Абдурахман Попов : Секс, дети, дерьмо (продолжение)

1
Ну короче двадцать лет назад я стоял в строю. Слева от меня стоял ростовский долбень, а справа саратовский. Мои кореша по учебке.

И тот, что из Ростова сообщает мне на ушко:
- Татарин, у меня малафья течёт по ляжке.
- Поздравляю, - отвечаю я.
- Я библиотекаршу выебал.
- Молодец, - говорю.

Ну да, мы ебём армию. Никто, кроме нас. Меня и моих корефанов. Тот, что из Саратова - упоротый боец. Из спортзала не выходит. Его цель – вырубать семерых разом. На сегодня его достижение - пятеро врагов. Естественно, воображаемых. Духи, которых он выбирает для спаринга, валятся снопами ещё до того, как их ударят.
- Штрёмный дух пошёл, - говорит мой саратовский кореш, - нету духа у духа.
У него свирепый вид и сбитые костяшки. Он явно помешался на этих своих единоборствах.


А вот у меня в кармане ключ от библиотеки. Он достался мне от моего деда. По ночам я вскрываю библиотеку и сижу там под зелёной лампой, как Ленин и почитываю Набокова или Платонова, но ни в коем случае Достоевского. В армии от него тянет блевать ещё сильнее, чем на гражданке. И с библиотекаршей я ни разу не заговорил, за всю службу ни единого раза.

Ну а закончилось-то всё грустно. Кто-то сдал меня замполиту и он перед строем разбил мне лицо томиком Баратынского. Скверный поэт.
Ростовский кореш подцепил триппер, а саратовскому пробил голову пацан, командированный из соседней части. Он до армии выступал в подпольных боях и совершенно потерял страх и рассудок.
А потом государство вернуло нас обратно.


Государство вернуло меня родителям таким же дурачком без грязных помыслов, (да и вобще без всяческих помыслов) каким и взяло двумя годами ранее. Я, к примеру, верил в скорое инопланетное вторжение, но до конца не верил в существование гомосексуалистов. Вот каким наивным я был. Это всё результат безудержного чтения чепухи.

Отец первые дни всё присматривался ко мне. Искал приметы мужественности. И нашёл шрам на моём бритом затылке.
- Сынок, это чем тебя? Сапогом или табуретом?
- Нет, это ещё в детском садике, горшком.
- Ладно, ладно, не хочешь - не говори, - сказал отец и зажал мою голову в борцовский замок. «Мужик, мужик», - прошептал он и на мой череп упала пара слезинок.
Я и не возражал – был слегка придушен папиной любовью.

Но потом я растерял всю эту благость. Растряс с женщинами, на производстве, ну и вобще с возрастом. Не удалось мне спастись. Но у некоторых это получается само собой. В смысле, сохранить ангельское невежество; способность нести свет, нести чушь.

Вот помню вставлял я как-то одной восьмидесятичетырёхлетней бабуле дверь. Эта бабуля пережила трёх мужей. У неё было четверо детей. Ну и дальше по экспоненте – внуки, правнуки и прочее говно. И после выполнения всех работ она угостила меня славным борщиком. Мы сидели на кухне калякали о том-о сём, поглядывали на телевизор. Бабуля рассказывала мне о своей многотрудной колхозной жизни. И только она перешла к описанию технологии скирдования, как по телеку начался сюжет об обрезании баб у каких-то там готтентотов или что-то вроде того. Мы так и уставились в экран.

- Рахман, - спросила меня позже бабуля, - а скажи, пожалуйста, – чего они там у негритосок этих отрезают, я не поняла.
- Что им бог велит, то и отрезают.
- Нет, ну а в самом деле, я не расчухала.
- Ну клитор.
- Господи Исусе милостивый! А что это такое?

2
Я в жизни коллекционировал две вещи – избирательные бюллетени и объявления о знакомстве извращенцев из местной подтирочной газетёнки. Калейдоскоп девиаций, да и только. Эти две стопки были примерно равны по толщине.

Первый вынесеный с избирательного участка бюллетень датируется апрелем одна тысяча девятьсот девяносто четвёртого года. Аккурат за два дня до моего призыва я успел поучаствовать в моих первых выборах. В дальнейшем я отточил до совершенства технику выноса бюллетеня. На альбомном листе я писал стишки собственного сочинения, складывал его вчетверо и опускал в урну, а бюллетень опускал в карман. Всего делов. А стишки были что-то вроде:

«Как-будто в сердце черви завелись -
Кусают пряники глазастые драконы
Задоголовый хоровод самозамкнулся
Дерьмо, дерьмо, дерьмо, дерьмо и т.д»

Дерьмо было непременным атрибутом в моей лирике.

Откровенно говоря, я всегда полагал, что люди, выдвигающие свои нелепые кандидатуры – в сильнейшей степени парафилы. Коллективное бессознательное отвело этим персонажам нишу под условным названием «политика» исключительно в целях безопасности. Чтобы они, свиньи, не кромсали детишек по лесополосам, а удовлетворялись игрой в эту ерунду, в эту политику.
Хотя чем же тут можно удовлетворится? Вот, предположим, какой-нибудь замгубернатора уютно сидит на своей мягкой жопе перед государственным микрофоном, рассказывает о запуске завода по переработке томатов, а в глазах у него стоят с босыми ножками дошколята, и он откусывает им яички и жуёт их, и пурпурный сок течёт по всем его трём подбородкам. Таковы реалии, мамы и папы.

3
А в газетёнке поначалу всё было достаточно благопристойно. Из шестнадцати полос восемь были отведены под услуги проституток. И в этих вымученых объявлениях не было ни капли похоти. Они звучали так:

«Мы девчонки высший класс
Не забудешь скоро нас»

Или:

«Приезжай скорее к нам
Либо мы приедем к вам»

Не знаю, кто покупался на эту шнягу. У меня лично не встало ни разу. Да и цены кусались.

В двадцать лет у меня не было ни денег, ни работы, ни девушки, ни яиц. То есть, яйца имелись, но для того чтобы подойти к девчонке – нет. С тех пор, правда, многое изменилось. Того трусливого, склонного к патологии, идиота больше нет. Его одолел жирный обыватель с прокисшими мозгами. Огонь погас. Да вам это знакомо.

Но в двадцать лет всё было иначе. Кому это интересно? Никому не интересно. Девчонки мне не давали, да и всё тут. Правда, я и не просил.

Но вот что произошло далее:


Продолжение следует.