Ebuben : Стопка, конфета

– Нет, пить мне не хочется.
Мне действительно пить не хочется. Я пил неделю назад. Пил много и закончил плохо. Я не люблю блевать. Мне кажется, что я задохнусь – когда блюю. И вот я выпил много и много задыхался. Испытывал страдания.
– Нет, нет, нет! – я машу руками, а голос мой неприятно срывается.
Мне не нравится, когда мой голос срывается. Он выдает женское. Женского во мне нет. Не должно быть, по крайней мере.
Они наливают одну, просят только одну – вот к ней и закусочка, и запивончик. Они совращают соленьями – соленья домашние, привезены с огорода. Честно говоря, соленья выглядят хорошо.
Но водка омерзительна. Прозрачная, холодная – всего-то полрюмочки. Я смотрю на нее со злобой.
Они призывают пить.
Я встаю из-за стола и выхожу из комнаты. Мне надо собраться. Я смотрю в окно. За окном – метель. Мне нравится метель. Она мне нравилась даже тогда, когда заметала меня пьяного. Я лежал и замерзал, а упавший на бок мир, охваченный белым, меня завораживал. Добрые люди подняли меня и довели до дома. С метелью у меня связаны только хорошие воспоминания.
Холодная водка ничего общего с метелью не имеет. Ну, это к слову.
Я вхожу в комнату. Они гудят. Они веселы – и пытаются заразить своим весельем меня. Они веселятся так, что водка в рюмке начинается волноваться. Хорошо, если они разольют ее. Я сажусь, беру соленый огурец и ем его, не глядя на водку. Это просто соленый огурец, он самодостаточен, он никакая не закуска. А они смотрят на меня – сказал «а», говори и «б».
Нет, я просто ем огурец. Могу позволить себе и помидор. Я уже приглядел один. Огурец, помидор – и никакой водки.
Они иного мнения. Они давят. Они упрекают меня в том, что я разрушаю атмосферу. А я не разрушаю атмосферу, я просто ем. Пытаюсь есть.
– Пей, – говорят они с нажимом, – хватит ломаться.
Ну разве я ломаюсь?
Я встаю из-за стола и выхожу из комнаты. Мне надо разобраться. О чем они говорят, о какой атмосфере, о каких ломаниях? Просто я не хочу пить. Хочу сидеть и сидеть себе. А они пусть пьют.
– Мы без тебя не справимся, – отвечают они на мои мысли из комнаты.
Нужно скрыться в ванной. Включить воду, умыться. Вода холодная. А водка уже потихоньку теплеет при комнатной температуре.
Над раковиной висит зеркало. В зеркало не стоит смотреться. Картина не впечатлит. И все-таки я смотрюсь в зеркало. Помятое лицо? – это общая фраза. Лицо не помятое. Оно припухшее и в волдырях. Все водка.
И невнушительная растительность: редкие усы; в одну сходятся брови. Зачем-то я дышу на зеркало. Привет из детства. В детстве я любил дышать на стеклянные поверхности и рисовать. Я рисовал рожицы, рисовал деревья, собак, потом стал писать матом и изображать половые органы. Все в мире проходит свой путь от зарождения до угасания. Случается пик. Пиком были, наверное, собаки. Я пытался срисовать морду овчарки.
Я сажусь на диван. Обвожу всех взглядом. Они мне неприятны. Еще более неприятны, чем мое отражение в зеркале.

*
В восемнадцать лет я влюбился в девушку. Можно было бы влюбиться и раньше, но произошло все в восемнадцать. Девочка была моей ровесницей. Я подошел к ней и пригласил погулять. Когда мы гуляли, она говорила:
– Я хочу уехать в город, в большой город, и начать там совсем другую жизнь.
Я шел.
– Я хочу открыть там свое дело – не обязательно крупное, можно и маленькое.
Я шел, думал.
– Здесь мне тошно.
Прежде я не знал такого слова «тошно». Была тошнота, блевал – да, но «тошно» не было.
– Тошно? – переспросил я.
– Хуево, – девочка игриво улыбнулась.
После я решил, что она снизошла до меня, употребив бранное слово. Заговорила с варваром на его наречии, не пытаясь объяснить варвару все тонкости слова «тошно». Мне пришлось самому постигать это слово. Конечно, когда ты, беззаботный и юный, лежишь с утра в блевоте – тебе не может быть тошно. Тебе хуево. К «тошно» примешивается тоска, ощущение потери неуловимого.
У меня не было вариантов для спаривания с этой девушкой. Я и видок имел неприятный, и говорил плохо, и вести ее было некуда. Погуляли мы всего два раза. На второй раз я сделал все, что мог – я купил водки и пытался уговорить девушку выпить. Девушка отказала.
Кстати, она умерла, и я был на ее могиле. Она не спилась, у нее случился рак крови. Грустно ли мне?
– Нам без тебя грустно, – говорят они.
Я на их лицах грусти не замечаю. Я не могу отказать им в праве на грусть, но сейчас они врут и манипулируют. Никакой грусти у них на душе нет. Я могу сравнить. Значит, мне правда когда-то было грустно. Наверное, когда я узнал новость о смерти. Или на могиле. Овальный портрет на кресте сделали из старой фотографии умершей. Ей там лет восемнадцать. Под крестом лежала конфета. Я зачем-то поднял эту конфету, повертел в руках. Я не хотел ее есть, но думал над тем, что будет, если я вдруг ее сожру. Никто не узнает. Но я не нашел объяснения этому поступку и положил конфету на место.
А вот теперь я беру стопку с водкой и выплескиваю ее.
Нет, не выплескиваю. Рука застыла. Что-то предлагает выплеснуть водку в горло, а не на скатерть – как было задумано.
– Пей, – одобряют они с нежностью.
Я смотрю на рюмку. Наклоняю ее – вот-вот первая капля упадет на стол.
Выпей ты уже – говорят вообще все. Им надоела эта комедия с хождением вокруг. Всего лишь рюмочка, а столько проблем, лишних движений. Пей, пей, пей.
И, собственно, почему нет? Просто потому, что мне было плохо? Потому, что я не хочу?
Я пью. Морщусь. И давай еще сразу. Между первой и второй.
Некоторая борьба унизительна. Глупо рядиться в доспехи перед тараканом, которого можно убить тапком. А можно и вовсе не убивать. Зачем?
Пугают только они, гости – потому что их тут нет, и не было. Никто ничего не говорил, не уговаривал. Они представляют странную силу, скрывающуюся за стопкой. И если бороться со стопкой смешно, то с ними… Вообще-то тоже смешно, потому что их нет. Давайте свернем эту глупую беседу.
Я пью. Огурец действительно вкуснее в качестве закуски. Его посягательства на самодостаточность не выдерживают опытной проверки.
После я поеду на могилу к девушке. Я потеплее оденусь, возьму конфету и найду в темноте ее покосившуюся оградку. Крест заваливается, портрет облупился. Родители ее давно умерли, а родственники где-то далеко. Детей нет. Мужа не было. Я подхожу на роль ее мужа? Помимо конфетки, у меня в кармане будет чекушка. Чекушка даст мне возможность раскрыть рот и совершить разговор.
Я буду говорить примерно следующее:
– Привет, это я. Вспоминаю наши деньки. Ты тогда была молодая. Красивая. Я не очень. Но мы общались. Немного. Ты мне понравилась. И мне понравилась твоя мечта. Или просто план? Наверное, мечта, потому что она оказалась неисполненной. Дело ты не открыла и даже не уехала никуда. Но была интересная задумка. Я тоже потом хотел открыть свое дело. Я купил черенки для лопат. Плохие черенки. И шлифовал их, а потом покрывал лаком. Но выходило дорого. Покупателей не нашлось. Так и осталось у меня десять черенков. Красивых. Из некоторых я сделал лопаты.
Я отопью немного.
– Из некоторых, говорю, я сделал лопаты.
Некоторым поступкам трудно найти объяснение. Они бессмысленны. Как та история с конфетой.

И сегодня я буду делать безо всяких объяснений.