Белая ворона : Немного о любви

Когда ты живешь хорошо, очень правильно и очень долго, волочешь за собой, кряхтя, как нудная носатая утка, длинный выводок одинаковых дней, то ты даже не задумываешься о том, что там у тебя внутри. Ты просто барахтаешься в теплой и мутной воде привычного болота. Ты не слышишь, что говорит тебе твое сердце и хочет ли оно счастья. Ты не знаешь, где оно, это счастье, начинается и где кончается. Ты даже не понимаешь, что значит это слово. Ты не слышишь звуков своей души. Потому, что она застряла в жирном утячьем теле и молчит.

Дни, ночи, и опять дни, размеренные, с одинаковой температурой окружающей среды, с поцелуями утром и вечером, до секунды точными, как старинные часы свекра, обеды с периодически наезжающими, радостными, жизнелюбивыми родственниками, родительские собрания, ласковый и любящий муж... Такой необыкновенный, редко встречающийся экземпляр, который до самой старости будет вести тебя за ручку, гладя морщинистые плечи... Когда он мечтательно говорит об этом, ты представляешь сквер рядом с домом, блестящие, к весне покрашенные лавки и две согбенные фигуры, бредущие по зеркальным лужам, держась друг за друга, чтобы не упасть. И понимаешь, что из-за страшной перспективы всегда видеть рядом эту, уже сейчас сутулую фигуру, ты совсем не боишься смерти.

Подаренные по делу и просто так, дорогие цветы, которые всегда у тебя есть, грустно вянут в вазах, сверкают камушки и гремят железки в красивом ювелирном сундучке, кусты на даче радуют ароматной смородиной, дневники, исписанные ровными и практически одинаковыми пузатыми хвостатиками, никогда не доставляют огорчений. По вечерам в уютной трешке на окраине Москвы ровно трещат расходящиеся и сходящиеся гаммы, их с ненавистью выводит подающая надежды дочь. Бабка, которую всем нормальным замужним бабам полагается ненавидеть, а ты, как дура, любишь, вяжет очередные носки, чтобы твои драгоценные ножки не намерзли в резиновых сапогах в это дождливое дачное утро ...

Вот это все для нормальной женщины с устойчивой психикой- именно оно! Это то, что она искала всю жизнь. Это счастье. Оно рассчитано для души и тела, потому что муж - хорошо знает свое дело и выполняет его с завидным постоянством и не менее завидным искусством. Тебе нельзя жаловаться ни на тоску в душе, ни на голод тела. Тело твое сыто, как свинья осенью.

Но ты уродка.
Ты странное создание, у тебя в душе живет ненасытный червь неудовлетворенности. Он грызет тебя изнутри, в душе образуется дыра. В нее затягивает черные тени откуда-то из Вселенной, они множатся, спариваются, меняют формы. Эти тени душат тебя, сжимая изнутри и одновременно раздавливая. Так в тебе рождается тоска.

Тоска увеличивается, ее круглое упругое тело становится с каждым днем все чернее и огромней. Потом она лопается и ты становишься пустой. Вроде как всю твою середину потерли ластиком и остался контур. Так в тебе рождается свобода.

Природа не терпит пустоты. Незаполненные тела надо заполнять. Чем положено заполнять пустые женские контуры? Да еще с новорожденной свободой, болтающейся внутри? Правильно, их заполняют мужчинами. Вернее теми чувствами, которые должны вызывать мужчины.

Для заполнения подходит в принципе любой объект. Совершенно не важно, молодой он или старый, красивый или страшный, как смертный грех, умный или идиот. Тебе нужен материал. Все остальное ты придумаешь сама. Самое главное, материал должен попасть в твои руки вовремя, на самом взлете звенящей свободы, на самом краю зияющей пустоты.

...Начальником твоей лаборатории был старый, умный еврей. Вернее, старым он казался лишь тебе, потому что тебе было двадцать шесть и моложе тебя среди коллег не было. А ему было сорок. Ну, или чуть за сорок. Он был небольшого роста, полный и лысоватый. У него были печальные, темные, какие ранимые и одновременно ранящие глаза. Тоскующие и святые. И еще у него была семья, моложавая рыжая лисица-жена и толстенькая дочка.
Но главное - устои! Он просто не мог этого сделать. Такие столпы благополучных и устойчивых еврейских семей этого не делают. Но он сделал.

Бешеная, закусившая удила, кобыла, с гривой густых волос, тонконогая и упругогрудая, которой ты тогда была, скрутила его быстро. Вы встречались в старом парке, и бешено целовались на лавках. Он беленел до прединсультного состояния, но был очень выдержан. Интеллигентная кровь сдерживала его долго, он с писал тебе очень талантливые стихи и дарил дорогие книги... Тебе этого было мало. Ты плевать хотела на сопливую романтику. Да и секс тебе нахрен был не нужен. Секса в твоей жизни было столько, что он вылазил из ушей и доводил тебя до исступления. Тебе просто нужно было хоть что-то чувствовать, заполнить дыру, зияющую черной пустотой внутри твоего ненормального тела.

И он все же снял квартиру! Сейчас ты понимаешь, чего ему это стоило.. Сейчас ты откусила бы себе свои дурацкие мозги, за это издевательство над умным, порядочным, таким архаичным, что ли, мужиком.
Но тогда! Тогда ты, влетев в комнату, как ополоумевшая Эммануэль, устроила ему ЛЮБОВЬ! Ты медленно раздевалась, извивалась, раскрывалась и закрывалась, развлекаясь по полной. Фантазии тебе в этом деле было не занимать, школа тоже была неплохой, да и ты вошла в раж . Толкнув его на кровать, ведьмой взлетела на него верхом... И только потом заметила, как он побледнел, позеленел почти. И ничего не смог. Вообще ничего. Он весь вспотел, в слегка выпуклых глазах билось страдание. Но тебе было насрать. Ты чего-то там делала со своей душой. Она насытилась. Ненужный и пустой материал, ты небрежно скомкала и швырнула в угол.

Насытившиеся пиявки довольно долго живут счастливо, мне кажется. Они переваривают свою кровавую пищу и рожают пиявчат. Пиявчата растут, образуется семья и пиявке становится не до дыр в душе. Такие пиявки похожи на вампиров.
Может неутолимым голодом и жаждой крови, может жестокостью и холодной жидкостью в венах, может вечным поиском жертвы...

Ты прожила, переваривая выпитую кровь, какое-то время. Ласковый муж - секси -ой, почти убедил тебя, что счастливая старость, слияние дряхлых тел на вытертом от времени диване, это лучшее, что может ждать тебя в уже недалеком будущем.

Тебе уже было чуть больше лет. Ты поправилась и подурнела, наверное. А может похорошела, хрен их знает, этих мужиков, с их несовершенным зрительным аппаратом. Но дикий, необузданный секс пер из тебя как пар из кипящего чайника. Это заставляло их замирать и делать стойку, несмотря ни на твою уже не такую свежую внешность, ни на полное отсутствие твоего желания отвечать на призыв. А может это был не секс... Черт его знает, что это было...

Тем временем ластик, стирающий тебя изнутри, превращая в контур, уже начал свою работу. Внутри, в появляющейся дыре, с рваными краями, уже ворочалась сосущая пустота. Ты искала новую жертву. Тебе нужна была кровь, или бы ты умерла.

Следующей жертвой был мальчик. Такой интеллигентный московский маменькин сынок, лет на десять моложе. Он совсем не встречался с женщинами, был очень начитан, жил с мамой и огромным черным догом.
В этот раз ты все делала бессознательно. Вернее ты почти ничего не делала, вы просто работали бок о бок в тесных, теплых внутренностях лабораторных боксов, часто сталкиваясь телами. Ну еще небольшие приемчики, тонкие хирургические инструменты...

Инструменты, которыми ты пользовалась на этот раз, были простыми до примитивности. В ход пошли - горячее бедро, случайно прижавшееся к руке, маленький крестик на тончайшей цепочке, который щекотал грудь в глубоком вырезе халата. У тебя еще был взгляд, пока красивых глаз, которыми ты долго и со вкусом трогала его лицо, цепляясь за губы и чуть-чуть касаясь кончиком языка своих. Так, по мелочи...

Да много ли надо было этому кутенку. Он не разу даже не попытался прикоснуться к тебе. Но жар, который шел от него, было ни с чем не спутать. О, как ты знала этот жар! И ты ждала...

Трясущиеся руки, которые ты почувствовала на своих плечах, почти через полгода, были огненными и одновременно влажными. Прыгающий голос, срывающийся почти в стон, попросил не оборачиваться и ничего не говорить. Ты замерла и молчала, удовлетворенно чувствуя, как сосущая пустота внутри съеживается и отступает.

Признание (и такое бывает!) было трогательным и очень красивым. Мальчик просил твоей руки, обещая вечную любовь и верность. Ну а отповедь твоя была строгой и до невозможности правильной. Строгая, чистая душой замужняя дама не позволяла себе измен. Милый мальчик найдет себе хорошую, молодую девочку.... О! Как горяча была кровь, заливающая прореху в твоей ненасытной душе. Как она была упоительно вкусна! И как быстро прошла тоска, захлебнувшись в этой крови...

Мальчик потом сильно пил, но тебя это уже не волновало. Ты снова стала цельной, на какое то время. А скомканный материал вышвырнула на помойку.
Потом ты латала дыры еще не раз. Только крови уже надо было меньше и тоска больше не пропадала. Она поселилась в твоей душе навсегда. Жизнь, проплывала мимо, туманная завеса отрешенности сделала тебя равнодушной к происходящему.

Депрессия, это модное слово означает, что серый пыльный паук, крепко обнимает тебя мохнатыми лапами и ласково сжимает. С каждым днем его объятия становятся теснее и мутная паутина вокруг тебя почти не дает проникнуть солнцу. Ты ходишь, разговариваешь, работаешь, улыбаешься и даже смеешься, но это уже не ты. Тяжелая, неповоротливая глыба, в которую ты превратилась, давит на близких и превращает их жизнь в ад.

На новой работе, за соседним столом сидел здоровенный смешливый, веселый мужик. Ты его в упор не видела полгода. Серый кокон, тебя оплетавший, давно залепил все дыры, из которых могла высунуть свою крысиную морду тоска, да и та уже сдохла. Мужики тебя не интересовали, да и вообще людей ты почти не замечала. Была только кошка, с которой в обнимку ты проводила долгие вечера. На вопросы мужа ты не отвечала и только мельком взглянув в его вечно красные, воспаленные глаза, послушно брала очередные таблетки.

Однажды, когда ты стояла в дверях офиса, сильные руки приподняли и переставили тебя в сторонку. Чуть повернув голову, ты утонула в глазах. В них было столько света и тепла, что ты на мгновенье ослепла. "Я все время думаю, ты умеешь улыбаться? " - спросил он. "Такие глаза - и такая тоска. Давай я отвезу тебя домой".

Он долго возился у машины, а ты стояла и мерзла в тонкой шубе. Снимая перчатку, уронила кольцо. Он, кряхтя, как медведь в берлоге, полез его искать. Нашел и надел тебе на палец.
И туман разом рассеялся. Свет, ясный, искрящийся, зимний, предновогодний хлынул с небес и взорвал пространство. Что-то случилось! Что-то случилось очень сильное и очень важное. Ты ничего не могла понять, но там, внутри черной тебя, все стало нежным, тонким и ласковым.
Когда он целовал тебя в машине, ты, столетняя, почти умершая черепаха, теряла сознание и снова выныривала и снова теряла.

Очень скоро ты собрала сумку, взяв только свои тряпки и ушла из семьи. Все кидали в тебя грязью. И даже мать презирала тебя, даже не скрывая этого. Через месяц, ушел из семьи и он, захватив свою старенькую маму и кошку.
Та женщина, которая поселилась в маленьком городе с любимым мужем была радостной, светлой хохотушкой. Ты ее не узнавала, а она не знала тебя. Вы только иногда встречались глазами в зеркале, но это было страшно и мимолетно. Та светлая любящая и любимая дурочка видела в твоих глазах будущее. Черные дни. И быстро отворачивалась, вздрогнув.

Вы вместе. Он крепко держит тебя за руку.. Ты тоже боишься разомкнутых рук!

Вот только ластик... Этот чертов ластик так некстати всегда начинает свою работу