Припадок спокойствия : Братья

Утро было солнечным. Большой круглый диск завис над сонным городом и начал его нагревать. "И как только он никак на землю не пестанется", - подумал я, а потом подумал подумать об этом посильнее по дороге, допил кофе и начал собираться. Вышел из подъезда во двор, туда где было тепло и уютно, и где находились многоэтажки, тротуары, трава и деревья, и пошел к автобусной остановке за домом. Всё это я уже не раз видел и раньше, и поэтому не боялся, что все это пестанется. Поэтому шел я вполне уверенным шагом.

На остановке я дождался 43 автобуса, сел на одно из как гавно коричневых сидений, и поехал в больницу, чтобы вылечиться от страха. Ехал долго, по асфальтовой дороге с редкими поворотами и полными суеты остановками. Вместе с людьми, и усатым водителем, изредка раздраженно глядящим на нас пассажиров в зеркало. Я смело смотрел в окно, но сердце мое замирало каждый раз, когда я думал о том, что водитель может отвлечься на здоровые титьки молодой мамаши, идущей по тротуару с коляской наполненной ребенком, и тогда весь автобус пестанется аб другой автобус. Или столб. Или кортеж президента. Ведь это возможно, водители же непредсказуемы. Наконец автобус затормозил на остановке "Горбольница", и пришла моя очередь его покинуть. Передо мной пытался выйти старый дед. Он уцепился рукой за поручень, а ноги несли его туловище наружу. Скоро туловище было уже далеко впереди, а рука ещё путалась в автобусе. И это было сложно деду понять, что так дела не делаются, и поэтому дед пестанулся аб асфальт, и заплакал. Мне бы тоже было бы сложно понять, будь я так стар, и я бы тоже пестанулся, но я бы не заплакал. Я бы сурово шевелил бровями и сдерживал слезы. Поэтому я переступил через деда, и пошел в больницу. Хлюпик.

В коридоре перед кабинетом врача никого не было, я постучал и вошел. Доктор сидел за столом и писал на бумаге хитрые закорючки. Иногда он отстранялся, и смотрел, достаточно ли непонятно написал. Видать достаточно, ибо он хихикал себе под нос и писал дальше. Он был в очках, и сильно наклонял голову. Я даже боялся, что он пестанется ею аб стол. Но он был силен, этот доктор, и не сдавался.
- Что у вас? - спросил он.
- Боюсь, что сейчас что-то пестанется, доктор, - ответил я. - И так целый день, а потом ещё и во сне.
- Это нормально, - сказал доктор. - Я вот опасаюсь, что всё проепал в своей жизни, включая анализы.
- Так что же мне делать доктор?
- Ничего.
- Может таблетки какие, или операцию.
- Не поможет, - грустно сказал доктор. - Страх этот родом из детства. Думаю со времен пионерского лагеря. Я вот был тогда толстым, медлительным, и любил поспать. Поэтому когда в лагере был тихий час, я лежал, и не спал, ожидая его окончания, чтобы попасть на полдник одним из первых, и выпить киселя с печеньками. Дети - они как саранча. Тем кто приходил в столовую последним, ничего не доставалось, а воспитатели за этим не следили. В конце концов я всегда засыпал, приходил последним, и всегда полдник проепывал. И так это тянулось день за днем, каждый мой заезд, и хотя воспитатели менялись, они все не следили за моим полдником. А вы наверняка в лагере строили акробатические фигуры в три яруса?
- Как вы догадались, доктор?
- Вы не первый, кто приходит с подобной проблемой. Были и другие. Вы в какой лагерь ездили?
- "Юный спортсмен".
- Понятно. Говорят, что те кто был в "Юном строителе", и кого заставляли учиться класть кладку на раствор без воды, песка и цемента, теперь бояться, что всё спистили до них. Такие дела.

Доктор поднял на меня глаза, и я увидел там глаза товарищей по лагерю, тех кто был рядом со мной на трехразовых мучительных построениях, тех кто участвовал в ночных вылазках с зубной пастой в соседний отряд, тех кто прятался от физрука во время зарядки в высоких зарослях лопухов, тех подсматривал за студентками - пионервожатыми, когда они мылись в душе, тех кто мычал во время приветственной речи директора, и курил за углом украденные у завхоза сигареты.

Я подошел к доктору, мы сдержанно обнялись как фронтовики, и не выдержав, расплакались. Навзрыд, как девчонки.