kafka : Лжепророк

Из открытого окна доносилась старая, давно вышедшая из моды песня. Она напомнила мне детство. Беззаботная пора, когда мир кажется раем, люди - ангелами, и ты сам, подобно бабочке, порхаешь над райским садом, усеянным клумбами роз, магнолий и тюльпанов. Но только, прельщенный их ароматом, садишься на цветы, чтобы насладится благоуханием, как над тобой склоняется горбатая старуха. Теперь вместо цветущего бутона, перед тобой - беззубая пасть, из которой, как из мусорного контейнера, разит смрадом прожитых лет, а из уголков рта вылезают разные паразиты, порожденные гнилой фригидностью. Это роковой предвестник неотвратимой судьбы. Отныне, куда бы я ни полетел, надо мной всегда и всюду нависнет ее тень. С каждым днем сумерки сгущаются, и затянутое тучами небо покрывает мрачной тенью безысходности землю, изъеденную антерозоидами, вылезшими из плодовитого семени прогрессменов. Рай постепенно превращается в ад, а пух ангельских крыльев, обглоданных червями истлевшего времени, начинает раскручиваться в воронке натянутых улыбок, мертвых оскалов и мерзких гримас. Липкие лапы неминуемой смерти душат радости жизни. Люди пытаются растворить свой страх в дыме ладана и вере в загробную жизнь с последующей реинкарнацией. Но несмотря ни на что, жизнь берет свое, и никакой страх не удержит человека от проявления животных инстинктов. Жизнь превращается в одну гигантскую фабрику, где под конец дня, весь пролитый пот и затраченные усилия преобразуются в дерьмо и сперму, два основных ингредиента топлива для двигателя мира. Надо работать, чтобы жрать, потом срать наработанное, трахаться и размножаться, чтобы потомство занималось тем же. Под землей разверзается огромная братская могила, и планета в круговороте трескающихся костей стремительно падает в нее, осыпаясь реформами, которые неудержимым потоком льются из безбрежных далей будущего, пропущенного через мясорубку прогресса. Идя по улице, вижу, как свежевыкрашенные стены домов, покрытые экземой от аллергической реакции на реновацию, медленно начинают вдавливаться друг в друга, словно снедаемые похотью пары. Они перекрыли дорогу, где розы растущие на удобренной старухиным гноем почве, пускают побеги в сердцевину планеты. С асфальта выметают кости, обглоданные падальщиками, порожденными духом чумы, которой дышит эта улица. Дома увиты плющом скорби, вырастающим из утробы добра, трахнутого злом. Испарения отпущенных грехов образуют серую сартирообразную тучу, грозящую обоссаться всепрощающим дождем. Из могил слышны рыдания мертвецов. Они плачут слезами Христа, пролитыми на Голгофе. Души, устремленные к небесным сферам, не проделав и половины пути, запутались в паутине библейских мифов, и сам бог, приняв форму жирного паука, засушивает их в собственных грехах, чтобы перед тем, как низвергнуть в геенну огненную, легко воспламенить, превратив в факелы, которые горели бы вечным пламенем, освещая собою туннель чистилища. Сквозь густой туман, свитый из беспредельной пустоты и запустения, пробивается слабый, мерцающий огонек. Он-то и манит меня, как единственный источник света. Но ужас перед этой улицей ввергает меня в отчаяние. Выбирясь из нее, приходится уворачиваться от выпотрошенных кишок, свисающих с натянутых проводов массового невроза. Вокруг плавают рудиментарные куски провинности, пережеванные челюстями правосудия. Отходы темных снов, галлюцинирующих параноидальным страхом, струями накаленного, силикатного раствора, льются из щелей реальности. Во сне многие вещи предстают в своем истинном обличий. Вскрытые ржавым скальпелем оболочки обнажают внутренности, после чего сетчатка глаз, процеживая зрительные пигменты, пускает по нейронам каскады порнографической ебли, сверлящие в мозгах вагинальные дыры. Теперь нейроны в групповом экстазе будут трахать друг друга, чтобы снять напряжение. Сон и явь предстают передо мной, как нечто цельное, друг от друга неотделимое. Лишь тонким ковром праха вымощена дорога в настоящее, которое постепенно разгораясь от искорок сна, блуждающим огоньком горит на фитиле свечи под нависающим мраком будущего.
На небе - ни одной звезды. Спрятавшись под пологом туч, они спят беспробудным сном. Одной из этих звезд уже несколько десятков лет не дает покоя сон, в котором брызжущий от злости ублюдок, пытается пройти через зыбь зеркала, к могиле с давно стертой на надгробии эпитафией. Песнь ночи разливалась по воздуху в виде гомофонии, где все остальные тона играли подчиненную роль. Из ее горловины вытекала элегия о безутешности бессонных ночей, растворенных в наркотических грезах. О сладком преддверии заката и горечи необратимого рассвета. О висках, простреленных дулом любви, прекрасной, как букет цветов, алыми лепестками оседающий в жиже размазанных мозгов. О последнем хрипе висельника и скрипе петли, ему подпевающей. О вонючих стариках с глазами, хлещущими иссохшей спермой, трясущимися руками ищущих детскую порнографию в бескрайних просторах интернета. О миллионах зародышей, ревущих в материнских утробах. О несправедливости этого мира. О необходимости рождения и взросления, чтобы присоединиться впоследствии к легиону возмужалых выродков. О сплошном континууме бесконечных мудростей, этих книжных червей, дырявящих страницы в поисках истины, которую они возьмут с собой в могилу, чтобы их подземные сородичи, схожие с мозговыми извилинами, тоже смогли бы вкусить житейской истины, обгладывая их. О мире, который, корчась в агонии, исходит сладкой истомой. Реки сексуальности широкими потоками текут из телевизоров, глянцевых журналов, из дебрей интернета, из снов прыщавых юнцов, из книг современных писателей, страницы которых сочатся здоровым, оплодотворяющим семенем. Каждая буква стонет от оргазма. Читателю стоит лишь немного напрячь слух, чтобы услышать их.
Приближаюсь к мосту. Прислонившись спиной к парапету, тяжело блюет пьяный мужчина. Рядом - тощая собака, пожирающая его непереваренный обед. Бреду дальше. Навстречу идет толстяк. Вернее, его несет отвисшее брюхо, из которого доносился рев ненасытного животного. Из отворенных ворот церкви слышен лязг железа. Это Христос, закованный в цепях, жаждет свободы, сотрясая ими в неистовой ярости под гвалт буйных боговерцев, увязших по горло в дерьме его отчима. Миру нужен новый мессия, который принесет новые заповеди, но на этот раз истинные, а не фальшивые. Если тебя ударят по левой щеке – разъеби в ответ правую. Отымей жену ближнего своего и т.д.
Свернув за угол, я очутился в темном переулке. С каждым шагом сумерки сгущаются. Вдруг издалека донесся стук трости, неравномерный и беспорядочный, какой обычно бывает у слепых. Поскольку стояла промозглая тьма, я не видел, но был уверен, что приближается незрячий. Мне стало завидно. Ведь тьма всегда будет следовать за ним по пятам, и он никогда не найдет из нее выхода. Никакие фонари не сделают его путь светлей, чем сейчас. Я бы с удовольствием поменялся с ним местами, ибо моя способность видеть возлагает на меня ответственность. Идти по этому слепому миру и одновременно оставаться зрячим. Это очень тяжкое бремя.