Владимир Павлов : бегущее дерево (2)

Тотчас после вторичной смерти матери Константин почувствовал поворот жизни в новое русло, и было непонятно, знаменует ли эта перемена подъем или спад. Вакханалия воскресающей весны вторглась в суровую картину ухода человека из загробного мира. Он знал лишь одно: часть его самого навсегда ушла в опрокинутые пространства апрельских заводей, как если бы вон ту лохматую сосну над болотцем, мимо которого он прошел, срубили, а ее отражение осталось… Гиблые болотца памяти, как незаметно вы засасываете ворота изгороди, окруженной привычным свечением весеннего вечера! Константин отвез договор молчаливому важному финну, который хотел заказать им мебель для ресторанного комплекса, и вернулся обратно. Здесь, у ворот родительского дома, одиночество молодости словно пошло ему навстречу живым существом. Ольга, молодая домработница, сидела в дверях веранды, и в ее глазах отражалась другая, не похожая на реальную, даль. В этом не было ничего необычного: рабочие ужинали, она дожидалась грязной посуды. Сотни светлых весенних вечеров пустыми лотерейными билетами догорали над ее головой, но в одном из них оказался крупный выигрыш. Константину было не миновать ее взгляда, спокойно отражающего красоту ее печали. Она могла бы убрать его руку, которая, словно невзначай, легла на ее округлое плечо, но не сделала этого. Что ж удивительного, что все случилось так быстро? Ольга – самая улыбчивая, самая красивая девушка в округе, плотная, ладная, спелая, не похожая на тех бесформенных девиц из солидных семей, которых прочили ему в невесты. Не переступить было через этот вечер так просто, чтобы он сгорел бесследно.

Происшедшее недолго оставалось незамеченным старым хозяином, который тогда был еще жив. Тихое и спокойное напевание влюбленной девушки все равно, что оглушающий грохот. Но просто и трезво рассуждать о вещах, чуждых его натуре, убитый горем вдовец не мог. Потому отбрасывал он от себя, как налипшую паутину, мысль о том, что девушка эта из неблагополучной семьи, и дальше батраков там никто испокон веков не выбивался. «Напротив, это и лучше: она не избалована, привыкла всего добиваться сама» – И тут же его настигало инстинктивное чувство чего-то иного – первые гримасы какого-то близящегося позора. Так размышлял хозяин, выливая в бокал остатки вина. Он сидел на открытой, незастекленной веранде, в плетеном кресле у столика, покрытого длиной, до пола, скатертью. Рыжая кошка выскользнула, отколыхнув скатерть, из-за стола и вскарабкалась на деревянный барьерчик. Где-то там сейчас какая-то паясничающая стихийная сила заставляет учащенно биться сердца, в сущности, случайно нашедшие друг друга. «Надо попросить Марту приехать. Быть может, она сумеет навести порядок во всем этом бардаке»

Тем же вечером он позвонил сестре. Приехав, та сразу же заявила, что избыток женщин в доме ни к чему хорошему не приведет. Хозяин благодушно предложил Ольге подыскать себе место. Все это случилось, пока Константин гулял на свадьбе друга. Он даже не доехал до дома: услышав от соседей новость, развернул машину в противоположную сторону. Полузаросший большак, ведущий к Тярлево, так затопило, что временами вода облизывала боковое стекло. Мышиный, прогрызающий страшок за авто, которое не ехало, а косолапо ползло по рытвинам и промоинам, мешал отчетливо вообразить дом Ольги и ее саму, с матерью и сестрой. Каким он все это представит, таким оно и будет. Вообще, до своей смерти Константин был известным гонщиком и думать научился уже здесь, в загробном мире. Дорога пропадала, все гуще становилась растительность. Мысли потекли не в то русло, стремительно смерклось. Над чернотой деревьев в блеклом ночном небе, седом от звезд, встала ущербная луна. Сконцентрировавшись, он выбрался из гущи кустов и молодых березок на дорогу, которая вела вглубь поселка. Вновь засиял день. Просевшие, подгнившие домики с ржавыми кровлями при виде незнакомца насторожились, как собачьи уши. В сущности, он знает Ольгу с младых ногтей: когда-то в прошлой, физической жизни они дружили в школе, кажется, между девятым и десятым классами. Насколько причудлива сеть обстоятельств, причин, совпадений: Ольга стала женой его друга, он женился на ее сестре. А в сущности всегда любил Ольгу… Когда металлический осколок вонзался ему в мозг, это было последнее, о чем он успел подумать.

Когда показалась до отпечатка в мозгу представляемая мысленно хибарка, от переизбытка жизни у него чуть не отнялось дыхание. Редкий и кривой, как старушечьи зубы, забор и самые окна, казалось, удивились такому солидному гостю, однако лицо хозяйки выдавало какую-то отнюдь не нежданную радость.
– Узнал, что Ольга уволилась, вот и решил зайти, – словно оправдывался Константин.
– Да оно и ясно, две хозяйки в одном доме, – буркнула мать Ольги, и принялась готовить гостю чай с бутербродами.
На кухне пахло валерьянкой. За крохотным, с фанерной крышкой столиком приютились мать Ольги, ее сестра и Константин, пили чай. Круглое хозяйкино лицо с подстриженной по-мальчишечьи челкой, мятое, нездоровое лицо немолодой женщины, разгладилось, губы растянулись в обоюдоострую улыбку:
– Вы, наверное, ждете Ольгу?
– Стало быть, ее не будет?
– Боюсь, напрасно приехали.
– Да там она, в бане, белье полощет, – вырвалось у младшей сестры Ольги.

С ощущением, будто он завернул к завистливому соседу, Константин спустился с крыльца и спокойно зашагал к бане. Затравевшая межа служила братской могилой бутылочного стекла, этикеток и пластиковых стаканов. Под соснами, в вечной тени, приютился маленький домик, обшитый в елочку. Там он и застал свою Ольгу в полумраке предбанника с низким потолком. Это было то же самое создание, что сидело тогда в дверях коттеджа – и все-таки память не была столь точна: она слегка вздернула нос, все черты лица будто очертила острым карандашом; большие ясные глаза глядели пристально, даже строго, но за этой строгостью угадывалась неуверенность и чуть слышный зов застенчивости.

В ту ночь старый Семенов не мог заснуть до прихода Константина. Тот заявился в два часа ночи и веселой походочкой прошествовал в свою комнату, так что не составляло труда догадаться, где он был. Возникло желание поговорить с сыном обо всем том значительном, что происходило в его жизни, и чему еще не поздно было положить конец. Но он тотчас сообразил, что разговор потонет в недомыслии и недочувствии. Как будто не его кровь. Он представил, как сын говорит с эдаким шутовским вызовом: «Ну, что, лишишь теперь родительского благословения?» Накаляясь придуманной обидой, Виктор Семенович спустился ветхой лесенкой вниз, намереваясь откупорить бутылочку мартини. Слышно было, как Константин болтает по телефону, журчащие интонации выдавали самое радостное расположение духа. Внезапно старик осознал беспомощность своих последних усилий навести порядок. В прежние времена жизненная хватка всегда выручала его, что-то подсказывало ему, как действовать; теперь же хватка жизни ослабевала, зато начинала ощущаться хватка смерти. Слева в грудь остро кольнуло, бокал чуть не выпал у него из руки. Он сунул бутылку в бар и стал торопливо подниматься, чтобы тотчас лечь спать, как если бы остаток ночи мог растягиваться до бесконечности. Неважно, проснется ли он завтра: в некотором смысле завтрашний день для него уже не рассвет. Поражение было полным, хотя никакой битвы, собственно, не произошло.