не спиздит, - обиделся Джон, – ему можно верить.
Тем временем, у юной феи внизу закончились жвачки, и она, показав напоследок малышам кукиш, гордо направилась домой. Ее турецкая кожанка, за которую некоторые ее ровесницы, не задумываясь, отдали бы десять лет жизни, была на несколько размеров больше. На вырост. Быков – он и есть Быков…
Вернувшись в комнату, я не нашел ничего лучшего, чем лечь на диван и уставиться в потолок. Это мое любимое занятие, и я в нем дам фору любому.
- Я чего пришел-то, вообще, - сказал Джон, рассматривая свои грязные ногти, - у дружка моего коммерсы знакомые открывают французский ресторан…
- Ну и? – спрашиваю я равнодушно.
- Знаешь, что коронным блюдом хотят сделать?
- Я так понимаю – лягушачьи лапки, - сказал я, пожав плечами ровно настолько, насколько это можно было сделать, лежа на диване.
- Еще варианты, - весело сказал Джон, отрицательно мотнув головой.
- А че они вообще-то жрут эти французы, - говорю. – Ебу я… Оливье еще вроде…
- Ха-ха! У нас это «коронное блюдо» на каждый праздник строгают. Не шаришь ты. Соображать не хочешь. Подумай еще раз: зачем я мог придти с этим вопросом ИМЕННО к ТЕБЕ.
И тут до меня кое-что начало доходить…
- Погоди, ты имеешь в виду…
- Вот, вот, Котя… соображаешь…
Ненавижу, когда Джон называет меня «Котя». У меня есть нормальное имя, и нехуй выкидывать из него букву «с».
- Ну и что же ты хочешь мне сказать?
- А тут еще чё-то добавлять надо?
- То-есть, ты думаешь, что я своих голубей буду отдавать на жрачку для распальцованых богатых пацанов?!
- Момент, момент…
- Нет, ты мне скажи, - я даже слегка с дивана приподнялся! – ты это серьезно что-ли?
- Да ты знаешь, сколько они предлагают за одного голубя?! – раздраженно крикнул Джон.
- Меня нимало не ебёт, сколько там они предла…
- Пять баксов, - веско сказал Зайцев.
Пять баксов за голубя! Это после гайдаровской реформы, когда многие семьи теперь существуют на 20-30 долларов в месяц!
- Меня это не ебёт, - с деланным равнодушием повторяю я, сильно прикусив нижнюю губу. Но Джон естественно меня уже раскусил.
- Сколько у тебя сейчас? – деловито спрашивает он.
- Штук двадцать, - отвечаю я. – Это взрослых. Ну там плюс еще птенцы, яйца…
Джон хватается за голову.
- Ты вообще-то представляешь: сколько это бабок?!
Я чувствовал себя словно молодой папа, которому за энную сумму предложили оттрахать собственную дочь, русоволосую такую второклассничку. Вот просто взять, перегнуть через столик, за которым она только что решала задачки и оттрахать.
- А с чего ты взял, что мои подойдут им? – слабо цепляюсь я за последнюю соломинку.
- А чего же не подойдут? – удивляется Джон. – Подойдут, да еще и как. Они у тебя ухоженные, откормленные. Домашние, че тут еще скажешь...
Твоя правда, сукин сын. Я в голубей всю душу вложил. Даже на рыбок покойных мне было похуй. Но вот голубей люблю. С самого детства люблю. А сейчас, выходит, соглашаюсь их продать за тридцать сребреников. Или может проще надо относиться к вещам? Сейчас в стране наступила эпоха денег, эра прагматизма, так сказать...
Джон понял, что я колеблюсь, и заволновался:
- Ты тут думы не раздумывай. Сам же понимаешь – им других найти на раз. Лучше идем-ка в твою будку, дашь мне пару самых упитанных на показ. Космоса можно и там… Робина, к примеру. Куры, а не голуби!
Напоминание о моих любимцах придало мне сил.
- Говна тебе, а не Космоса, - зло сказал я. – Может тебе еще деда моего продать…
- Да нахрен мне твой дед! – хмыкнул Джон. – Его разве только на холодец...
Внезапно, как-то в одну секунду, меня начало жутко раздражать и круглое, довольное ебло Джона, и маленькие его, боксерские уши и коротко стриженные волосы. И розовый румянец на щеках. Подобные чувства на меня уже накатывали раньше, но никогда столь остро. Я уже хотел было выложить, что о нем думаю, но меня прервал скрип входной двери.
- Дедуля, блядь! – донеслось из коридора. – Я вам дам дедулю, блядь! Я вам такого, блядь, дедулю дам, щьто три дня под шебя шшать будете! Дедуля, блядь!
Ах ты ж японский бог! Ну почему мой старик, в очередной раз нажравшись, не режется во дворе в домино?! Чего ему Сталинград-то вечно в жопе играет?..
- Дедуля, блядь, такое видел, што вам, кожлам, и не шнилошь! – громыхало из коридора. – Огонь, воду…
- Пиво и водку...– поправляю я. – Ты там чего застрял, наебнулся чтоль?
В комнату, руки в боки, важно вшагивает дед. Впрочем, долго ему в этой позиции продержаться не удается, и он быстренько принимает более привычную форму перевернутой буквы V, обронив при этом с головы засаленную ситцевую фуражку.
- Дедуля, блядь, еще огого! – кряхтит он, пытаясь принять вертикальное положение. – Ешть еще порох в пороховнишах, ешть!... Охуенный порох, да…
- За какие шиши нажрался? – тускло начинаю допрос.
- Нажралшя… - с сарказмом повторяет дед, упорно царапаясь вверх. – Трежв как штекло! Поговори еще мне тут…
И тут меня осеняет…
- А с какого это ты хуя, старый, шепелявишь? – спрашиваю. – А ну-ка, ну-ка…
Не поленившись встать ради такого дела с дивана (!), я подхожу к деду и раскрываю его смрадную пасть. На месте двух передних золотых зубов - пустота. Хм-м… а рожа вроде целая. Странно...
- Кто тебе зубы высадил, пехота?
- Вышадил! Ха-ха-ха! Хто бы это мне их вышадил! Я сам кому хошешь вышажу!
- Где ты их уже проебал? – спрашиваю с отвращением.
- Где, где! – Дед пытается состроить презрительное выражение лица но получается это у него из рук вон плохо. – Пульману шменял на «Штоличную», жиду ювелирному!.. Щё ты шмотришь так? Пульмана не жнаешь? Жнаешь же!
- Ты зубы пропил? – медленно уточняю я.
- Шкажано: шменял! – отчеканил дед! – Шменял! Он мне тут еще денег дал шушуть… Арбуж можно купить… мяшца какого-нибудь… Каша овшяная, ёб твою мать, уже в глотку не лежет...
- Ща, дед, понимаешь, время такое, - говорит Джон, противно так улыбаясь, - выбирай: либо зубы, либо еда! И то и другое иметь – больно жирно.
Я не плакал лет с шести. Не хотелось бы мне это делать здесь и сейчас…
- А ну пошел отсюда! - тихо сказал я Джону сквозь зубы.
- Котя, ты че? – удивился Зайцев. – Че ты психуешь?
- Какой я тебе, в пизду, Котя! – заорал я. – Нахуй отсюда!
Джон пожимает плечами и идёт в прихожую. Он знает, что адекватно поговорить со мной можно будет не раньше, чем через полчаса. Не первый день знакомы.
- Арбуж купим, - говорит дед, садясь на пол. – Жавтра и шходим…
На это невозможно смотреть. Я не могу ни вдохнуть, ни сглотнуть ком в горле. Хочется бранить деда, даже бить... И, в тоже же время, что есть сил обнять и скулить от отчаяния и беспомощности, как раненный зверёныш...
- Стой! – внезапно кричу я с ненавистью Джону вслед, когда он уже распахивает дверь. Скрипя зубами, хватаю ключи от голубятни. Ах ты треклятая нищета...
… Вечером я, как обычно, лежу на койке и смотрю на стену. Пытаюсь убедить себя, что у Робина было врожденная травма крыла, а Космос не совсем чистокровный. Помнится, меня так в детстве старшие утешали: «Плохая была машинка, плохая, поцарапанная. Купим новенькую, лучшую». И тогда я им верил.
Лучи заходящего сентябрьского солнца тускло освещают календарь, висящий на погнутом гвозде. Дед его недавно спьяну порвал, поэтому на том месте, где указан год, видны лишь две последние цифры: 92.