Вано Борщевский : Призрак ламы

Пегая самка ламы, задрав голову, смотрела ввысь. Из-за ярких огней мегаполиса блеклые звёзды растворились рафинадом в нефти.

Шипящий посвист переключил внимание животного. В тисках переулка, набитого разным хламом, из воздуха соткалась смерть. Густые, как шерсть, клубы чёрного дыма приняли форму большой угловатой ламы. Из пустых глазниц вытекала и поднималась вверх изумрудная плазма, окольцовывавшая голову короной. Смерть приоткрыла пасть. Ослепительный фрактал, искривлял материю, всасывая всё, что находилось рядом. Пасть ширилась, развёрстываясь до земли.

Сквозь искажение повалил крупный снег. В испуганных глазах животного отражались резные ступени к храму инков в Андах. Ниже, вдоль, ниже, внутрь и наверх. На обледенелой площади храма безмятежно переговаривалась тысяча лам, а небо выглядело безоблачным и казалось родным. Дымчатая фигура набросила лассо на шею животного и грубо потащила в портал.

Уперевшись всеми лапами в землю, лама колоколом мотала головой. Смерть попустила немного путы, давая ложный шанс. Развернувшись на месте в одно движение, лама бросилась прочь из переулка к огням большого города.

Старая улица мегаполиса разодетая голубым и розовым электрическим светом, выглядела, как молодящаяся блядь, благодаря стараниям бездарных рекламщиков. По самой кратчайшей траектории, наперекор рёву железных банок с фаршем, животное запрыгнуло в рот городскому парку. Всюду мимо тропинок росли огрубевшие хвосты, похороненных в земле драконов, которые каждую ночь под шум драки кронами, перекидывались птичьими гнёздами. На небе силач месяц нахмурил, изъеденный кратерами лоб, дымя на город серебром.

Разрезая парк пополам, лама почувствовала, как никогда прежде, острую любовь к жизни, которая, казалось, могла заставить тело лететь. Каждая секунда времени превратилась в идеальный праздник. Её большие мерцающие глаза ссыхались от ветра и били пылью по ушам. Смерть держалась чуть позади, не догоняя, а направляя.

Ночь подписала абдикацию и наступил рассвет. Первые лучи солнца лизнули щёки небоскрёбов, и золото подожгло здания. Леска пожарных лестниц приняла форму крыльев, вертолётные площадки на крышах задрались красными клювами, а черные тарелки ретрансляторов птичьими глазами смотрели в чистое небо. Когда лама пробегала мимо, небоскрёбы задрожали, оторвались от фундамента и вспорхнули птицами мандаринками в воздух.

Всё чаще на улицах встречался подневольный фарш, замоченный в рассоле духовности по разным рецептам и неизлечимо больной похмельем будней. Лама врезалась в них, огибала статическим электричеством и снова собиралась в контуры.

На преступной периферии, загнанная смертью лама увидела искорёженный крытый прицеп. У обочины горлом кровоточил бурый самец, а рядом, параллельно разделительной линии, лежал труп пегой самки ламы.

На бордюре сидела темноволосая, миниатюрная девушка с безумными бровями. В её чёрных, как сволочь, глазах не было ни капли сострадания, когда в кубке рваного горла самца пенилось молодое красное. К громкому бульканью примешивался шипящий посвист. Девушка вплотную шагнула к умирающей ламе, опустилась на разбитые колени и с равнодушным видом отсосала. Прозрачные края её горчичной юбки заигрывали с аквилоном. С семенем из ламы вышла жизнь.


Пегая лама увидела пробуждение души от жестокого сна. Девушка поднялась на ноги и открыла рот, который разросся до размера двери. Призрак самца смирено вошёл в портал и исчез. Пегая лама оглянулась. Над дорогой левитировала её собственная смерть. Животное медленно пошло навстречу и когда они встретились, лама виновато, будто извиняясь, боднула смерть головой.

Бурая и пегая ламы спустились ниже по резным ступеням, прошли вдоль скалы, свернули ниже по звериной тропе, вошли внутрь храма и поднялись наверх на обледенелую площадь, где переговаривалась тысяча лам, а небо выглядело безоблачным и казалось родным.