konkursant : Пашка, Машка и бесы (конкурс)

- Паша, ты, когда умрёшь, подожди меня, где-нибудь в другом мире, а я потом приду к тебе и мы будем вместе. Ну, ведь правильно, если мы не можем быть вместе в этом мире, значит, будем в другом.
- Хорошо. Подожду.

Мне так плохо было тем летом. Мы снимали маленький флигель из двух комнат на шестерых. Две девочки и четыре пацана. Это было ужасно. Грязь и безденежье выносили мозг. Невозможно было нормально помыться, не из чего было приготовить еду, я уж не говорю о сексе. Я тогда жила с Аверьяновым, он считался моим парнем, ну, а я соответственно, его девушка. Мы, интернатовские, вроде бы и привыкли к такой среде обитания, но я чувствовала, что у меня наступает предел. Иногда было так плохо, что просто хотелось сдохнуть.
И именно тем летом я встретила его. Такого взрослого, умного, надёжного мужчину. Мужчину, который не орёт матом во время ссоры, не пьёт пиво по вечерам после работы, мужчину, который будет относиться ко мне с уважением.

Чёрт его знает, почему так случилось. Ничего не предвещало перемен в моей жизни. Какой-никакой бизнес, жена, двое детей, упакованная квартира, машина, что ещё нужно для сорокалетнего мужика. Тем более баб у меня всегда хватало, и как раз пришло то время, когда я внутренне сказал себе, хватит. Хватит тратить время и деньги на блядей, если у тебя прекрасная жена и очаровательные дети, к чему усложнять себе жизнь. И, как бы всё успокоилось, я стал просто жить, наслаждаясь гармонией семейных отношений. Ну вот, сказал я себе, в принципе можно достойно встретить старость. Идиот, блять. Вместо этого я встретил восемнадцатилетнюю малообразованную хулиганку, привыкшую бороться за жизнь, за место под солнцем, за всё чего её лишили в детстве родители, бросив её на произвол судьбы. Я встретил эту свою головную боль и влюбился в неё, как малолетка.

У него был на рынке свой магазинчик со всякой компьютерной лабудой, ну, плюс игры, диски там и всё такое, а я устроилась рядом под навес, реализатором харьковской обуви. Зарплата так себе, хозяйка жадная стерва, в общем, всё как всегда, нихрена хорошего. Так мы и стали общаться от нечего делать
Я звала его дядя Паша. Фиг его знает, у меня было странное чувство, я знала, что ему сорок лет, по идее он для меня был древнее мамонта, я называла его дядей, а внутри чувствовала необычайную близость к нему. Да и не похож он был на других мужиков, с ним было легко, возраст уничтожался, как будто рядом с ним действовал один простой всеобщий уравнитель, я женщина – ты мужчина. И всё.

Не знаю, почему так получилось, видит Бог, я не хотел всего этого. Я вообще поначалу относился к ней, как к дочери. Ну не как к дочери, это я вру, конечно, но я пытался строить из себя взрослого умудрённого опытом человека, который может что-то посоветовать, подсказать. В общем, вёл себя, как мудак.
Всё было понятно сразу. Хотя нет, не всё. Вначале я вообще думал, что ей лет пятнадцать. Она выглядела, как ребёнок, маленькая худенькая девчонка с неизменной сигаретой во рту. Да, именно так, ребёнок с сигаретой во рту. А потом она сказала, что ей восемнадцать, тогда-то я и понял, что моя спокойная семейная жизнь начинает разваливаться на части. Я бы мог сказать, что мне поначалу было её жалко, но это не так. Она мне сразу понравилась, и жалко мне её было всегда, и поначалу и потом. Мне всегда было тошно от мысли, что она приехала к нам в город хрен знает откуда со своего детдома и никому здесь не нужна, кроме таких же своих детдомовских корешей. Совершенно никому не нужна. Я забыл тогда простую истину, нет места жалости в любви. Но в тот момент в моей башке не было места истинам, тогда была просто химическая реакция в мозгу из-за выброса гормонов.

Я помню, как мы первый раз обнялись. В тот день мы решили прокатиться на водохранилище, просто так, покурить, потрепаться, посидеть на берегу. Нам, почему то одновременно не хотелось возвращаться по домам. Мы слушали музыку, болтали, над чем-то смеялись, а потом я просто посмотрела на него, чуть дольше обычного, и мир вокруг нас исчез, растворился где-то далеко-далеко в другой параллели. Я прижалась к нему, и ничего вокруг не стало, просто вселенная, и мы в самом её центре, два существа с одним сердцебиением на двоих. Это было удивительное ощущение. Я никогда даже и подумать не могла, что так бывает, что бывает чувство такой невероятной силы, которое невозможно описать словами, которое растворяет всё вокруг. Господи, как это прекрасно.

Естественно это произошло. Я сто раз говорил себе, что этого нельзя делать, что не может быть счастлива любовь с разницей в двадцать два года. Я понимал, что нельзя переступать черту, но не попытался даже притормозить у этой черты, я её перепрыгнул. В принципе я всегда был таким, когда дело касалось женщин, только тут всё произошло по-другому, раньше это был просто секс, а теперь любовь, ети её. И когда нас двоих захлестнуло подобно штормовой волне, остановиться уже не было сил, нас несло и швыряло на камни, мир вращался вокруг нас, а нам было пофиг на это мир, только дикое желание любить друг друга, умопомрачительное желание. Жалко только, что обычно шторм убивает тех, кто в него попадает, и я знал это, но знание не всегда спасает. Иногда мы разрушаем себя сознательно.

Дядя Паша исчез и остался только Пашка, мой классный голубоглазый Пашка, невероятно похожий на меня. Я ушла от Аверьянова. Я не могла больше спать со своим якобы парнем. Я вообще ушла от всех своих старых друзей. Я сказала Пашке, что буду жить где угодно, но только не там, только не с ними, и он снял мне квартиру, хотя я и не просила его об этом. Всё сложилось само собой, невозможно было жить и любить друг друга на расстоянии, нам слишком мало времени доставалось на двоих.
Как я хотела, чтобы он стал полностью моим, как я плакала одна вечерами, когда он проводил время в своей семье. Я не хотела его ни с кем делить, но он жил по своим правилам. Он никогда никого не бросал, он любил жену и детей и никогда не скрывал этого, и за это я тоже его любила. Я бы не смогла быть вместе с ним, если бы знала, что он кого-то бросил ради меня. Бросивший однажды, бросит снова.

Дивный год, год страсти, год бешеной любви, в машине, на природе, в бане, на квартире, где угодно, год животного наслаждения и диких ссор, и ещё более диких примирений.
Это было, как сон, как наваждение наяву. Я жил двойной жизнью, двойной жизнью в полном понимании этого слова, я не делал вид, что люблю жену, я на самом деле её любил и страстно любил Машку. Это было невероятно, сердце как будто порвали пополам, и оно не имело возможности срастись обратно. В одной половинке были сын и дочь, и жена, любимая мною, разделившая со мной жизнь, с другой стороны была мелкая девчонка, наглая, живая, привыкшая сражаться со всем окружающим миром. Я любил её, любил страстно, любил так, как будто тоже знал её всю жизнь, как будто это тоже была моя родная частичка, частичка меня самого.
Мы были очень похожи, похожи настолько, что иногда незнакомые люди думали, что мы папа с дочкой, и мы подыгрывали им всем, в этом было что-то невероятно постыдное и в то же время сладкое, в принципе, как и вся наша любовь.

Потом пришёл месяц март. Месяц, который перечеркнул всю мою жизнь, а может быть и наши жизни, месяц, который ещё больше оторвал меня от реальной жизни, хотя я не скажу, что это было так уж неожиданно. Я всегда понимала, что у нас нет будущего, но я не понимала, что оно будет таким ужасным. Я чувствовала, что что-то происходит не так. И дело даже не в том, что мы являемся любовниками с огромной разницей в возрасте, что-то было гораздо глубже. Незримо постоянно присутствовало чувство какого-то неизбежного страшного понимания. Это сродни тому, как часто происходит во сне, когда тебе снится пустая улица и вроде бы всё нормально, но вместе с тем всё наполнено ледяным ужасом, ты не понимаешь причину этого ужаса, но знаешь, что это неизбежно, страшная развязка этого сна неизбежна.
Мне знакомо это чувство, я всю жизнь жила в ожидании чего-то страшного, а с Пашкой всё это стало невероятно близко.
Я помню себя маленькой, когда на «красную горку» мы бегали с интерната на кладбище собирать поминальные конфеты. Все начинали хватать конфеты и еду сразу же с первых могилок, а я бежала дальше, в самый конец кладбища, чтобы мне никто не мешал. Я была хитрее всех, но меня никогда не покидал страх, страх того, что я обязательно поплачусь за эту хитрость, и расплата будет жестокой.

Жизнь невозможно обмануть. Нельзя одному человеку чувствовать себя счастливым несколько раз. Я любил в своей жизни три раза и все три раза искренне оглушительно и навсегда. Первый раз давно, в гостях у отца в далёкой северной России. Я был молод и горяч. Мы полюбили друг друга, взорвались, нагрубили и разбежались, и я никогда больше туда не возвращался, но я запомнил её на всю жизнь. Потом я полюбил жену, крепко и на всю жизнь, потом Машку и тоже навсегда. Это было неправильно, что-то должно было уравнять меня в этой жизни и показать мне, где моё место.
Машка забеременела. В конце холодного февраля она сделала тест, и он показал две полоски.
Она долго плакала у меня на коленях. Она, то кричала, то смеялась, то говорила, как она меня любит, то орала, что ненавидит меня, то горячо шептала, чтобы я принадлежал только ей.
Я ей в очередной раз сказал, что никогда не брошу жену и детей, и я никогда не обманывал её на этот счёт, я никогда не обещал ей, что буду полностью её. Я разорван пополам, в этом моё противоречие, но я не могу по-другому, я не могу кого-то оставить и забыть.
Мы решили дать шанс нашему ребёнку. Машка взяла с меня слово, что я никогда не буду лезть в её жизнь. Она найдёт себе мужа, и ребёнок никогда не будет знать о том, кто его отец. Я согласился. Я согласился не лезть, но я обещал всегда быть рядом, и я пообещал, что ребёнок никогда не будет раздетым и голодным, как бы ни сложилась её дальнейшая жизнь. Я всё ещё надеялся, что можно, что-то исправить.

Мы мартовские. Пашка родился шестого марта, я родилась десятого, между нами восьмое марта, дата, которая отправила меня в ад, международный женский день.
На шестое марта я подарила Пашке стандартный набор мелочей, ну кассеты к бритве мак 3, пену там для бритья, ещё какую-то фигню, толком не помню. После тех событий у меня теперь амнезия на месяц март, восьмое марта стал моим самым страшным сном, самым реальным ужасом, материализовавшемся в жизни.
Пашка подарил мне планшет. Дорогущий планшет с симкой и всякими там наворотами, и с записями, где он читает стихи и ещё с записями, где он был молодым. Разные прикольные вечеринки в компании на море.
На этих записях я увидела свою маму.

Почему так получается? Вот я, я всю жизнь совершал аморальные поступки, ну, я имею в виду женщины, там, друзья, кого кинуть, кого подставить, в то же время я всегда помогал, кому мог помочь, не было особых противоречий в моей жизни. Создавались и решались какие-то проблемы, всё шло своим чередом, казалось бы, что я был готов ко всему, что я могу разрулить любую ситуацию. Казалось, блять. Всё это только казалось.
Машка была моей дочерью.
Это было настолько глупо, несуразно, неотвратимо страшно, что я некоторое время просто отказывался это принять. Такое не могло случиться со мной. Почему именно со мной?
Она часто говорила мне, что хотела бы увидеть меня молодым, ну типа, ей всегда хотелось понять, как бы ей было со мной, если бы мы были ровесниками. И у меня родилась идея сделать ей подарок, тот роковой подарок. У меня были записи с моря с девяносто первого года. Я тогда был ещё не женат, мы отдыхали с друзьями на косе в Бердянске. Ну, водка понятное дело, бабы. Ко мне там приклеилась девчонка, такая ни шлюха, ни блядь, честная давалка. Ну, ничё так, симпатичная девка, естественно я и трахал её всё это время, пока мы там зажигали. Мы чё-то там тёрли друг другу по ушам, обменивались адресами, даже были какие-то слова о любви. Не знаю, как ей, для меня-то это всё было полной ерундой, просто очередной морской траходром. Она потом написала мне письмо, сохранила, получается мой адрес и написала мне, что беременна. На письмо я отвечать не стал, просто выбросил его и выкинул напрочь из головы. Было конечно неприятно от чувства, что где-то может быть родится мой ребёнок, которого я никогда не узнаю, но я сам себя убедил, что всё это туфта, так, очередная блядская попытка чем-то приклеить к себе понравившегося мужика. Короче я оцифровал эти морские записи и загнал на карту памяти в планшет, который подарил Машке на восьмое марта. Были там ещё и пару моих стихов, которые я читал на литературном клубе, было и такое увлечение в моей молодости.
Мать бросила Машку, когда ей было лет шесть. Она мне рассказывала, как мама её оставила в интернате, как она уходила, а Машка кричала, мама не оставляй меня здесь, она орала, как резаная, но никому не было до этого дела. Мать тогда уже была на наркоте, торчала с какими-то зеками, ей было не до Машки. Она умерла, когда Машке было лет десять, я так и не понял из её сбивчивых рассказов по какой именно причине. Было чувство, что Машка заставила себя забыть детали связанные со смертью матери, всё, что касалось того времени её память отсеивала особенно тщательно. Но Машка помнила, что мама рассказывала ей про отца, которого встретила и полюбила на море, и о том какая она была гордая в те времена, что не стала разыскивать его и подавать на алименты. Всё это она рассказывала, как правило, упоротая, с кем нибудь из своих упырей-трахарей, не обращая особого внимания на дочку, но Машка, как раз эти её рассказы об отце запомнила очень хорошо. Избирательная детская память, чтоб её.
Машка увидела свою мать со мной на хронике в планшете, сопоставила даты и поняла, что я её отец. Мозаика сложилась, вся наша схожесть, странная пугающая неестественность нашей любви, всё встало на свои места.
Она пришла и рассказала обо всём мне. Показала мне две оставшиеся фотографии матери, да, это была она, по датам, всё чётко сходилось, Машка была моей дочерью. Она даже не плакала. Я никогда не видел её такой. Молчаливая и изменившаяся до неузнаваемости. Она просто всё время смотрела на меня и от этого её взгляда мурашки бежали по моему телу. Я не знаю, в тот день мы даже не могли говорить друг с другом, в принципе, мы уже никогда после этого не смогли нормально разговаривать.

Вот и всё. Какая всё-таки сука, эта блядская сиротская жизнь. Как могло это произойти со мной? Как это вообще могло произойти в обычной жизни обычных людей, не сериал, блин, не какая-то там санта-барбара, просто самая обычная рядовая жизнь. Я часто ловила себя на мысли, что я настроена на саморазрушение, даже скорее не именно я, а сама жизнь ведёт меня так, чтобы, в конце концов, ликвидировать меня, как личность, растоптать, убить мою психику, ряд событий, действие вокруг, всё настроено против меня и отрепетировано каким-то адским режиссёром. У меня просто не может быть всё хорошо, наоборот, когда кажется, что любовь, пусть неправедная, но настоящая, всё равно должен обязательно появиться подарок, который убьёт тебя без всяких шансов на сопротивление, просто одним махом вычеркнет тебя из обычной жизни и опустит в грязь, содом и мрак.
Без всякого узи, я была уверена, что ношу под сердцем мальчика. И я решила сделать аборт. Я не могла родить сына и брата, я просто боялась сойти с ума.
Я поставила Пашку перед фактом, и он не сильно сопротивлялся, хотя и попробовал отговорить меня, но увидев, как я на него смотрю, просто дал денег и договорился с врачом. И через неделю мальчика не стало. Не стало ребёнка, который был одновременно сыном и братом для матери и сыном и внуком для отца.

Шёл дождь. Шёл грёбаный сильный весенний ливень. Весной не бывает таких дождей, но мир вокруг уже начал меняться, и перемены эти были не в мою пользу.
Я выехал на машине за город и погнал по трассе, так, просто без цели, куда подальше. Из-за дождя было очень темно, фары выхватывали силуэты проносящихся отдельных машин. Время изменилось, я перестал понимать, сколько минут или часов я еду, и поэтому я никак не отреагировал, когда меня сбросило с дороги на обочину и потом ударило об дерево. Я сидел под шум дождя, хлюпая разбитым носом, глядя на свет от оставшейся единственной целой фары, и у меня не было никакого желания, что-то делать, или куда-то выходить из машины, пошло оно всё к чёрту.
Я сидел и думал, как могло бы быть, если бы мы так ничего и не узнали. Ведь просто не сложилось бы какое-нибудь звено в нашей истории, и всё было бы совсем по-другому. Мы могли бы быть просто любовниками, могли бы разбежаться через какое-то время с чистой душой и совестью, мы могли бы просто не встретиться, в конце-то концов. Как могло так получиться, что она, приехав со своего долбанного детдома, с другого города, должна была встретить именно меня, который когда-то отымел её мать, который был её отцом, которого она раньше никогда в своей жизни не видела. Я понял, что это всё не просто так, это следствие каких-то деяний совершённых в моей жизни. Я начал пытаться вспоминать, за что я мог быть так наказан, за что я должен был полюбить, как животное, свою дочь, а потом согласиться на убийство своего нерождённого ребёнка, ребёнка который одновременно был моим внуком, два в одном, зачатый в страшном грехе, невиновный в этом, но, не родившись, за этот же не свой грех и убитый. Я вспомнил, как будучи подростком, выбил палкой пацану глаз в карьере, в драке, толпа на толпу. Когда я увидел, что он лежит и сквозь пальцы, которыми он зажимал глаз течёт кровь, я просто свалил оттуда и даже не знаю, что потом было с тем пацаном, больше я на том предзаводском карьере не появлялся. Я вспомнил, как отлупил девчонку в школе на класс младше себя, за то, что она была дежурной и не пускала меня внутрь без сменной обуви. Сильно отлупил, кулаками по голове. Я вспоминал эпизоды своей жизни и понимал, что я действительно достоин наказания, я должен гореть в аду, просто до того момента, как я полюбил свою дочь не было ещё той решающей точки, которая определит мою дальнейшую жизнь. Жизнь в ожидании ада.
Я понимал, что буду проклят, но я опять ошибался, не зная, что проклятие само придёт за мной.

Мне несколько раз приснился мальчик. Чистенький такой хорошенький маленький мальчик. Тот, которого я должна была родить, но, сожрав таблетки, исторгла из себя в ванной на съёмной квартире. Самое страшное в этих снах было то, что он говорил со мной и говорил о том, что он меня очень любит, что я самая лучшая самая красивая мама. Я поняла, что сойду с ума, я поняла, что мне край, я вскроюсь или выброшусь с окна, если с кровью и мясом не вырву из себя то, что произошло со мной за этот последний год.
Я нашла на рынке жулика из другого города, приторговывавшего у нас травой. Мы стали трахаться и вскоре уехали жить к его маме. Я забеременела, родила ребёнка, красивого мальчика, мы назвали его Арсением. Но ничего у нас так и не сложилось. У нас не было с Тёмой никаких шансов на совместную жизнь, я завела его, чтобы отвлечься, ему тоже было всё похрен, кроме травы, пива и братков. В последний день нашей совместной жизни, он пришёл укуренный в хлам, и я обозвала его пидарасом. Он сказал, что разобьёт мне табло, если я не заткнусь. Я отнесла маленького Арсения на диван, потом вернулась к Тёме и несколько раз врезала ему кулаками по лицу, столько сколько успела, со всей силы. Потом он ударил меня один раз, я влипла в стенку, и он ещё пару раз пнул меня ногой по голове. Я не сразу смогла подняться, но потом, кое-как встала и пошла к Арсению. Я легла рядом с ним, и мы заснули. Тёма что-то кричал, швырял вещи по квартире, как-то долго нудно и часто меня обзывал, но мне уже было всё равно. Я просто хотела поспать рядом со своим сыном.
На следующий день, испытывая противную тошноту, скорее всего от небольшого сотрясения мозга, я собрала свои вещи, и мы с Арсением уехали обратно в город, где жил Пашка. На этом с Тёмой было покончено. Так я бросила своего гражданского мужа.

Она вернулась обратно уже с сыном. Весь этот год, пока она отсутствовала, я знал, где она находится, знал, с кем она живёт, пробить всё это было не сложно. Я всё о ней знал, но мы не общались. Ни разу. После того как мой роковой подарок, показал нам кто мы такие, мы уже не могли общаться друг с другом, по крайней мере нам нужно было сделать перерыв. Мы уже не могли любить друг друга как раньше, из-за того, что нам открылось, но и не могли любить друг друга, как отец и дочь, из-за того, что раньше было между нами. Такой вот замкнутый круг.
Первой это молчание разорвала Машка. Она приехала назад в город с грудным сыном и сказала, что ей нужно жильё. Она сказала, что будет жить сама, у неё есть, теперь, для кого жить. Я был не против. Я помог ей найти комнатку у знакомого деда Вани, и жизнь пошла своим чередом. Машка жила на детские деньги и пособие, как мать одиночка, Тёму она отшила, раз и навсегда, не требуя ничего от него, но и не допуская даже мысли возвратиться к нему. Я, конечно, помогал ей, помогал без всяких просьб, просто понимая, что так надо, что теперь-то мы уж точно неразрывно связаны друг с другом, пусть и с тяжёлым осадком на сердце, но с этим ничего нельзя было поделать.
Я по-прежнему любил её, хотя и не всегда понимал, как я её люблю, как дочь или всё-таки, как ту девчонку, которая когда-то была моей любовницей.
Тяжелее всего было всё это держать в себе. Никто вокруг ни о чём не догадывался. Нет, ну люди понимали, что я где-то гульнул, жена понимала, что я далеко не безгрешен, но никто не знал, что на самом деле произошло со мной. Я не имел права ни с кем об этом говорить, и всё это находилось в моей голове, разделяя её на части, сводя с ума и путая причины и следствия.
Я был верующим человеком, и теперь я точно знал, что мне уготована дорога в ад. После того, как в моей жизни появилась Машка, я знал, что мне не будет прощения и мне оставалось только ждать, когда черти заберут меня к себе и будут вечно жарить на своих сковородках.
Но я, идиот, не понимал, что черти сами придут в мою жизнь и устроят мне ад на земле.
Через три года началась война, и бесы пришли ко мне.

Господи, как непредсказуема жизнь. Ещё несколько лет назад никто из нас и не подозревал, что всё то, чем мы живём, страдаем, что переживаем, всё это может закрыть очередная страница в нашей жизни. Всё, что бушевало в наших сердцах, легко перечёркивается и начинается новая история, история войны и гибели обычных людей вокруг.
Когда Арсению исполнилось три года, страну уже раздирали на части майданы, свидомые, сепаратисты, рашисты и ещё куча всяких незнакомых слов ворвавшихся в нашу жизнь. Голова шла кругом, милые люди кричали друг на друга и размахивали невесть откуда извлечёнными флагами. Все вокруг одновременно сошли с ума и желали смерти друг другу, и смерть не заставила себя долго ждать. Она привычно и по-хозяйски просто вошла в нашу жизнь и поселилась в ней надолго. И я испугалась, я никогда в жизни так ничего не боялась, а теперь я тупо боялась быть разорванной вместе с сыном, прилетевшим неизвестно откуда бездушным снарядом.
Ужас поселился во мне и передался сыну.

Бесы сказали мне, вставай, пришло время идти и убивать. И я убил. Всё было легко и просто, даже как-то по недоразумению.
Я помню первые драки возле обладминистрации, помню, как разоружил первого мента, разоружил голыми руками, просто ему было страшнее, чем мне, он отдал мне свой автомат и покорно ждал, когда я его убью, но убил я чуть позже.
Первая смерть была на подвале, куда мы затянули свидомых. Они и так были полутрупами. Кто-то показал мне на здорового бугая с поломанным носом и отбитыми яйцами, я услышал, как мне сказали, вали его, и я выстрелил ему в голову, не задумываясь ни на секунду. Мозги и кровь брызнули по стене. А фраерок рядом, с погонялом Цитрамон, прокричал мне на ухо, какого хера, типа, я делаю, он типа сказал мне, уводи его, а я просто взял и шмальнул этому чёрту в голову. Такая вот была первая убиенная мной душа. Потом уже летом, когда война набрала обороты, я сбился со счёта этих душ, Их было так много, что создавалось впечатление, что они сами хотят умереть на нашей земле. Я помню, как мы с такими же психами, как и я, вырезали блокпост. Ещё я помню, как нас послали брать высотку в районе Бахмутки. Послали человек пятьдесят с тремя танками, послали выбивать с высотки человек пятьсот. И я даже не задавался вопросом, почему я иду на этот штурм с такими же идиотами. Один наш танк сожгли, два сразу же отошли, а нас накрыли «вогами», нас били, как по шахматным клеточкам, рассеивая между собой кусками мяса в разорванных тряпках. Нас вернулось оттуда восемь человек, и всё было, как будто, так и надо. Мы пили водку и ушатывали по две пачки сигарет за ночь.
Когда я вырывался с войны в свой город, я смотрел на мирных и с удивлением обнаруживал, что они на самом деле думают, что к ним пришла война, что кто-то развязал эту войну и теперь безвинно страдают обычные люди, страдают женщины и дети. У меня в голове не укладывалось, как же они не могут понять, что это всё произошло из-за меня, бесы пришли за мной на землю, в нашу обычную жизнь и теперь выкашивают по ходу дела тысячи жизней просто так, чтобы не ходить со мной по земле без дела. Бесы не стали ждать, когда меня заберут в ад, они принесли свой ад ко мне.

В августе я уехала с Украины, может быть навсегда. Я устала бояться, устала сидеть по ночам над спящим Арсением и тихо ныть, прислушиваясь к работающим градам, смерчам, гаубицам и ещё к куче всяких смертоносных орудий, название которых мы изучили за эти месяцы. Нас вывезли беженцами в Ростовскую область, а потом дальше в Сибирь. В итоге мы с Арсением попали в небольшую деревеньку, получили комнату в домике на четыре семьи, я устроилась на работу, Арсения взяли в садик. В России было спокойно, и всё бы хорошо, но навалилась ностальгия. Я снова стала плакать по ночам, теперь уже не от грохота орудий, а от тоски по родине, по своим близким несчастным людям. Я вспоминала деда Ваню, вспоминала своих интернатовских корешей. И я всё время думала о Пашке. Я думала о нём бессонными ночами, и от этого его образ путался в моём мозгу, я всё время сбивалась и не могла понять, думаю ли я об отце, или о любимом человеке.

Осенью меня контузило. Снаряд от гаубицы разорвался недалеко от меня. Я оглох на одно ухо, и у меня стало шуметь в голове. А под утро, на матраце, на котором я спал, было большое красное пятно от натекшей из уха крови. Когда я, умываясь, заглянул в зеркало, я не сразу узнал себя в человеке с красными глазами. В белках глаз была кровь от полопавшихся капилляров, и теперь я уже точно был похож на легионера из ада.
Зяма, наш капитан, отправил меня домой подлечиться, но, ни в какую больницу я не пошёл. Я набрал водки и стал отлёживаться в тишине, не считая постоянного грёбаного шума в моей голове.
К тому времени я уже остался совсем один. Жену с детьми я отправил к своему старому московскому другу, чтобы они были в безопасности. Друг нашёл им квартиру, жена устроилась на работу в какую-то коммунальную контору, мы связывались по скайпу, и я общался с ней и с детьми. Я говорил им, что у меня всё хорошо, что наше дело правое, и мы победим. Пусть думают, что папка герой, так им будет спокойнее.
Машка с сыном уехала в Сибирь. С ней я разговаривал в одноклассниках. Машка понимала, что я убиваю людей, но я не говорил с ней об этом, я говорил ей, что вожу хлебушек ополченцам, не надо ей было знать о стучащих копытами бесах в моей башке. Она и так натерпелась, может быть теперь, в далёкой Сибири, ей тоже будет спокойнее, чем со мной.
Машка жаловалась на предвзятое отношение местных к беженцам, она скучала и хотела вернуться домой. Она сказала, что Арсений в садике говорит всем, что скоро уедет на Украину к деду Ване.
Я пил водку и думал, что мы все будем прокляты в этой долбанной войне. Черти шумели в моей голове, сигаретный дым плыл перед глазами, а я сидел и вспоминал свой подарок Машке на восьмое марта. Подарок, который всех нас отправил в ад.

- Как так получилось, Паша? Как получилось, что на всей земле нам не досталось ни кусочка обычной спокойной жизни?
- Откуда я знаю, Машка. Может, у тебя ещё будет шанс на другую жизнь. Не знаю.