Дмитрий Петров : Китель.

Человеку трудно без воспоминаний, без вечной связи с миром прошлого...
Я иногда смотрю телевизор, там передают новости – страшные сводки о людях потерявших родных и друзей в катастрофах, ужасно видеть тела мертвых и слезы живых, конечно же, я им сострадаю, ведь знаю, как больно осознавать всю беспомощность ситуации и невозможность повернуть все вспять.
Но, есть еще одно, что на самом деле заставляет меня бояться, врачи называется ее амнезия, а проще сказать - потеря памяти. Не помнить ничего, остаться один на один с чувствами, мыслями, ранее казавшимися обыденностью, которыми легко было делиться с близкими…
А вообще чего скрывать, не память, так воспоминания стираются и всё, даже самые родные люди, забывают меня, да и я забываю их. Друзья теперь приходят нечасто. Нет, с кем посидеть, выпить, поболтать - всегда найдутся. Позвони и всё, смотришь, через час нарисовались, с бутылкой или без. Но, они не приносят того, что всегда есть у друзей – огромный запас воспоминаний. А там и школа, и первая любовь, и совместные драки, и пьянки, в общем много чего. Когда мы встречаемся, я просто могу любоваться ими, друзья, что еще сказать, они друзья и всё.
Правда, со временем я стал замечать, что не только люди, но и вещи могут оказаться друзьями и наверняка у каждого есть или были такие, например, у ребят рогатка трофейная, солдатик, а у мужчин - книжка с номерами любовниц и «боевых» подруг.
У меня тоже есть вещь-друг, живет в шкафу - уникальный артефакт, привезенный мной по окончании семинарии - мой китель, китель, в котором я пять лет честно проходил все ступени обучения. Кто не в курсе, в семинариях студенты носят китель, в общем, это обычный пиджак со стойкой, френч. Правила ухода за ним весьма строги, китель должен быть подшит, почищен и иметь всегда опрятный вид.
Так вот, раз в год, перед великим постом, я достаю его, осматриваю, чищу, набиваю карманы нафталином и перед зеркалом надеваю… Поднимаю взгляд и память моя уже далеко, мне 17 и я на первом курсе семинарии. Всё так просто, я был чист, юн и молод. Я рад тому, что умею верить, надеяться и наверно любить. Мне не хочется кого-то обманывать, куда-то бежать и наверно тогда я жил, а не существовал…
Потом, многое поменялось - я стал хуже, стал черстветь, глупеть и в итоге постепенно деградировать, чем и продолжаю заниматься до сих пор. И белый воротник моей души стал темным от пота блудных мыслей и греховных страстей, а живот вырос от безумного количества выпитого пива и китель уже не сходится на мне. Я превратился в обычный офисный планктон огромного мегаполиса, где свои правила, свои законы и моя вера здесь никого не интересует, мои принципы давно запиханы далеко-далеко, мир не прогнулся под меня, я деталь, деталь системы, но системы другого толка и другого порядка.
Наверно кто–то скажет: «На войне как на войне, держись, бейся», да, это верно когда тебе только семнадцать лет и ты готов биться до последнего, бежать на амбразуру с вязанкой любви и веры, говорить о том, что всё прекрасно, но, когда тебе за тридцать, тебя уже никто не слышит, потому, что в самом грехов не больше и не меньше, чем в других, подобных тебе «homo эректусах», единицы смогли выжить, а я проиграл.
У меня дома много икон, привозил я их из разных стран - Италии и Греции, Египта и Черногории, Израиля и Болгарии, да и Бог помнить еще откуда. Стоят они на полках - лики на них светлы, не то, что мое унылая морда. Я подобно святым хочу говорить людям о Христе, кричать о вере в Бога, но вместо этого есть только охрипший голос и бессмысленная суета в метро. Кто-то из «великих» сказал: «Движение – жизнь», наверно он был и прав, но тогда много веков назад, а сейчас, движение-это смерть.
Я искренне стараюсь любить людей, хотя часто задаюсь вопросом: «А люди ли это или просто волки в овечьих шкурах, или подделка, очередной суррогат эпохи, или вообще никого я не люблю, а просто так притворяюсь, обманывая себя, что это как-то поможет мне добраться до райских кущ?».
И стою я, вот так перед зеркалом, понимая, что не будет мне больше семнадцати… А потом, прощу прощения у самого себя, за то, что не стал тем, кем мечтал, что просто существую и дышу потому, что надо дышать, что все великие дела уже переделаны и лень - мать вперед меня родилась и говорю себе вновь о том, что я мудак, такой настоящий, холеный мудак, которому уже всё равно.
Подобная терапия длится около получаса, потом китель ровно на год, отправляется в шкаф, пылиться и тлеть, как моя душа и тело.