Послемрак : Simplicissimus.com

Я – один всеобъемлющий мозг.

***
Вот он я – один, оглушенный подводной тишиной, огороженный тихим мраком. За окнами – страна, родина, в абстрактном понятии которой я чувствую себя никому не нужным. Здесь никому не нужны мои стихи, заметки. Моя цель – добраться до телефона и записать все это. Но в эту, выцветающую под рассвет ночь мне больше нечего сказать. Хотя... Надо сказать, что я рано начал хоронить свой чехол. В последнее время лезут мысли об инвалидах. И даже ассоциации. А впрочем, как не умереть при жизни, ежедневно помня, что ты смертен?

***

Надо думать о море и бризах. А я перебираю в памяти пресловутые проулки родной провинции. Той самой, в которой чувствую себя никому не нужным. Квартирующая во мне память – как свалка за гаражами. Надо вопреки всему преодолеть нагоняющий влагу туман прошлого, я же клялся. Довлеющая память лишает меня логики, все мои записи разнузданны. Я сам себе противен до того, что все ощущения замыкаются в паху – то чувство, когда хочется сжать зубы, выбежать и плюнуть в кого-нибудь за то, что не помогает мне.
Отчего все это?
Я проживаю в голове целый мир. В ней постоянно моросит тетрис ломаных мыслей. Пока уровень не уложится идеально, он не исчезнет, и так мучаюсь с каждым рядом. Пристраиваю мысли друг к другу. Наверное, из-за этой рефлексии выражение моего лица имеет нелепый и потерянный вид. Зачем вообще мне голова, которая доставляет столько неприятностей как мне, так и окружающим?

***
Капли дождя разбиваются о стекло,
Давлю карандаш, свой мир выжимаю.
Не помню, когда у нас было светло...

Писать категорически не о чем. К слову, успел постичь чуть ли не все оттенки чего-то, называющегося блювотным понятием «любовь». И ни за одно явление, очерченное этой дефиницией, я не боролся. Вспоминаю даже, как, будучи неуравновешенным ребенком, так влюбился в карманного пупса, что, оставшись с ним один на один, швырял его об стены в приступах ненависти, чуть ли не пенясь из-за того, что девочка-индианка (этот самый пупс) так близка, но нема. Меня доводила до бешенства ирония полного обладания тем, что не способно понять.

***
Сегодня списывался с проституткой. Целый час пудрила мозги, после чего оказалось, что годится в тетки. Сгладив своей болтовней последние мозговые извилины (внутренний солипсист хотел написать вместо «мозговые» - «мои»), вынудила-таки показать себя первым. Ответная фотография, где похожая на учительницу начальных классов тучная женщина, со смиренно расплывшимся в широкой улыбке лицом и пергидрольно-белыми гадюками, держит пышный, раскидистый букет, навсегда отбила желание к подобному способу самоутверждения. (Простите за разбег последнего предложения, хотел как можно скорее смыть с себя и плюнуть: Хар-р-р-р-Тьфу!).

***
Я боюсь признаться тому, кто меня вынашивает, в страхе за свое существование, я совсем не понимаю жизни, как надо жить. По другим вижу, что они тоже не понимают, хотя делают вид. И я им иногда черно завидую. За себя могу сказать, что я – человек одноразовый. Переменчивый, можно сказать. Сначала было стыдно, но по осознании, что жизнь каждого из нас одноразовая, что каждый мозг одноразовый, стало ясно, что и сам человек обязан быть таким же.
Что касается моего мировоззрения, то им подавиться можно: «пока сдаешь на права, некогда зарабатывать на машину».
Этот-то идеализм и довел меня до нижеизложенного позора.

***
Есть чувственность имени Платона, родственная, душевная, вечная. Есть половая чувственность, превращающая тело в одну сплошную мышцу, тоже вечная. Похотливая чувственность – ко всему движущемуся – не менее вечна. Формальная чувственность, aka «отношения» не менее остальных претендует называться вечной.
Берясь рассказывать о второй, поступаю, как чертов писатель – с тросточкой и загнутым пальчиком. Платоническая, к слову – трофей воспевающих плоский мир поэтов. Похотливая – бич ораторов. Формализованная – для посредственных отпрысков всего вышеперечисленного.
Впервые за долгое время моя сублимация перевернулась на противоположный бок на этом матрасе, в этих четырех стенах. Кроме внезапных нахрапов надзирателя, беспокоящегося о моем здоровье, тут ничего нет. Описывать утвержденное им торжество государственности над свободой личности я не намерен, прокрутите лучше, если вам надо, «Жестяной барабан» Грасса – может и накрутите заряженную небанальным смыслом камору.
Итак, не имея ничего общего с манерными дяденьками, подкрадывающимися сзади к литературе и трущимися об ее неженские формы, я не мог, даже на последней стадии внутреннего тления, писать открыто на бумаге свои мысли… Зато мог безнаказанно пылесосить людей через всемирную Паутину. Там я и наткнулся на школьницу из соседнего города, часы езды до которого отсюда укладываются в неполный день.
Здесь, поверьте, носить жалкое клеймо паука-анонима (и всего созвучного с этим словом) не стыдно. Скажу вам более, стучание пальцами по клавиатуре в этом местечке вполне оправдательно, и половина заведения клонируется на сайте Simplicissimus.com. В пространстве четвертого измерения, имея максимум желаний при минимуме сопротивления, можно натаскать себя до уровня Шекспира, найти свою Джульетту, ну а потом так же благополучно забыть обо всем, как только надоест.
Свою школьницу-старшеклассницу я нашел там же – случайно, посредством виртуальных друзей, взяв закабалившую меня настоящего фамилию Насадов. У нас завязался спор о нормальности обмена интимными фотографиями, в прочный узел которого мы с ней уткнулись. Благодаря этому морскому узлу в обще засушливой нити разговора, между нами что-то возникло, и у меня образовалась подвязка в недоступном мне прежде социальном слое – в слое соблазнительных и, как мне, опрометчивому, казалось – доступных, красавиц.
Она натравила мои зубы на мою же футболку! Ей нельзя было верить – но об этом позже. Больную для себя переписку (теперь-то я могу не прятаться за плотским прахом объективности, и говорить «себя») я окрестил курсором на небытие. Теперь ее нет. Нажав синий крест и удалив нарост сообщений, как-то высвободился из-под грозовой тучи половой седукции*. Так что, все выпуклости кардиограммы наших отношений придется восстанавливать самостоятельной визуализацией мышечной памяти.
Чересчур контурный макияж, отяжелявший ее лицо, не обманул меня, и стройная худышка действительно оказалась манерно кокетливой. В самом начале нашей долгой переписки я не преминул указать на это и заметил ей, что она рассуждает как чахлая гимназистка. Мое замечание уронило ее пальчик на закрывающую скобку (а вы говорите о нематериальности духа – выкусьте: вначале было слово!) и, улыбнувшись, девочка заинтриговалась тем, чем вызван подобный вывод.
Сперва мы перекидывались лаконичными выводами друг о друге, так что подобный откровенный формат выглядел приемлемым.

***

Как вообще откровенность между нами могла выглядеть ненормальной, если начало общению положили развратные нескрываемые намерения? Я до пренебрежения открыто толкал ее на край бездны воплощения моих фантазий, а она с мягкой прельщенностью отсрочивала мой сладкий миг. Уже было согласившись, она коварно начинала ломаться, говоря, что чувствует себя известно каким брендом социальной иерархии.
Она пьянила.
Хмель ее разливного имени проникал в меня очередной загадкой. Ее имя имело русский аналог, с возводящим к немецким корням изменением второй «о» на «а», и с пристроившейся следом «у». Фамилия, и подавно – даже для аристократии оказалась слишком респектабельной. И вот представьте, эта подрастающая (как я был сначала ошибочно и твердо уверен) модель расспрашивает меня о том, какой ракурс ей лучше выбрать, что одеть и какую часть своего магнетического тела выхватить! А потом, как ни в чем не бывало, просила прощения, взывала к совести и, с великолепно сыгранным сожалением, говорила, что не может предать ее в бою за невинность.
В иные периоды, наша переписка текла обыденно, и эти семейно-бытовые перепады страсти и рутины являются мощнейшим колечком в цепи поработивших меня оков. Как-то помогал решать этой худышке логарифмы, которые едва помнил со школы. Она обращалась ко мне, как к давно знакомому другу, и мне это казалось диким.
Присутствовали и подозрения. Понимая, что только ненормальный может выколачивать из незнакомой школьницы фотографии ее, пусть и прекрасного, тела, она решила вроде испытать меня психологическим цербером, спустив с цепи рассказ о случившемся недавно в ее городе происшествии с участием маньяка, ее сверстницы и монтажной пены. Я даже словесно приосанился под немигающим оком ее наивной подозрительности.
Подозрения ее могли быть вызваны тем фактом, что переписка наша обрывалась, а через какое-то время я, как чертов ястреб, вернулся снова. И вернулся не без четких установок на свою ненаглядную.

***

Дело в том, что обряд со вставлением пальца в кольцо, имитирующий некий момент из первой брачной ночи, меня никогда не привлекал. А понимание сущности замужества, заключающейся в спермотоксикозе одной из сторон, эту непривлекательность никак не сглаживает. Поэтому я всеми подручными средствами стараюсь не допускать этого женишкового диагноза в анамнезе своего духовного организма. Но все-таки невозможно познать всей прелести половой любви, хоть раз не выкрутив до предела едва уловимый колпачок таймера своего воздержания. Как раз это и произошло за неделю до того дня, когда я решил попытать счастья у своего прежнего, почти забытого стимула – своей пухлогубой худышки.
В настроенной как никогда решительно безысходности, я как-то восстановил теннис наших с ней дискуссий, что было совсем не сложно с этой дистрофичной, по сравнению с нашими жирными мечтами, грешно привлекательной девочкой. Она, за исключением редких моментов, количество которых можно списать красным цветом учительских чернил на женский синдром, отвечала охотно, мило и откровенно, даже без намека на безалаберность. Хотя огромные, нарушающие имитацию реального общения и сулившие первые подозрения, разрывы в ее ответах заставляли меня испытывать неприятнейшее чувство нетерпения, все же, даже с учетом этого недостатка, мне было грех жаловаться. И, главное, так тщательно и тщетно искомая миллионами людей «твердая цель» ожила для меня светом в конце туннеля вместе с нашей перепиской. Я знал, что должен вытрясти из нее хоть что-то. Ведь только реальный образ реального тела может остановить таймер моего воздержания. Вот каким смелым стоиком я становился в рамках своего монитора, и не могу сказать, что это не отзывалось во мне эхом смелости на земле.
Поначалу малышка не сдавалась, но после того, как я начал привирать, что в ее действиях нет ничего преступного, как делают все мерзкие соблазнители, она подсела. Хронологию полученных от нее снимков я помню размыто, но первая фотография четко отложилась в моей памяти. Ломка ее передо мной не прекратилась, и я, раня самого себя, так уверял ее, что не потребую большего и не попрошу ее обнажаться, что сам поверил в это, но не мог допустить, что это будет так. Добрая часть нашей переписки в тот судный день проходила для нее в школе. Она пообещала сделать фотографию в платье после того, как отец отвезет ее домой, где она останется одна…
К слову, эта интеллигентность фабулы в квесте ее действий, с доставлением из школы на личном автомобиле, роднила ее менталитет с моим латентным чистоплюйством. (Словно украденные из кукольного домика декорации, уставлявшие интерьер ее спаленки, служили отличным фоном образу юной, соблазнительной принцессы).
Судный вечер для меня растягивался в обратной пропорциональности с поводком, на который я был посажен своей меркантильной адресаткой. Я был скован вплоть до получения фотографии, которая вышла не так откровенно как она обещала Гумберту наивному. Моя стройная бездельница фотографировала себя перед зеркалом в полный рост, в коротком, не прикрывающем даже верх ляжек, а только ненавязчиво облегающем бедра, платье. Широко следящие за собой голубые глаза были сконцентрированы на экране айфона, формируя несколько отвлеченный взгляд. Пухлые спокойные губы слегка выворачивались. Итак, в полумраке богатой девчачей комнаты, светом моим стремлениям служили, в первую очередь, ее неописуемые ножки…
Считаю ненужным уточнять перед уже проникнувшимся читателем, что мне было мало видеть ее в платье, в котором могут видеть ее все. Как минимум душевых, стекольно-прозрачных покровов, покрывающих ее лилейно-бархатную кожу, хотел видеть, на стебельковом теле своим третьим оком мой главный нерв.

***

Это сейчас уже весна, а описываемые события взаимоотношений двух незнакомых людей относятся к зиме. Как безжалостный зимний климат всеми доступными средствами расчехлял тонкие одноногие березки, так и я, повинуясь закону природы, стремился обнажить подвластное и врученное мне чудо природы. Хотя сказать, что мы совсем уж были с ней незнакомы – неправильно. И это чудо посвящало меня в некоторые свои тайны.
Для меня громовой неожиданностью было узнать, что моя модница имеет глубоко для себя обоснованные комплексы по предмету своей внешности. Я настолько был поражен, что даже не почувствовал никакой от себя реакции на ее замечание о том, что, мол, только на фотографиях она выглядит красиво, а в жизни «страшненькая» (это слово я запомнил). Почувствовав подвох в ее откровениях, я спросил, зачем она, в таком случае, наполняет страницу своими фотографиями, на что она ответила, по-прежнему без нотки лукавства, что хочет быть, «как все остальные девочки». Все это в корне переменило мой взгляд на нее. И тогда же выявилось, что ни в какие модели моя девочка не стремится, сама она с удивлением встретила мой вывод, и оказалось, что просто увлекается фотографированием.
Каким она видела меня, я тоже имел возможность узнать. Она так же ошибочно полагала, что мне нравятся развязные уличные девчонки, и что я, наверняка, должен жить активной половой жизнью. Я не стал врать и набивать себе цену и убедил ее в обманчивости такого впечатления. Сумев уловить момент наиболее открытого и простого периода в нашем общении, я выудил важный для себя улов. Моя маленькая сама призналась мне в том важном пункте, что не только ни разу не испытывала удовольствия полового совмещения, но что и целовалась спонтанно и нечаянно всего один раз в жизни в каком-то лагере. И хотя для доверия к ней у меня не было ровно никаких посылов, все же, мне было приятно.
Не могу знать, насколько серьезно было ее осунувшееся лицо, когда она писала мне самые пикантные сообщения. Возможно, оно было, напротив, насмешливо. Но как бы там ни было, а видеть приглашение в гости, где она даже позволит себе «положить на меня ножку», выглядело как ни что иное возбуждающе. Я сказал, отшучиваясь, что одной ножки мне будет мало, на что получил - «А как же руки?». Это был один из самых острых моментов в общении, после чего моя кокетка начала чудить.
Я бы не поверил ей в другой раз, скажи она, что видела меня во сне. (Да, она сумела-таки заставить меня скинуть рябую фотографию этой ненавистной койки с моей головой поверх). Но с учетом того, что накануне я сам имел кайф с галлюциногенной выпуклостью видеть свою страсть в подпотолочной высоте сна, я невольно поверил словам этой легкомысленной девочки. Ибо в женский пол я не верю, но во взаимность чувств и ощущений верю, и весьма обоснованно. На удивление, ее сон оказался куда пошлее моего. По словам развратницы, она танцевала передо мной африканский танец. Мы даже поспорили, танцуются ли африканские танцы в одежде, или нагишом. Пусть это и издевательство! Но если даже она ради доминирования подыгрывала расстроенному воздержанием рассудку, то это никак не умаляет испытанного мной в зимнюю стужу удовольствия. Добавляет достоверности ее словам и то, что она первая рассказала про свой сон. Я же держался выдержанно и прагматично, и не давал намеков на то, что со мной произошло то же самое, вплоть до принятия твердого решения признаться.
Да, ее впалые имбирные щеки, всегда напомаженные пухлые губы на худом лице, большие рафинадные зубы, добрый угол между черными бровями и голубыми глазами, неизменно распущенные чернеющие волосы, женственная худоба – все это запало в меня до толщ подсознания. И, возможно, отчасти поэтому я не верил, что одна моя фотография, безвкусно сделанная на старенький телефон, могла привести к тому же эффекту, что ее снимки в полный рост, выполненные на дорогой аппарат.
Рассказанное мной наблюдение о том, что во сне может присниться только объект, виденный в движении, не сбило ее с толку. Я-то видел некоторые видео с ее страницы, а она всего-то лишь одну фотографию моей головы! Она продолжала настаивать на своем. Не знаю, какое значение это могло иметь для красавицы своего класса, но для меня значило не мало, что я кому-то приснился.
С этого эпизода до ее раскрепощения оставалось немного. Я сам содействовал тому, чтобы добиться поставленной цели и увидеть то, что она не рискнула бы показать другому. Главным достижением можно считать пару фотографий в роскошном пространстве очередной богатой комнаты. Она нарочно не включила в кадр лицо, зато зигзаг опирающейся на колени задней части тела имел колоссальный успех в моем воображении. На второй фотографии интриганка запечатлела свой живот со скользнувшей под мини-шорты шаловливой рукой. Майка ее была завернута над пупком. Обе фотографии затемнены. Эта сепия, наверное, была компромиссом моей ласточки с хваленой совестью.
Способствовал такому успеху портрет моей музы, сделанный мной ручкой. Ведь до чего только не доведет увеличение густой массы в организме! К тому моменту мое чувство ощутимо развилось из разряда тупой похоти до чего-то, случающегося единожды в жизни по отношению к тому или иному человеку.
Я выбрал отличную от всех прочих фотографию, на которой выражение ее лица имело отсутствующе мечтательное выражение, какое встречается только у сумасшедших и богинь-моделей. Истомно полуоткрытые губы, слегка запрокинутые глаза, аккуратный носик… Могу представить хоть сейчас, что вижу все это перед собой. Неравномерно русые, как бы примоченные волосы доставили мне немало неприятностей, когда дело дошло до разукрашивания. Уложившись в три дня, и, чуть не передумав в последний миг, я все же разместил фотографию портрета в нашей переписке. Ее восторженность не стеснялась в восклицаниях и подозревала меня в ежедневных упражнениях по зарисовкам. Меня смутила верность ее догадок и я приврал.
За три дня я забыл основную цель, ради которой корпел над портретом. Она, видимо, почуяла это и пошла на отступную, сказав, что, несмотря на всю талантливость портрета, не может изменить своим принципам. Я поступил смиренно, под стать художнику, а через неделю сумел-таки, уже чувствуя дискомфорт совести, получить великолепное фото. В месте, похожем на спортзал, девчачья рука с наглостью плюща обнимала ягодицы моей придумщицы, которая изогнулась так, что ягодицы вышли чуть не на один уровень с шеей. Лиц, по-прежнему, не было. Чутьем я определил с огнестрельной молниеносностью, что интересующая меня позерка вновь принимает форму зигзага, а второстепенная, получающая несказанное удовольствие – ее подруга.


***
А знаешь ли ты: старики плачут ночью?
А я вот узнал, когда постарел.
Тоскуют, лелея в душе песню волчью,
Как месяц дырявый, предвидя расстрел.

Особенность моей девственницы была в том, что естественно-губастое лицо ее с безудержным (на некоторых снимках) острым язычком способно было вызывать не меньшее удовольствие, чем редко открываемая плотно-сбитая круглая красивая грудь и непревзойденный низ спины. Меня чуть не лишили последнего рассудка ее губы как раз тогда, когда она отказала в фотографии за портрет, скинув снятый на пятисекундное видео «всего лишь» поцелуй. Одетая мешковато во что-то черное, она была особенно потрепана, лихорадочна – слежавшиеся волосы как солома, почернелые глаза с острием бликов – настоящее жерло, тени под веками, и, наконец, ее губы. Ослепленный вспышкой поцелуя, оглушенный звуком разрыва рта, я различал только мышечно-красные, цвета сухой акварели, губы. Я сходил с ума…
Кончалось все. Кончалось мое воздержание, кончались школьные каникулы, истекало ее свободное время. Поцелуй тот стал прощальным.
Гнилое яблоко конфликта сорвалось нелепо, давлением легкого ветерка. На какой-то обыденной фотографии, где моя красавица украшала собой комнату попроще прежних, она стояла в открытой спереди, рифленой, нервирующей под ногтями пальцы, майке. Несколько повисшая, несобранная грудь открывалась сверху, и на одной отчетливо был виден след прикосновения. Даже без детального маниакального разглядывания, было видно, что оставить воспаленное пятнышко могла, очевиднее всего, лапа животного. Стараясь перепрыгнуть ступень, я решил проявить ревность. И нарвался на то, что она принялась подыгрывать. Сначала безымянная для этих страниц девочка подтвердила, что след – от какой-то собаки. Но стоило мне спросить кличку, как в ответ последовало мужское имя. Дальше она переиграла с фарсом, заметив, что пес часто заходит «поиграть» к ней. В конце она заявила, что сначала пес укусил ее, а потом она его, что мне показалось убийственно аллегоричным. Рвавшие меня изнутри эвфемизмы, сыпали градом. После чего я не вытерпел, и бандитка вывела меня на откровенный разговор, мол, чего мне надо. Моя просьба – всего лишь, разговаривать нормально – ни к чему не привела. Ее последнее сообщение констатировало, что сложно общаться в Паутине, не зная друг друга въявь.
Ей потребовалось немного времени, чтобы убрать меня из списка друзей и выложить коллаж снимков с прямоугольным качком, служившим вешалкой ее объятиям. Предписание этому, привычному для дружеских тусовок, происшествию ничего не значащего подросткового куража и бравады мало уберегло меня от депрессии скуки и тоски.
Теперь, лежа недвижно, обвитый сетями поработившей меня Паутины, я, не скрывая своих мыслей, вывожу открыто на бумаге:
«Главное – не жить для души. Смысл не в том, чтобы мы нашли душу, а в том, чтобы она нашла нас – наша душа. Как жизнь нашла каждого из нас, когда мы о ней думать не думали. Не жить для души – значит, идти туда, куда не хочется. Когда встанет выбор, вы сами поймете, какой вариант для фальшивого конструирования души, а какой – истинный путь ее поиска. Просто встань и скажи себе – я иду туда, куда мог, но не хотел сегодня идти. Вы почувствуете, когда обретете себя – вы устанете, ваши веки набухнут, потяжелеют. Только взявшись за телефон (айфон, айпод, айпад, планшет и какую угодно чушь), вы заранее будете горды своим селфи и почувствуете мужественность своего вида еще до вспышки. Вы сами захотите показать себя миру, открыться мечте. И скажете – хорошо, чтобы «то, во что я верю», застигло меня именно сейчас, в таком виде, пока я такой уставший и натруженный. Не ждите ничего, выкиньте из памяти мечту, чтобы по-настоящему ее обрести. Хватит мечте жить для вас – поживите и вы для нее и, возможно, для вашего с ней будущего».

*seduction (с англ.) - соблазн.