Голем : Давидик и Голиаф

* * *
Что сказать за нынешний Привоз? Полтора шлемазла!
Кто-то умер, кто-то уехал. Зачем будоражить память?
Я не ищу купить на нынешнем Привозе. Но я желаю немножко вспомнить.
Зачем человеку обувь? Нет, вы скажите! А я скажу: обувь дана в утешение.
Вот вышли вы в гости. Или попросту на прогулку.
Дела запутались. Погода не блещет, какая-то изморось.
И что, купить себе в утешение букетик цветов? Или вы уже ненормальный!
Ну да, можно немножко выпить и закусить.

Но это удовольствие ненадолго.
Сколько ни съешь, говорила моя покойная Циля, всё равно поел один раз.
Сколько ни выпьешь, радуется только трактирщик. И это говорю вам я.
Пришли вам Боже столько съесть или выпить, сколько горя я видел в жизни.
Но я не зря говорил про обувь.
Любое удовольствие в жизни либо незаконно, либо аморально, либо раньше времени сводит в могилу. Но дайте человеку почистить обувь, и он останется доволен до вечера!
А вечером он снова впадает в уныние, ибо день пролетел впустую, а жизнь ещё немного укоротилась. Великое искусство, быть довольным и благочестивым.

По четырём углам Привоза сидело пять или шесть чистильщиков обуви.
Но вся приличная публика ходила только к Давиду.
Он чистил обувь, как лорд. Присядете, сами сможете убедиться!
Если, конечно, рискнёте доверить лорду чистку собственной обуви.
При внешне благородной осанке Давидик умудрялся постоянно быть в курсе всех новостей, сплетен и слухов базарного мира. Он скупо играл словами, но рядом с ним покраснел бы и «Таймс». От недостатка собственного красноречия. Давидик редко злословил, поэтому слушать его было приятно. Случалось, разумеется, чистильщику Давиду говорить о людях не только хорошее, но он это делал сокрушённо, с таким постным лицом честного двадцатилетнего плута, что вам становилось стыдно за собственное благополучие.
Дамы любили Давида за искреннее восхищение их неискренней красотой.
Мужчины делились с ним каждой шуткой.
И лишь однажды звезда Давида едва не закатилась, подобно несчастливице вифлеемской. Любой вам скажет, что лучших бычков по рыбным рядам держала мадам Кистенко.
Ей помогала редкой красоты старшая дочка, Соня. Уверяют, что песню про шаланды, полные кефали, писали с кого-то, похожего на неё. Не знаю.
Соня в жизни не подходила ни к рыбакам, ни к шаландам.
И всё-таки её настигла беда.

Балаклавский грек Филимон Ставракис, по прозвищу Филя-Кацап, отличался такими богатырскими статями, что перед ним любой штуцер с Молдаванки был всё равно, что сиротинка-подкидыш перед биндюжником. Лицо его, изборождённое мускулами, любому желающему рассказывало о проигранной войне с собственным мозгом. Но сила искупает всё, кроме денег. А сил за двадцать семь лет скопилось у Кацапа немало – прошёлся в поисках, видать, и по самой отдалённой родне. Ну что ж, случилось Филе-Кацапу околачиваться в рыбных рядах. Он попросил мадам Кистенко выбрать ему двух карпов.
Карпы разевали тугие рты и переходу в лапы Кацапа отчаянно противились.
Но Филя настаивал на своём.
Потом он увидел Соню… и попросил рюмку водки.

Землетрясение приходит порой и в самые благополучные районы.
Мадам Кистенко так растерялась, что рюмку водки завернула Филе с собой, а карпом дала ему не выпитую рюмку немного занюхать. С этого момента жизнь Сони превратилась в непрерывный ад любовной победы, самой крупной в её коротенькой семнадцатилетней биографии. Появляясь на Привозе, Кацап не давал ей прохода.
Он грезил вслух их совместной жизнью и угрожал убить всякого, кто вздумает стать преградой семейному счастью. Две драки закончились молниеносно, стоило незадачливым ухажёрам приблизиться с разговорами к отборным бычкам мадам Кистенко и полонянки Сони. Дело грозило закончиться каталажкой, потому что мадам Кистенко не желала зятя в виде Кацапа. Она была дама видная, с весомым бюстом и тяжёлой рукой, тайком она уже припасла для беседы с Кацапом увесистую домашнюю кочергу, однако скандалить на Привозе мадам Кистенко ничуточки не хотелось. В эпоху городовых, биндюжников, громил и кафе-шантанов Привоз был миром пахучих и розовых грёз.

Давид узнал о Сониной беде совершенно случайно, от кого-то из покупателей.
Он поразмыслил и отправился на поиски истины.
Было ясно, что любая драка с Кацапом – это бой на его, кацаповском, поле, и этот бой, размышлял Давидик, может стать настолько кошмарным, что библейская размолвка Давида с Голиафом покажется просто лёгкой разминкой. Но чем же победил гиганта будущий царь Давид, спрашивал себя находчивый чистильщик. И отвечал: пращой? Нет, собственным разумом! Решено, Кацап должен пасть на чужом ристалище.
Надо только выбрать правильное оружие.
И где его взять?

Ничего не придумав, Давид вернулся к рабочему месту.
На следующий день, завидев приближающегося Кацапа, он крикнул:
– Эй, Филя! Ботиночки бы надо почистить, раз уж ты к невесте намылился.
Кацап с сомнением оглядел свои расхристанные чоботы.
Потом перевёл взгляд на Давида: хорош, гусь! И весел, и опрятен.
Ладно хоть, на месте сидит. По Привозу не шастает.
И Кацап решился:
– Ты это… почисть с лучшей ваксой! Староваты ботики, да лучше не купишь. Девочка не девочка, но бабушка пока не беззубая.
– Зубы бабушке ни к чему, бабушка твоя давно не кусается. Вот скажи мне, Кацап: что есть у человека на свете?
– Ну, это… работа, девки, немножко выпить.
– У каждого своё, Кацап. У русского – боль и мечта о власти. У еврея – чай вприкуску и лавочка.
– А у грека?
– У грека есть шаланда и желание проснуться на родине. Но что есть у каждого? И я тебе скажу: репутация.
– Это что же такое? Типа ангины… или хуже того?
– Репутация – это людская слава каждого человека. Об одном из нас песню сложат, о другом без плевка и не вспомнят.
– Ну, пусть разочек попробуют. Я им челюсти посворачиваю, плевать будет нечем.
– Сила в добре, Кацап. Простить чужой грех. Старика накормить. Девушку не неволить, если плачет она.
– Эй-эй, ты на что намекаешь?!
– Счастье не стоит слёз, Кацапчик. Ты всех сильнее на Привозе? Попробуй одолеть самого себя. Купи Соне цветок и пожелай ей счастья.
Кацап хотел было выругаться, но изумлённо промычал что-то про себя.
Кинув Давидику горсть медяков, он зашагал к рыбным рядам.
Затем остановился, вынул из волос у гадавшей неподалёку цыганки алую розу и сунул ей в ладошку пару монет.

Через три месяца Давид и Соня сыграли свадьбу.
Филя тоже гулял на празднестве, но, взяв по привычке очередного смутьяна за ворот и приподняв чугунный кулак, он останавливался и сипло выговаривал: счастье не стоит слёз…
Смутьян понимал, что Филя, видимо, не в себе, и улыбался нечаянному везению.