Владимир Павлов : Спаржа

Сысоев Федор, мужик почти стальной, продирался сквозь немеречу под окнами своего пятиэтажного дома. Кто-то сказал ему (кажется, это был врожденный алкоголик Вениамин), что штаб залетных сорванцов находится в трансформаторной будке. Федор был электрик местной жилищной компании, оттого известие сие немало его встревожило, прямо скажем, он готов был убить на месте отвязавшуюся школоту. Дело в том, что связку разнокалиберных ключей он забыл в лоне замка, когда мужики заставили его выпить на спор литр денатурата, и связка пропала. Пришлось на вечер выкрадывать у завхоза копии и подделывать оригинал. Трудно и долго шла борьба натфиля с нержавейкой, ибо перед тем все тот же Вениамин, по совместительству лучший друг, выклянчил взаймы всю грошовую наличность, так что заказать ключи в магазине не было возможности. Но вернемся к двери. Она открыта. Попытаемся, хоть это невозможно, на минутку просочится под высокие своды смугло-смоляной, цыганской головы нашего героя. «Гулящая женщина! Приложить бы их к ее детородному органу, – думает он (это перевод на человеческий язык). – Вот ведь произведения этого органа! Неумные от собственного процесса совокупления…» Оставим эти гиблые попытки. Федор ворвался в нутро подстанции, щелкнул выключателем, осветив ее пластинчато-фиброзную анатомию, и застал лишь родную телогрейку, развалившуюся в совершенно неприличной позе. В боковом кармане лежала записка: «Спаржу из космоса найдете возле школы на синем гараже» Ни минуты не сомневаясь в том, что шутники станут наблюдать за ним откуда-нибудь, он устремился к указанному месту. На плоской крыше металлического гаража небесного цвета действительно что-то лежало. Не озираясь, дабы не спугнуть возможных зрителей, Федор встал на валявшуюся рядом покрышку и снял небольшой мешочек с обещанными семенами, – подозрительный мешочек, красный, с логотипом, изображающим шахматного коня. Слух не подсказал ему никакого движения поблизости. Тогда он рывком забросил свое тело на верх и вскочил на ноги, озирая с завоеванной высоты позиции противника. Лохматые верболозы и мусорные баррикады никого не прятали. Имелось еще одно место для зрителей: барак напротив. Федор прищурился на окна. Но ничего, кроме сплющенных облаков, там не водилось. Бессильно погрозив невидимке кулаком, он спустился и побрел на работу. Мешочек по инерции сунул в карман.

Странным и страшным инцидентом, приключившимся с ним ночью в его холостяцкой двухкомнатной квартирке, Федор делился на следующий день с коллегами, приканчивающими обильный обед.
– Прихожу я, значит, с работы, чувствую, что-то тяжкое у меня в куртке, – он потряс кулаком, показывая степень тяжести. Слесарь Карл, водевильное сочетание изместительной головы и тщедушного тела подростка, поглощавший каплуны наравне с гигантом-напарником, понимающе кивнул. – Вспомнил, что мешок этот идиотский брал, с семенами. Швырнул его со психу на пол, а он, как специально хрупкий оказался, треснул, так я всей спаржи и не собрал. Часть за диван закатилась, часть – под шкаф и под стол. Выпил, лег спать. – Его обширное лицо с мелкими глазами-носом-ртом и квадратнейшим подбородком подернулось рябью морщин. – Слышу, ночью будто кто-то скребется в углу. Встал. Свет включил – никого. Тишь да гладь. Опять сплю, и во сне этот шум. Необычный шум, будто насекомые воркуют. Вскакиваю и в сортир. Там у меня баллончик от всякой нечисти: клопов, тараканов. Побрызгал за диваном, под шкафами, на кухне, стулья все отодвигал, – бесполезно, все одно звуки. Я ушел к Веничке ночевать, наутро прихожу – а спаржа-то проросла!
– Как проросла?! – отпрянул Степан, рыжий и ражий детина, недавно переквалифицировавшийся из психологов в сантехники (что, несомненно, указывает на родство обеих профессий). – Тебе не показалось, Викторыч?
– Пойдем, пойдем, глянешь! – Федор зло дернул Степана за рукав. – Безо всякой земли, без воды, через несколько часов, чертова бабушка!

Образцы дожидались неверующих в раздевалке. Два крупных спаржевых ростка, похожие на мумифицированных гусениц, заняли всю длину коробочки из-под чая. Пальцы Федора слегка тряслись. Степан присвистнул.
– Может, это радиоактивная культура? – робко предположил Карл, вытирая майонез с кончика острого извилистого носа. – Ну, вроде как, облученные на полигоне или где там…
– Ты дурак, Карлик, – диагностировал Степан. – Где у нас полигон? Ты его видел? Активный уран ему мерещится повсюду, – объяснил он Федору. – Я его даже прозвал уранистом.
Федор встрепенулся, вынырнул из угрюмого недовольства:
– Знаете что? Избавлюсь-ка я от этого подкидыша.
– Брось на насосной станции, – посоветовал Карл. – А то еще разрастется по всем дворам.

Совет оказался неожиданно хорош, и Степан застыл с открытым ртом, готовым по инерции метнуть хлесткое словечко в своего нескладного напарника. Сократив рабочий день на час, товарищи отправилось на операцию по захоронению таинственных ростков. На лемнискате маршрута пришлось отогнуть маленькую косую параболу, чтобы зайти к Степану за спаржей. Питавшиеся какой-то потусторонней энергией растения прибавили в размере еще вдвое против утреннего, так что пришлось тащить с помойки картонные коробки. В полуразваленной амбразуре, выполнявшей когда-то функции насосной станции, собиралась публика всех мастей, от безобидных бутафорских сатанистов, до дисциплинированных бригад детей Лады и Сварога, оставляя на стенах жуткие изображения и воинственные надписи. Бездонные провалы фундамента были идеальной могилой для разного рода улик, чем и пользовались добропорядочные жители города. Лобастый плешивый холм, приютивший строение, оброс самыми несуразными легендами, что было опять же на руку, ибо львиная доля любителей шашлычка обходила его стороной.

Издалека мистический равелин походил на профиль Стивена Кинга. И без того ухабистая дорога, обвивавшая холм, после недавнего ливня щерила острые булыжники. Ступив в царство мрака, сотрудники жилтоварищества потревожили какое-то местное привидение, с баснословной скоростью натянувшее штаны и вылезшее в окно. Пахло сыростью и распадом. Капающие своды создавали эффект чьих-то шагов. Когда с грузом класса 7 было покончено, они поднялись на четвертый этаж, крыша которого давно перешла в мир ноуменов, откуда с высоты птичьего полета открывались акростихи кварталов и пазлы пусторослей. Федор предложил наигранно-бодро:
– Ну, что, давайте костерок, что ли?
Широкая доска, положенная на кирпичи, изобразила столик. Степан достал из сумки бутыль с бензином и облил недогоревшие на старом кострище дрова. Карл педантично раскладывал снедь, откупоривал стеклотару. Заплясал выпущенный из чьей-то зажигалки огонек.
– Похож на друга моего детства, умершего, тот субъект, которого мы спугнули, – со вздохом сказал Карл, глядя куда-то в потолок. – Земля ему пухом… Мальчишками мы состояли в туристическом клубе «ЧЕРЕП» («Через реки и поля»), руководителем которого был заслуженный педагог Анатолий Персиков. В нашем кодексе было правило: никогда не жаловаться, терпеть боль с улыбкой. Однажды друг нес из леса лисенка и засунул его под рубашку. Мы сидели вот так же у костра и разговаривали. Лисенок стал разрывать ему живот, добрался до кишок, выел все внутренности, прогрыз дыру в спине и убежал, а он стыдился сказать, что ему больно, улыбался и разговаривал, а потом вдруг упал замертво. На лице его навсегда застыла безмятежная улыбка. И прежде, и потом за всю жизнь я не знал человека чище и преданнее.
Последовавшее молчание сплело над их головами шатер светлой меланхолии.
– Это испражненная лапша, Карлик, – подумав, изрек бывший психолог. – Твой друг умер бы от болевого шока раньше, чем лисенок добрался до его кишечника, а, вообще, если честно, не вытерпел бы и парочки укусов и завыл громче сирены.

На Федора вдруг снизошла апатия Атланта. Оправдательная трескотня Карла, минуя его сознание, сливалась с потрескиванием малиновых поленьев. Ему пришла запоздалая мысль, что можно было бы выращивать чудо-спаржу и сделаться в конце концов удачливым торговцем, поворотить суденышко своей жизни к совсем другим океанам. Ведь удача сама постучалась в его дверь, готовилась уже занять комнаты на правах законной супруги, развешивая по тусклым шифоньерам свои ультрамариновые наряды, а он выставил ее, да еще спустил бедняжку с лестницы…

К сумеркам братство стакана распалось. Шалая мыслишка, что где-то дома завалялось еще одно семечко, по каким-то неведомым причинам не проросшее, гнала Федора по кратчайшему пути, через промзоны. Он, не раздеваясь, прошел в комнату и набросился на вещи. Диван был отодвинут, шкафы переместились в середину, ковер претерпел почти ветеринарную процедуру. Версии местопребывания спаржи множились, как раковые клетки. Федор отогнул даже плинтуса. Наивное убеждение, что игральная кость обманувшей его мысли была непременно озарением свыше, порождало глухую обиду на мир. Но, поскольку мир не мог вот так взять и бросить бунтаря в небытии и продолжал обнимать его всеми своими измерениями, поиск превращался в истерику. Вот отлетела ножка у неподатливого кресла, вот ваза, на удивление хлипкая тварь, попала под горячую руку, а вот и сама рука не успела спастись из-под старинной тумбы («Зачем я только ее не выкинул?»)… Назло кому-то Федор не стал наводить порядок и смежил веки на незастеленном диване, в брюках и в свитере. Пальто было наказано и спало на полу. В отдаленных ландшафтах сна ему показалось, что некто зовет его, голос, механически-ровный, рушил лазурный свод и пегие горы. В холодной испарине он вскочил и зажег свет. Предынфарктная тишина. Одичалые вещи, то ли кем-то сдвинутые, то ли обретшие способность самостоятельно перемещаться. На полу, возле шторы, где был щупан-перещупан каждый миллиметр, лежало зерно. Ожог радости не дошел еще до его рецепторов, Федор пока тупо катал по ладони драгоценную крупицу, примеряясь, куда можно было бы ее спрятать. Один пласт его рассуждений вдруг отслоился и заявил вполне самостоятельно:
– «Съешь его».
– «Как съесть?» – опешил Федор.
– «Просто проглоти, – уговаривал Федор-2. – Это даст тебе невероятные способности»
Поддавшись, он дрожащей рукой положил крупную черную дробину в рот и направил с комком слюны в заурчавшую глубь.
– «И что теперь будет?»
Но внутренний голос потерялся в роще других голосов и подголосков, которые все вместе были дебрями Федорова ума, нехожеными и неухоженными.

Сон не шел. Лежа в передвинутой, незнакомой темноте, Федор прислушивался к подводным течениям организма. Ему показалось, что нечто распирает желудок, как бы прорастает через эпителий. Он пощупал живот. Дряблая поверхность не обзавелась рельефом. И тут из памяти вывалился мешочек с шахматным конем, такой же, как тот, в котором лежали семена.
– Как я мог забыть, черт подери! – восклицал Федор, торопливо одеваясь. – Ну, кончено! Я еще думал, можно ли в него завернуть подарочек для Любки, да взял и выбросил…

Он окинул фотографирующим взглядом весь беспорядок, стараясь запомнить, что где стояло, и отправился в подвал. Странный мешочек попался ему возле мертвого канализационного коллектора, сооруженного по ошибке прямо в фундаменте дома. Коллектор так и не пропустил по своим кишкам питательного субстрата. Оборудование демонтировали, резервуар закрыли. У Федора имелся ключ от люка, но он никогда не заглядывал в эту могилу инженерной глупости. Путь к резервуару лежал под анакондами теплоузлов, приходилось идти гусиным шагом и простреливать фонарем все неровности мрака. Добравшись до ржавого люка в полу, он зажал кариозными резцами фонарь и принялся копаться ключом в прогнившей скважине замка. На мгновение ему показалось, что его окликнули сзади. Подавив желание оглянуться, Федор продолжил безнадежные ласки замочного лона. Вдруг механизм щелкнул, и дужка разжала челюсть. Люк оказался вдвое тяжелее, чем выглядел. Дыхнуло свеженькой гнилью. Встав на четвереньки, Федор слепо погружал руку в теплое небытие черного квадрата, но никаких препятствий не встречал. Неужели нет лестницы? Чья-то холодная скользкая рука уперлась ему в спину, и он обрушился в кромешную бездну. Что-то мокрое, щупальцеобразное, замедляло падение. Вонючая жижица нивелировала удар. Федор не сразу принял вертикальное положение, оскальзываясь на илистом дне. Вода переливалась через борта сапог. Фонарь, к счастью, уцелел. Отшвырнув щелчком тьму, Федор едва устоял на ногах. Пятиметровой высоты резервуар был заполонен касавшейся сводов исполинской травой, в которой с трудом узнавалась спаржа. И она шевелилась…