Владимир Павлов : замороzzки (2)

Это было в столовой. Народец отчавкал, разошелся. Капорский, раскрыв газету, сидел в одиночестве перед остывшим стаканом чая: каждая реклама раскрывала ему свой тайный смысл, за улыбчивыми лицами фотомоделей он видел головы насекомообразных существ с огромными жвалами, воздействующих на массовое сознание. М-да, знали бы покупатели, что их на самом деле соблазняет… Подошел молодой инженер Заречный, подопечный Капорского:
– Басманов собирается вытурить Халатина. В прошлом месяце сам сделал ему перевод на вторую категорию, а теперь говорит: «Халтурщик». Отличный конструктор, я видел его чертежи. Держится он независимо, а Басманов этого не любит. Да и ни причем тут Халатин, просто Басманов нынче на всех срывается.
Капорский еще думал о дьявольских механизмах рекламы и спросил без интереса:
– А чего ему срываться-то?
– Вы разве не в курсе? Его бросила жена.
Капорский отвел взгляд. Чернота, просвечивающая в Заречном, ворохнулась. Из него хлынул поток острот, бедняга и сам не знал, почему так разошелся. «Почуяли, твари, – подумал Капорский. – Теперь вскроют меня, как консервную баночку»
– Ерыгин меня ждет, – посмотрел он на часы. – Интересное вчера было совещание, потом расскажу.
Когда Капорский уходил домой, Ерыгин поглядел на него с тревогой:
– Плоховато выглядите, Сергей Дмитриевич. Побольше бы воздухом дышать, поменьше мыслей разных в голову брать.
Капорскому показалось, что на тестяном, без подбородка, лице зама возникла едва заметная улыбочка.
Он шел и не мог успокоиться. Пытался себя убедить, что волноваться не о чем, старый дурак просто пытался выразить заботу. И, все-таки, что он имел в виду, когда говорил про мысли? Какая гаденькая улыбочка у него проскользнула… А что, если все догадываются о его душевном нездоровье, только делают вид, что не замечают, а сами глумятся за спиной? Вздор, не может быть. Сразу бы сняли с должности. И все-таки полностью развеять свои сомнения Капорскому не удалось.

Почему Катя бросила Басманова? Совсем отупел! – прикрикнул на себя Капорский. Это вполне естественно. Что их могло связывать, кроме дочери? Басманов, конечно, не подлец, как кажется большинству, он обыкновенный карьерист. Естественно, поступок Кати не имеет к нему, Капорскому, никакого отношения. Видимо, там давно все трещало по швам. Случись это летом, он сразу отправился бы к ней, постарался развлечь, чем-нибудь помочь. А теперь и подойти боязно при случайной встрече – сразу себя выдаст. Ей итак сейчас тяжело. Зачем еще навязываться со своими непрошенными чувствами?
Уснуть удалось только под утро. В душе что-то разладилось, мысли вышли из-под контроля. Как спящая почка, которая много лет не раскрывается, а, если отрезать крону, распустится, из подвалов подсознания вырвался долго сдерживаемый дионисийский поток, стоило немного ослабить контроль. Всю ночь он думал о Кате, могла ли она бросить школу среди года и уехать в другой город, почему, если она переживает то же самое, он этого не почувствовал, ведь притворяться она не умеет и проч. и проч. Нет, в его возрасте тешить себя иллюзиями просто комично.

Во время обеденного перерыва Капорского позвал к себе Басманов: хотел поговорить об утяжелении ж/к «Сапфир» тремя дополнительными этажами. Капорский рассказал про разговор с Ерыгиным: нужно делать колонны и фермы из нового материала на основе радиоактивных отходов.
Потом Басманов предложил вместе пообедать. Они говорили об американской угрозе, о новом эксперименте по клонированию человека из слюны шимпанзе. Капорский старался быть как можно приветливее. Он еще утром подумал: а ведь потусторонний паразит Басманова меньше, чем у многих, он не на сто процентов поглотил его сознание, чего не скажешь, например, о Заречном. Может, общественное мнение к нему несправедливо? Себя не жалеет, работяга, привязан к институту. Вспомнить только, как он себя вел, когда случился теракт… Трудно себя проверить, – может, он ревновал, поэтому старался его принизить?
Когда кончили обедать, Басманов сказал:
– А приходите ко мне в воскресенье, потолкуем кое о чем. Здесь говорить неудобно…
Он неожиданно улыбнулся, блеснув крупными, крепкими зубами.
– Я теперь, как и вы, холостяк…
Вспомнив потом эту фразу, Капорский подумал: видимо, страдает, просто делает вид, что спокоен. Уж не о Кате ли он хочет разговаривать? По дороге домой он догнал незнакомую женщину – показалось, что Катя. Всю неделю Капорский бессмысленно искал ее, несколько раз подходил к школе и стоял у ворот, делая вид, что копается в телефоне. Вспомнив, что она бывала у старого учителя Ветрова, разыскал его дом и два часа проторчал на холоду возле подъезда. Жить в таком изнуряющем томлении было невозможно, и он дал себе слово прекратить поиски. Это было в субботу. Вернувшись домой, Капорский не мог пойти на кухню. Ему показалось, что из зеркала в коридоре вышел черный сгусток. Он давно подозревал, что бесы направят к нему свое исчадие, нечто полуматериальное, способное причинить физический вред. Сгусток бесшумно вплыл в комнату. Капорский, видевший его боковым зрением, старался не отрывать взгляд от ноутбука. Раздался спасительный звонок в дверь. Пришел Заречный.
– Сергей Дмитриевич, замечательно, что вы дома! Пойдемте на концерт «Седьмой воды», сегодня они выступают в «Мани-хани». Вы ведь говорили, что любите такую музыку. У меня лишний билет. Купил для своей, но она что-то заартачилась.
– Пожалуй, схожу. Не был на концертах со студенческих времен.
Конечно, Капорский думал не о музыке, он снова отдался безумным фантазиям. Катя говорила, что регулярно наведывается в «Мани-хани», и в прошлом году не пропустила там ни одного выступления. Хотя, наверное, теперь ей не до концертов…

Заречный был в восторге от голоса солистки – «звонкий, как колокольчик», и от того, что уговорил Капорского пойти с ним. Сергей Дмитриевич как будто с интересом смотрел на сцену. В антракте Заречный предложил пойти в буфет, Капорский отговорился дурным самочувствием, остался сидеть в кресле, даже не разглядывал публику, без конца перечитывал программку, не понимая смысла и думая о своем. Спинки диванчиков со сквозным узором, напоминающим сложенные за спиной крылья жуков, не скрывали тучных тел сидящей впереди компании. Узкоплечий толстяк в белой рубашке что-то монотонно рассказывал, козыряя выхолощенными, рассудочными оборотами. К его смуглой, носатой голове прицепилось какое-то нематериальное образование, похожее на краба. «Через год у этого человека обнаружат опухоль мозга, – подумал Капорский. – А через три он умрет» Во время следующего антракта он решил выйти проветрится вместе с Заречным. Спускаясь с крыльца, он увидел Катю и так растерялся, что даже не поздоровался. Она шла с какой-то худощавой пожилой дамой, – кажется, с терапевтом из районной поликлиники. Капорский резко обернулся и побежал в клуб.
– Катерина Борисовна!
Она остановилась и тихо сказала:
– Здравствуйте, Сергей Дмитриевич. Я подумала, что уж не узнаете.
Он хотел поздороваться с Вероникой Георгиевной, но та исчезла. Глупая пауза затянулась. Словно разрывая стальной обруч, сжавший горло, Капорский выговорил:
– Я хотел вас навестить, но не знал, где вы… Не думал, что здесь вас встречу…
Катя засмеялась:
– Ну, отчего же? Я вам говорила, что люблю это место. Тем более теперь я в прекрасном настроении. Седьмой класс меня вымотал, но есть заметные успехи. Ветров мне очень помог. Вообще, все замечательно сложилось. Живу теперь у Вероники Георгиевны. Общежитие обещали, правда, к осени. Ирочка обожает Веронику Георгиевну, боится, что мы от нее съедем. Вы ее не узнаете – так вымахала. Я не скучаю, мы отлично проводим время. Вы, конечно, заходите, мы вам всегда рады. Правда, в последнее время я очень занята, скучать некогда. Вчера у нас в школе прошел спектакль, выступал мой кукольный театр. К тому же директор попросил написать поздравление в стихах для заслуженного учителя – она уходит на пенсию. Мне не понравилась «Седьмая вода». Верхи притянуты, солистке не по диапазону, и как-то уж слишком елейно на стихи Есенина… Вы со мной не согласны?
Она говорила необычайно быстро, точно боялась остановиться, и, не дожидаясь мнения Капорского, протянула руку:
– До свидания, Сергей Дмитриевич. Вероника Георгиевна меня, наверное, ищет.
Он задержал ее руку в своей руке.
– Катерина Борисовна, я…все время вас хотел увидеть…
Все той же скороговоркой она ответила:
– Спасибо, но вы не беспокойтесь, у нас все замечательно, просто замечательно.
Она убежала.

Капорский ушел, не дожидаясь окончания. Сухо думал: все более или менее досказано. Нечего больше стоять у ворот школы и мечтать о счастье. Странно: теперь каждый сигнал автомобиля превращается в рев симфонии, звучащей лишь для нее, а ведь жил он недавно, как будто Кати и не было – учился, работал. Его счастье – комната, лампа, проекты и никого кругом. Он не просто идет домой – он возвращается к себе, к своему миру. Чем больше кормишь страсть, тем ненасытнее она становится. Хватит подкладывать дров в костер. Лучше уж сделать себе мучительную операцию, вырезать опухоль души, чем потом погибнуть самому и погубить вдобавок ни в чем не повинного человека.