рапана : Про психа и лошадку (3)

Бабочка в келью залетела, крылышками помахала над лампадкой и превратилась в невесту Христову. Никакой магии.
«Уж сколько их упало в эту бездну»
Из белых одежд – в одежды черные. Напоминают тараканов. С той лишь разницей – не размножаются.
Ну, колхоз – дело добровольное. Имеются и свои плюсы. Бабочки ли, не бабочки, с тараканами в голове или без оных, когда они все вместе, они – сёстры; в одной общине делают дело богоугодное и душеспасительное. Согласно легенде, передают людские желания небесам, отказываясь от личных треб, от своего...

Стояла луна, и звёзды отражались в дубовых кадушках.

Говорили Акуле мамка с папкой; «до свадьбы… ни-ни». Теперь ни свадьбы, ни «ни-ни», ни мамки, ни папки. Денег, и тех нет, ибо все сбережения Акулины были переведены на счета монастыря, как пожертвования и имущество (квартира, дача, машина с личным шофером, с двумя охранниками) отписаны настоятельнице.
Взамен - послушание.
Койка, тумбочка, табурет в четырёх стенах, запечатанных каноном и она, с молитвой на устах. Одним словом, призрак.
«Уж сколько их…». Сёстры однокосые.

Всё это были тела, в большинстве своём, отвергнутые судьбоносным ветром перемен за бездарность, за неспособность к выживанию. Огрызки реклам, шопингов, банковских кредитов; бывшие наркоманки, пьянчужки, проститутки - отбросы брезгливого белого света. Не приспособились.

Квадратные щели в мир – окна.

Хороший писатель, с каплей совести за душой, сказал бы себе: «молчи, молчи, помощь монастырям, особливо женским – древняя традиция…молчи. Не гневи Бога». В самом деле, зачем миру знать всю подноготную…?!
Метёт метла Божьего произволения. Ни произвола, ни-ни, а произволения. Слово то, какое воздушное.
Хороший писатель поставил бы точку, свалил слова, образы в узелок и вышел бы на паперть, как та же монашка выходит за подаянием, ибо, хоть и призрак она, и махнула рукой на мир внешний, но есть то ей надо.

У сестры Акулины не оказалось таланта. Как определила настоятельница: «Много трупов ты, девонька, нюхала для будущих печалей своих, не можешь ты воспеть песнь Господню», так и отстранила, поучая: «Молись знаменным распевом. Освобождай сердце от ига страстей своих для радостно-печалия. Да хранит тебя Пречистая»
Вместо пения на клиросе получила бывшая певица послушание дубовые бочки чистить. Бывало, чистит и туда же, в бочку, голосом маленьких детей мяучит, и хохочет в кулачок мелким бесом. Бог знает, что ей в голову пришло и что вспомнилось.

Поп-дива. Ах, когда это было?! Не лучше ли, дива-поп?
Голос у послушницы был, души в голосе не было.
Встретила лето - проводила зиму. Встретила зиму – проводила сны.
Как там, у классика – Проходят дни… Проходят ночи; прошло и лето; шелестит лист пожелтевший; гаснут очи; заснули мысли; сердце спит. Заснуло всё… Не знаю я – живёшь ли ты, душа моя? Бесстрастно я гляжу на свет, и нет мне слёз, и смеха нет!*

К концу первого года жития в монастыре, как раз накануне Пасхи, поселилась в Акулиной келье сестра Ольга. Чтица. Псалтырь читает протяжно, со слезой в голосе грудастом, с нежной строгостью, глубоко, а сама круглолица, круглобока – чисто яблочко наливное.
Матушка не нарадуется; то и дела хвалит: «это не плачь надгробный, восторг торжественный».
Когда молитву правит, все плачут от счастья. Нет спасения. Самого Бога, верно, в жар кидает от её молитв. Чтица всегда улыбается. Давеча, Акулина видела, собирала Ольга окурки возле ворот; улыбалась; после, перед сном, сушила каждый над свечою в келье. Бережно так, заворачивала в платочек и тоже не без улыбки.
Акулина не удержалась, спросила: Курить будешь? Не боишься? А ну как доложу матушке.
Сестра в ответ:
- Не доложишь. Ты живёшь, как карта ляжет, я живу, как Бог мне скажет.
И с неожиданной для круглобокости крысиной прыткостью юркнула за дверь. Ни одна половица не скрипнула. Ольга не сумасшедшая. Господь дал ей послушание в образе блаженной ходить.
продолжение следует)