Владимир Павлов : бегущее дерево (1)

Мертвые не умирают. Никто не расщедрится испытать сочувствие к пребывающему в горестях и болезнях покойному. Сочувствуют лишь своей памяти о нем. Его же – не существует. Он – дух, призрак, оболочка воспоминания, нечто, лишенное страстей и стремлений. Так думают. Но мы позволим себе в этом усомниться.

Смерть Марии, юной красивой пейзанки, оборвалась вторичной смертью примерно неделю спустя после Радуницы, когда весна была уже в разгаре. По ее достатку проводы в за-загробный мир выпали ей вполне пристойные. Хотя, осиротев, пошла она в батрачки, да и вообще, на какое-то время оказалась на содержании чужого человека, обращаться за льготами к Стражам Врат ей не пришлось. Так что существование ее осталось кристальным, лишенным даже налета низости. На фермерском подворье Кирилловых, где она работала, был пустой флигелек. Там Мария и устроилась, и туда же ей носили питание, оправданно скудное, ибо она и того не съедала. Унаследовав от отца чрезвычайную чистоплотность, она на диво хорошо разубрала свое утлое обиталище. Оттуда, сквозь дряхлое окошко, ее слабый кашель пробирался на дворовую лужайку и бегал за старообразными детишками хозяев кусачим фантомчиком. Такое вот ничтожное отличие было у Кирилловского подворья той весной.

Там же под конец смерти девушка вкусила несравненную прелесть того состояния, которое называют «полетом в когтях Черной Птицы», – о нем будет сказано в свое время. По обычаю всех обожженных Тенью, она до последнего вздоха сохраняла особую ясность духа, и одиночество начальной весенней поры стало надежным панцирем для ее обостренной чувствительности. Одинокой ее можно было назвать лишь среди людей; компания элементалов и стихийных духов, бессловесная, зато тем более сердечная, прекрасно заменяла человеческое общество. Самый момент второй смерти пришелся на тот час, когда невыразимая прелесть внешнего мира воспринимается частью того внутреннего пространства, куда уводят сны. Случилось это на рассвете, в пору владычества порхающих солнечных лучей и призрачных ласточек. К тому же, день вставал выходной и в этот час еще не был осквернен удушливой суетой деревни.

Люди погибают не от ранения, болезни или несчастного случая, а потому, что сталкиваются могучие силы и летят осколки. В них – гибель, она смотрит долгим, небывало долгим, глубинным взглядом, превращающим век человеческий в застывшую картинку, где до безобразия ясно проступает тоскливое иносказание. В образе судьбы этой девушки не много было такого, что захотелось бы подретушировать. С самого своего сокровенного, вневременного начала все ее существо с годами складывалось прекрасным. Белое, без изъянов, излучение облегало его в сумерках существования, из которых склоненному к ней уху Тени слышалось биение страсти, а в ее вопрошающих глазах отражались светящиеся белым огнем провалы. За все свое бытие девушка успела стать всего лишь человеком, с улыбкой осуществляющим свою судьбу.

Вторая смерть Марии тем весенним утром была конечным пунктом более отдаленного события, берущего начало тогда, когда ее отец, Константин Семенов, вступил в права наследования родительским коттеджем. Это были не ахти какие хоромы, но во многочисленных флигелях и хозяйственных постройках, облепивших вытянутое, двухэтажное строение как котята кормящую мать, царил дух достатка и спокойной уверенности. Потомственные столяры Семеновы слыли в своей округе достойнейшими людьми. Наибольшего процветания род достиг при отце Константина, когда на коттеджном участке было построено несколько столярных мастерских. Заглазные разговоры не могли зацепиться за что-либо особенное в поступках их владельцев, и фронтонные окна старого дома смотрели в душу соседей победнее с выражением все более надменного достоинства. Что-то своеобразно достойное было и в том, что всему делу, приносящему миллионы прибыли в год, был единственный наследник, и, по всем видимостям, все у него шло на лад. Родители ему ни в чем не отказывали. Весь мир представлялся ему сплошной гоночной трассой, по которой можно было нестись, с улыбочкой да с припевочкой, на купленном отцом спортивном авто, с девушками и с друзьями, останавливаясь лишь за тем, чтобы перекусить в ресторанах и потрястись на дискотеках в ночных клубах. «Молодой босс» и прочие слова, с какими к нему обращались, добавляли джема в пирожок жизни, хотя над значением их он не особенно задумывался. Непоколебимое достоинство родителей, покоящееся на аристократизме характера, воспитывало его исподволь; едва ли кто-либо слышал в их доме семейные поучения и ругань. Так вот и вырос из него плечистый улыбчивый юноша, унаследовавший от отца прямой нос с едва заметной горбинкой, а от матери смеющийся взгляд голубовато-стальных глаз, иногда необъяснимо становящийся исподлобным и диким.

Надо полагать, родители возлагали на сына немалые надежды, однако высказывать это почему-то нужным не считали. Иной раз мать, ладная, сбитая женщина, своими маленькими хрупкими ладошками державшая хозяйство стальной хваткой, пыталась излагать сыну свои взгляды, но попытки эти неизменно сводились к шутливым спорам и незлым насмешкам с обеих сторон. В душе отпрыска формировались две точки опоры, на которые навивались черты характера: с одной стороны, какое-то бессознательное благородство, с другой – твердое ощущение того, что родительский дом существует в независимости от людей, пространства и времени, и все, в нем происходящее, естественно и самопроизвольно, как дыхание. Таким вырос Константин, молодой хозяин коттеджа и мебельной фирмы, и вот ему пришлось похоронить сперва мать, а вскоре вслед за ней и отца. Мать умерла во время весеннего ледохода, еще крепкой женщиной: ее завели в болото лихоманки, и она смертельно простудилась. Отец заливал горе вином и как-то, сильно пьяный, упал животом на зубастый диск распиловочного станка.