oбкуренный : Случай на ферме или Табу

Утерев с губы кровь, она приблизилась к нему, шурша широким вельветовым платьем, и посмотрела на своего любовника дьявольским яйцеклеточным взглядом.
Готовясь к ответному удару, он дрогнул веками, но тут же почувствовал плотское тепло её губ. Также резко она одернула голову и опустилась перед ним на колени. Как будто горлышко ингалятора прошло вдоль его тела.
- Теперь я вижу, как ты меня любишь.
Лиза обняла его за колени. Никогда он не подозревал, что такой хваткой могут обладать кисти её рук.
- Как же я тебя люблю? – рискнул спросить он.
Лизонька улыбнулась исподнизу глазами.
- По-настоящему – ответило что-то совсем уже детское из её голоса.
В это мгновение что-то веско-тяжелое спустилось по его ногам на ковер, что-то упруго выпорхнуло катапультой навстречу Лизоньке, и уже через секунду плотоядные губы заново наполнили теплом все его тело.
Райская минута длилась недолго. Опомнившись о чем-то, Лизонька выпрямилась, задевая своего любовника грубой тканью платья, отчего тот мгновенно не удержался и в припадке телесного раздражения изошелся мышечной судорогой. Губы Лизоньки поймали его губы, и как бы тут же умиротворили на секунду мятежное тело. Он не мог поймать её тела, бесплодно хватая руками воздух. Лизонька была решительней. Она смиренно сжала его руки, без лишнего движения нащупав их в потерявшем этих двух пространстве.
Вдруг Лизонька опять отпрянула каким-то танцевальным движением назад.
- Что с тобой? – задыхаясь от боли, спросил он.
- Мы не должны – разнеслось это страшное проклятие по комнате.
Но тут же огнестрельный взгляд игриво-тяжелых глаз вновь налился смыслом, и он был замкнут в кольцо ее безумия, только руки ее теперь совсем ослабли, превратившись в плющ. В эту секунду крепкие мужские руки вынуждены были подхватить объект своего страстного экстаза, они скользнули по лопаткам, седловине и спустились вниз.
- Я хочу глубже… - молилась она в фейдиппидесовской одышке – Возьми меня за волосы! Представь, что мы во сне – что бы ты сделал? Свяжи мне руки! – бредила она в надежде быть услышанной. – Нет, мы не должны!..
Но было поздно. Когда упавшее по инерции платье неумолимо превратило верхнюю часть её девственного тела в ойкумену, притом боль его обострилась до жжения и стала ошпаренной, а её бледное личико стало мило ренессансным, сдержать не то что себя, но даже малейшую секунду было не в его силах. Только соединившись с двумя пленительными полусферами, ладони его приняли законченную природную форму. Дальше напор его был так неистов, что полусферы уходили в противоположную плоскость, заставляя бедную Лизоньку постанывать каким-нибудь там контральто (что, в сущности, ни на долю не отражает ее разлагавшегося привывания, которым она наполняла ритмически комнату в ту ночь). Она кусала его за волосы и направляла его пальцы, издавая очередной пласт дыханий, а он долго не мог скоординировать свой плодородный хвощ. Когда она готова была предоставить возлюбленному лоно для исхода его любви, тот оттягивал время, почти взвывая от телесных переживаний, брал возлюбленную за патлатую косу и плавно направлял её голову вниз. Лизонька в безропотном издыхании припадала. Чувствуя, что занавес всех этих безумств готов обрушиться на сложившуюся у его ног в форме запятой Лизоньку, он начинал буквально убегать от неё – и каждый раз, догнав его у стола, подоконника или серванта, она рушилась перед ним на колени, а он как мог отсрочивал страшное событие. Забываясь, он подымал её страстное тело, втирал в неё свои ладони, но, сориентировавшись, вновь подавал сверху своего роста напор на хрупкие плечи, и она тут же понимала намёк – рано. Она скулила от разрядов, ходивших в нижней части тела, но каждый раз робким движением соскальзывала вниз, мозоля губы. Последний раз она сама почувствовала, когда пора отстраниться, чтобы этот кошмар не кончился до воссоединения. Последний раз он убежал от неё на кровать. Он сжимал скулы до резиновой судороги, готов был выколоть себе глаза, и под прессом фаланг проблески похожие на микробов под микроскопом вылезали перед ним. Он сидел на кромке матраса, сжав голову руками, и неуклюже, спиной, загораживал от ее порывов и царапаний запретный плод. Она кричала “Мы не должны!” и тут же обхватывала широкий торс руками, тщетно надеясь достать до табуированной панацеи.
И только к двенадцати часам ночи, когда асфальт на улице засветился абразивным блеском, а комната явственно запахла дождем, Лизонька в полном изнеможении издала последний стон и заплакала…
А через минуту хвощ нашел свой клочок земли.