Владимир Павлов : замороzzки (1)

Ирина Ивановна прикусила губу от волнения, серебристые стружки волос подпрыгнули.
– Сейчас выступит Виктор Ильич Браунинг. Сергей Дмитрич, будьте готовы.
Сергей Дмитриевич Капорский провел пальцем по брови, словно дорисовывая ее – так всегда бывало, когда он удивлялся. А ведь знал, зачем библиотекарша заманивает его на литературный семинар, жопой, как говорится, чуял.
В институте Капорского любили. Директор Василий Иванович Басманов недавно признался главному инженеру, что без Капорского черта с два бы проектировщики перешли на Revit, до сих пор канителились бы с добиблейским автокадом. Ценили его не только как инженера – поражались острому уму и какой-то прямо таки нечеловеческой скромности. Даже главный конструктор Опричный, человечек, по общему мнению, ядовитый, на Капорского жало свое не направлял. А Ирина Ивановна, та вообще дифирамбы пела: «Как тонко он анализирует Блока! Будто сам написал»

Инженер Браунинг, худощавый, узкоплечий, с землистым дряблым лицом, бубнил с пулеметной скоростью, уткнув свой крючковатый извилистый нос в записную книжечку, порой мучительно запинаясь, свирепо листая страницы. Он будто боялся, что сейчас его скинут с кафедры и запинают насмерть, и его последнее сверхценное слово так и останется не сказанным. Впрочем, подобное опасение было не вовсе беспочвенным: наверное, большинству присутствующих втайне хотелось это сделать.
– Несмотря на газетный слог, о котором правильно говорил выступавший до меня, роман имеет несомненную литературную ценность и огромное патриотическое значение. Почему у фабриканта Быкова завелась муха в голове, почему он думал, что стал великим композитором и слышит музыку сфер? Автор, так сказать, поставил вопрос ребром – Быков не видел никого и ничего кроме собственного эго, он настолько считал мир несуществующим, продуктом его собственного сознания, что мир стал считать несуществующим его. Роман сможет войти в золотой фонд русской литературы, если автор прислушается к критике и уберет две сцены: ту, где мутанты из Чернобыля штурмуют правительство Украины и ту, где выясняется, что муха – наноробот.

Зал был полон, люди стояли даже возле дверей, но после выступления Браунинга ряды значительно похудели. Для приличия раздалось несколько скупых хлопков. Все оживились, когда вышел Капорский.
Сергей Дмитриевич говорить умел, аудитория сразу затихла. Но Ирина Ивановна хмурилась: о Блоке-то он совершенно по-другому говорил. Почему он накинулся на Минтаева? Чувствуется, что в роман не вчитывался, так – просмотрел вполглаза, а разве разверзнуться глуби метафилософии при таком отношении?
– Если быть откровенным, сгубила роман сюжетная занимательность, взятая за основу в ущерб психологии. Ну, как может фатальный тупица Быков продумать такую сложную схему с обналичкой фальшивых авизо, пудрить мозги литературным сайтам и издательствам, водить за нос, а впоследствии кинуть французскую аристократку-интеллектуалку? Разумеется, книга не без достоинств: выпуклые образы проституток, высший пилотаж в описаниях, особенно Минтаеву удаются московские сортиры: мне даже запах всюду мерещился после одного ядреного абзаца.

Капорского проводили аплодисментами. Гориллоподобный Басманов, который сидел рядом с кафедрой, едва не оглушил Ирину Ивановну, шепнув ей на ухо: «По кирпичикам разобрал, танком утрамбовал, это бесспорно! Вообще умница Капорский» Она ничего не ответила.
Жена Басманова, Катя, завуч по воспитательной работе, кажется, одна не хлопала. Басманов отнес это к ее извечному позерству.
Капорский сел на свое место и смутно подумал: начинается жар. Не хватало еще слечь, когда проект Браунинга в разгаре. Зря он позволил себя заманить: после такого выплеска энергии инфлюэнцы возьмут его организм без штурма.

Он не слушал, что говорила Наташа Плотникова, и вздрогнул от одобрительных возгласов, прервавших ее слова. И тут – началось. У Капорского была одна странность, о которой он никому не рассказывал. Иногда он видел то, чего нет. Вышедшая за пределы мозга фантазия причудливо переплеталась с реальностью. Катя – эта веселая белобрысая девушка, бабочка-капустница, порхающая с одного интересующего ее предмета на другой, вдруг пригвоздила его взглядом. Из нее смотрело нечто, враждебное человечеству, ее хозяин, невидимая для обычного восприятия осьминогоподобная тварь. Оно знало, что видимо Капорскому, и всеми силами желало его уничтожить. Того же жаждали и другие твари, зашевелившиеся во всех присутствующих. Тварь как-то воздействовала на Наташу, в тоне обычно доброжелательной к нему девушки послышались нотки раздражения. Он заставил себя прислушаться. Наташа его опровергала:
– Не понимаю высокомерия Сергея Дмитриевича. Роман, конечно, не так психологичен, как, скажем, «Госпожа Бовари», но он цепляет. Отношения Быкова с Мари Шевалье вполне реалистичны, я такое от многих слышала. Скажу прямо, у меня тоже было что-то подобное…
Капорский про себя усмехнулся: интересно, если у нее было что-то подобное, то в какой роли она выступала? Явно – не в роли богатой аристократки. Наташа распалялась, ее руки, как две маленькие ящерицы, суетливо забегали друг по другу. Из головы выросло серое щупальце и потянулось к нему, но он успел отсечь его мысленным лучом.

Он вдруг отключился, не прислушивался к выступавшим, не замечал ни Ирины Ивановны, ни лопоухой монстеры, ни экрана со слайдами, глядел на Катю – весь адский механизм, раскручивавший его нутро в последние месяцы, ожил. Катя не обращала на него внимания, – это было и хорошо, и невыносимо мучительно. Пыткой была каждая встреча. А ведь еще недавно он спокойно любовался ее бледным худым, немного скуластым лицом, статной, расширяющейся книзу фигурой, непринужденно болтал, острил, спорил. Тогда он часто бывал у Басманова, хотя в душе считал его недалеким и склонным к схематизму. Наверное, из-за Кати он так зачастил. С ней было приятно разговаривать. Не по-женски глубоко, нестандартно мыслящая, чувствуется сильная натура. Трудно понять, что она нашла в Басманове, которого на голову, если не на две, выше. Но живут вроде бы хорошо, дочь скоро в школу пойдет.

Хорошее было времечко! – подумал Капорский. Он вышел на улицу и закрыл руковицей лицо от картечи тяжелого, мокрого снега. Пока сидел в ДК, разыгралась метель.
Капорский шел в полузабытьи по вытоптанной в сугробах траншее, боком обходя редких прохожих, забыв и о семинаре, и о своем выступлении. Перед ним была Катя – то, что стояло за ней, безумно женственное, холодное, хищное, – то, что она невольно проявляла, сама о том не догадываясь. Оно-то и влекло Капорского, лихорадило и разоряло рассудок. Бессилие перед собой прежде было ему не ведомо. Самодисциплина, как основа основ, еще со школьных лет утвердилась в его жизни краеугольным камнем каждой сознательно прожитой минуты. Это добавляло мучений: любовью к Кате он разрушал самого себя, внутреннюю крепость, построенную многолетней работой над собой.

От любой дури он лечился одним средством – работой. Университет окончил с отличием, предлагали остаться – отказался, чистая наука казалась ему слишком оторванной от жизни. Здесь люди увидели счастливчика, человека, которому все само дается. Они не знали, каких монашеских самоограничений это стоит. Басманов, не доверявший молодым кадрам, сразу оценил способности нового инженера. Сергея Дмитриевича быстро повысили до ГИПа. Сотрудники охотно с ним сходились, доверяли секреты, советовались по разным, не только деловым, вопросам, считали человеком не по годам мудрым и честным.
Наверное, Катя после его выступления решила, что он злой зануда и просто завидует чужому успеху, оттого весь вечер делала вид, что его не замечает. Не такой уж плохой роман написал этот Минтаев. А ведь она наверняка обо всем догадывается. Женщины такие вещи чувствуют. Но все это не важно. Дурь пройдет. С замужними женщинами он дела принципиально не имеет, тем более, когда общий ребенок и отношения хорошие. Вообще, любая страсть – первобытный рудимент, основанный на чувстве собственности.

Фонари, похожие на стебельчатые глаза гигантских насекомых, что-то выслеживали в птичьем испуганном кружении снега. Дома – коробки с размытыми гранями – играли в шахматы, высвечивая ходы невидимых фигур желтыми квадратами. Его дом сделал ход на e-7. Капорский знал – надо как следует окунуться в работу, и все пройдет, и, щелкая фонариком на темной лестнице, с восторгом подумал: сейчас засяду за ж/к «Сапфир». Он открыл ноутбук, вошел в программу. Батареи просто раскаленные, потеешь, как в бане. Капорский открыл окно, в полутемную комнату ворвались снежинки, влюблено повальсировали и растворились в небытии за диваном. Решив, что завтра поговорит с директором по поводу возможного улучшения в архитектуре комплекса, он невольно переключился на Катю. Наверное, пьет сейчас с мужем чай, высмеивает его выступление: «Говорил, как ханжа» Причем тут ханжа… Капорский ввязался с ней в мысленный спор, стал мерить шагами уменьшившуюся комнату. Одергивал себя, присаживался за работу, но не мог сосредоточиться. Вновь вскакивал и ходил, спорил, и тень его ускоренно металась по стене, как будто чужая.