Абдурахман Попов : Выше голову и сдавайся

R

Бывает, пьёшь с каким-нибудь. Не важно с кем. Предположим, с газелистом из Красноярского края. И вот он говорит: " Меня вот в детстве пороли и ничего. Вырос, человеком стал".


А сам дурак дураком. С трёхсот граммов пьяный. На ногах еле стоит. Но подбоченясь. Считает, что никому в этой жизни не верит. Тринадцать лет прожил с женой, и кроме гадостей вспомнить нечего. Тринадцать лет виртуозных подлянок.


- А русские это вобще не люди, - продолжает он, - а роботы. Прикажут - покорят космос, а не будет приказов - начнут убивать себя.


Опыт подсказывает мне, что безопасно наводить критику на русских могут только сами русские. И я помалкиваю. Тем более, что после семи-восьми стопок мне отказывают органы речи и я перехожу на пантомиму. Как Марсель Марсо. И ещё мне насрать на национальную проблематику. И на этого, предположим, газелиста. Он не знает кто такой Марсель Марсо. Но как всякий русский и газелист он способен на прорыв. Он прощается, разворачивается и делает шаг к выходу. Но спотыкается. Его заносит в ненужную сторону. Он несётся по проходу, переворачивая стулья. Он делает пируеты, сносит столы. Мы смотрим молча. И каждый хочет, чтобы это длилось вечно. Кроме одного человека. Дурацким па он заканчивает свой танец. Он заканчивает его у барной стойки. И уже лёжа на ней, одной ногой касаясь пола, он говорит буфетчику, несколько, быть может, обречённо - " Ещё два пива. Плиз ".



Борман предполагал, что его изнасиловали в младшем школьном возрасте. Этим он объяснял свою жестокость. Он сказал мне об этом по секрету. Я был его молочным братом, одним из трёх. Те двое тоже были в курсе. У матери Бормана было много лишнего молока. А разума, напротив, не доставало. Она выгуливала новорожденного Бормана в цветочном ящике, прикрученном к оконному карнизу. Борман не падал. Держался.


Когда Борман стал участковым, многие местные ханурики стали ходить кустами. Он распространял о себе легенды, одна страшнее другой. Будто в сейфе у него лежит Уголовный Кодекс, весь в крови. Будто Борман пытает этим изданием. Я пил с Борманом в его кибитушке и выяснил, что никакого Уголовного Кодекса в сейфе нет, а есть Комментарии к нему. Но действительно, в красненьком.


Бормана со спиртного клинило. По пьяне он говорил исключительно о детстве. А меня всегда тошнило от рассказов про детство. Кому они нужны? На кой чёрт мне чужое детство? Мне и своё-то не нужно. Забирайте, всё равно кончилось.


- Просрали мы его, Рахман.

- Да и чёрт с ним.

- Помнишь Рыжего из четвёртого подъезда?

- Того педрилу, что зазывал малышню за угол и просил показать письки?

- Да, и он получил своё. Работает сейчас в ГЛАВКе, полкан уже. Я его встретил вчера.

- Ты ему показывал?

- Ему все показывали. У него уже трое сыновей.

-Теперь ему есть чем любоваться.

- А мы его так и не отпиздили.

- Просрали детство. Наливай.


У Бормана была жена Вета. Когда-то он отбил её от трёх чеченцев. Это было нелегко. В смысле, жить с ней. В день свадьбы она упала на лестнице в ЗАГСе и сломала руку в двух местах. Но свадьба продолжилась. Гости так ничего и не узнали. Она потеряла сознание только уже в травмпункте, глубокой ночью. Борман испытал облегчение, когда это случилось. Но в дальнейшем Вета Бормана не распускала. Она взяла верх. Борман помнил о цветочном ящике. Помнил об одиночестве. " Не возникай " - сказала Вета. Он и не возникал.


- Как закончилось твоё детство? - спросил меня Борман.

- Оно заканчивалось несколько раз, а потом возобновлялось.

- Давай про первый раз.

- Меня обвинил в краже газет наш сосед, старый разъебай с несварением желудка. Он прилюдно назвал меня вором. А я конфеты со стола без разрешения не мог взять. Я ещё читать даже не умел. Хотел удавиться, но не смог сделать петлю. Потом я его ящик поджигал периодически.

- А газеты-то я воровал.

- Знаю.

- А моё закончилось во втором классе.

- Борман, ты знаешь, что такое конфабуляции?

- Я знаю, что это, - сказал он и опрокинул стопку. - Вернее, знал, но забыл. Напомни.

- Это, Борман, ложные воспоминания. Они обусловлены тем, что..

- Погоди, ты хочешь сказать, что я это выдумал? Как у Носова, что-ли? Типа фантазёры? Ты вот можешь себе внушить, что тебя в восьмилетнем возрасте отдуплили?

- Борман, я ведь хочу помочь только...

Он расчехлил кобуру, достал ствол и положил его на стол.

- Ты пил молоко моей матери.

- Не забудь об этом, когда будешь нажимать курок.

- Иди отсюда... Тормозни, давай допьём.


Через час я уже не мог говорить, а только кивал или стучал кулаком по столу. А в голове крутилась одна мысль - хорошо бы споить Бормана и забрать его пистолет...
Борман притащил меня домой и сдал на руки матери.


Борман навёл мало-мальский порядок на районе. Он угнетал самогонщиков. Шпану держал в ежовых рукавицах. Кулаки пускал в ход не задумываясь. Бомжи строем шли к нему в кибитушку и "сдавали" боеприпасы, которые привозил тесть из войсковой части. Борман давал план. Борман был на хорошем счету. Шёл в гору.



Прошло несколько лет. Бормана повысили в звании. Но в семье Бормана было не всё хорошо. Дрязги, склоки и грызня - вот, что было в семье Бормана. Борман стал возникать. Он не просыхал. Он стучал табуретом об радиаторы центрального отопления. Он стучал по ним по ночам. Вета орала. Они что-то делили. И не могли поделить. Соседи ничего не могли сделать. Разве только пожаловаться участковому.


Для Бормана всё это дерьмо кончилось в одну субботнюю ночь. Он зашёл в местный гадюшник. Он был в трениках и в майке. И в тапочках. Народу было много. Все уставились на него. Борман был в умат. Это было привычно. В его глазах было страдание. А вот это было ново для публики.

- Здорово, козлы, - заорал Борман.

Из-за барной стойки вышел хозяин гадюшника.

- Борман, здесь всё спокойно, - сказал он.

- Начнём, пожалуй, - сказал Борман и ткнул хозяина кулаком в нос.

Хозяин потерялся. Растерялся. И сел на пол.

- Подходи, кто смелый - рожу квадратной сделаю, - продолжил Борман.

Желающих не оказалось.

И тогда Борман стал говорить. Зря он это говорил. Это был не гонконгский боевичок, не идиотская сцена в бильярдной, нет. Он не оставил выбора мужикам.
Однако его свалили не скоро. Бормана отпинали всем гадюшником. Отметилась даже проститутка, которой Борман отрезал когда-то мизинец штык-ножом, за то, что она обслуживала клиентов будучи больной сифилисом. Хозяин гадюшника самолично пробил ему голову. Гиены низложили медведя.


Но Борман оклемался, и даже довольно скоро. Вета ушла от него. Из милиции уволили, дело замяли. Он ушёл в несознанку. Он устроился грузчиком. И пить не перестал. Я с ним бухнул как-то в бытовке. Обычный мужик, без тараканов. О детстве больше не вспоминал.
Оно кончилось.