Лузер : Мои соседи

Я живу в кирпичной серой четырехэтажке. В моем подъезде всегда отвратительно пахнет мочой и пищевыми отходами. На лестничной клетке в лужах жидкости различного происхождения, валяются окурки, газеты, осколки бутылочного стекла, пластиковые стаканы и прочий мусор, свойственный подъезду московской хрущевки. Справа от моей двери, в квартире номер пять раньше жили дядя Юра с тетей Раей. Говорят, дядя Юра когда-то был слесарем--золотые руки, но потом он спился и своими золотыми руками отрезал своей жене, тете Рае правое ухо. У них всегда было весело и всегда, кто-то кричал и громко смеялся, кого-то били. Били ногами, бутылками и кухонными ножами. Тихо становилось только тогда, когда они сдавали свое смрадное логово приезжим квартирантам с кавказа. Те хоть и жили целым табором, но никого в подъезде не беспокоили. Только один раз, когда их пришли грабить в пятой квартире было много шума. Один низкорослый дагестанец даже с перепугу влез ко мне через балкон, разбил окно, и, пробежав по квартире и запачкав кровью полы, заперся в ванной, откуда стал истерично кричать: «Убивают! Вызовите милицию!». Я хотел было его ударить топориком для рубки мяса, но увидев, что он и так до смерти напуган, передумал. Мать вызвала милицию. Говорят, что предприимчивые кавказцы прямо на дому шили меховые шапки. Потом соседа дядю Юру парализовало. Потом он умер. Безухая тетя Рая не надолго пережила супруга. Когда тетя Рая с дядей Юрой умерли, веселье продолжили их сын Игорь и дочь Аня.
Слева, в квартире номер семь, живут тридцатилетняя Марина, ее мать, муж Вано и их сын Жора. Раньше с ними жил еще парализованный дед Жоры, но недавно он умер. Не знаю, как дебелая медсестра Марина познакомилась с тщедушным грузином Вано. Говорят, что он служил в нашей воинской части, а Марина, имевшая тайную страсть к людям в форме строительных войск, или просто захотев немного развлечься блядством, сошлась с низкорослым грузинским красноармейцем и вскоре забеременела. При своем маленьком росте, Вано отличался громогласным басом и кавказским темпераментом. И конечно, он запойно пил. Вначале он жестоко дрался с рослой Мариной и часто бывал бит. От этого его мужское самолюбие жестоко страдало и он пил еще сильнее. На заводе, куда он устроился после демобилизации, Вано начал изготовлять самодельное огнестрельное оружие, пригодное для стрельбы малокалиберными пулями. Это устрашающее орудие однажды нашли родители Марины и, испугавшись за ее жизнь, отдали на хранение моей матушке. Марина имела привычку не пускать пьяного Вано домой, и он ночами штурмовал дверь своей квартиры, не давая спать всему нашему подъезду. Потом Вано стал болеть и чахнуть. По ночам у него случались ужасные приступы кашля. Говорили что у него к тому же отказала печень. Разбитую деревянную дверь заменили на железную, поэтому он уже не пытался взять ее штурмом, а лишь жалобно скребся, а если это не помогало, в бессильной злобе мочился на дерматиновую обивку. Часто там же под дверью он и засыпал. Потом Вано просто куда-то исчез. Говорят, уехал домой в горы.
В квартире номер восемь раньше жили двое пенсионеров: старик со старухой. Им не нравилось шумное пьющее соседство и они решили продать свою однокомнатную квартиру. Продажа квартиры номер восемь стала наиважнейшим моментом в моей жизни, потому, что в нее вселилась Она. Она высокая стройная с точеным, в голубую прожилку личиком мраморной статуэтки, каштановыми волосами убранными в тугой узел и бирюзовыми, струящимися сквозь полупрозрачные веки глазами. Все фигура ее пропитана детской беззаботной легкостью и звериной грацией. Ее походка напоминает медленное вальсирование, так не ходит ни одна знакомая мне женщина. Когда я впервые ее увидел, я почувствовал непонятную, мистическую силу. Мы обменялись взглядами у двери подъезда и все внутри у меня онемело, ослабели коленки. В ее чуть насмешливо прищуренных глазах я прочел, как мне показалось, легкое презрение, понимание своего превосходства. Ее взгляд не выражал ничего, но в одних этих глазах было столько власти, сколько не найдешь в портретных чертах целых монарших династий. Наверное тогда же, сразу же, в тот самый взгляд, я живо и внезапно понял, что прикажи она мне прыгнуть с крыши или броситься в огонь, я непременно сделаю это для нее. Я убью для нее и принесу голову невиновного к ее ступням. Когда она взлетала на наш второй этаж, а я курил на лестничной площадке, что-то заставляло меня сжаться, трусливо по собачьи опустить глаза. В такие моменты мне хотелось слиться со стеной, стать чем-то незаметным--окурком или смятым пластиковым стаканом. Летом, когда она носила воздушную юбку и босоножки, я заметил, что ноги у нее очень жилистые, а костяшки на пальцах как бы слегка вывернуты. Я с жадностью смотрел на эти грубоватые ступни и изуродованные пальцы: мне ужасно хотелось их целовать. Это очень странное чувство.