Полспирта-полводы : Над Троицким рынком оранжевое небо

- От таракам – муравьям, высокоэффективное универсальное средство. От таракам – муравьям…
- Обув мужской – женский, все модэл, о-о-обув мужской – женский…
- Куртки осень – зима, с лазерным напылением.
- А чье производство?
- Москва – Италия.
- Москва – Кассиопея!
- Девушка, это чей кожа?
- Скидочку, девушка.
- Хозяйка…
Суббота. Толпа фигачит сплошным потоком, семьями, парами, мужики в костюмах, будто на свадьбу. Наташа молотит, как у станка, вся в липких ценниках, оранжевые пятнышки даже на спине, ботинки сыпятся в соседнюю палатку.
- Девушка есть хорошие кроссовки?
- Есть модель «спреньди», она хорошая сама по себе…
- Ну, что это за цена? Хоть полтинник, девушка…
Я грузчик, скоро мне бежать на склад еще за товаром, а пока принес коробочку с пловом и стаканчик с чаем.
- Наташа, я тебе обед взял.
- Спасибо, я чуть кони не кинула, торгуй давай.
- Молодой человек, какой размер?
- Мерить надо.
- От таракам – муравьям…
- Что спустишь на эти кроссовки?
- Я не хозяин, Наташа…
- Ой бля, ждите оргазма.
- Хохлухи совсем оборзели.
Мужики поддатые, смеются, толпа понесла их дальше, к павильонам.
- Надоели, что скинешь, что сбросишь, спустишь…
Напротив нас палатка «Американские колготки», там всегда завал, в любой день, Гришку даже не видно, только колготки фонтаном.
- Сынок…
- Не надо пихаться, дама! Мальчик, мне поэластичней чего-нибудь. Что вы на него орете?
- Я не ору, я спокойно…
- Он тут за сто рублей стоит, думаете большая радость торговать. Конечно. Спасибо молодой человек.
- Если б вы, дама, узнали, сколько этот мальчик зарабатывает только за субботу, повесились бы на своих эластичных колготках.
- Ай, не стыдно вам…
- Пожалуйста, куртки Москва – Италия.
- А чье производство?
- Материал харьковский, пошив московский.
- Да, ну – блестящие…
- Лазерное напыление.
Толпа редеет, мы выползаем из палаток, закуриваем наш сосед справа, азербайджанец по имени Алмас, предлагает всем «Мальборо». Каждое утро он меня спрашивает – как ты думаешь, сегодня торговля будет? Сегодня торговля была, и Алмас поет свою любимую песню:
- Куплю букет и подарю цветов, той девушке, которую люблю…
И смотрит на Наташу, Наташа считает выручку, Наде завидно.
- Сколько сделала?
- Чирик есть, наверное.
- Хуя се! У меня – пиздец, как будто и не суббота.
- Надь, ты разденься.
Алмас ее передразнивает:
- Материал харьковский, пошив московский, продавец – хахол!
- Ой, балбес черножопый, молчал бы.
- Да, ладно, ладно…
Народ марширует в обратном направлении, на выход, за воротами кто-то плачет.
- Не надо мне ничего! Все, отстань я сказала!
- В трусах будешь ходить!
- Я, между прочим, тоже работаю…
Смех, рев, трещит скотч. Забегали грузчики со своими телегами, я помогаю Наташе собирать товар в баулы.
Стемнело. Вспыхнули гирлянды ламп на копьях забора, охрана закрывает первые ворота. Наша компания ужинает в кафе на рынке, ждут меня, я задерживаюсь, как обычно. У нас склад далеко, во дворе на Измайловском проспекте, в каком-то гараже.
- Дима, наливай себе, - приказывает Алмас. Мой стульчик единственный свободный, больше мест нет. Cтол заставлен пластиковыми стаканчиками, водка, коробки с соком, пепельницы, Наташа смотрит на меня, в ее глазах ярко отражается люстра. Алмас завтра едет в Москву за товаром.
- Наташа, что тебе привезти?
- Привези мне аленький цветочек.
- А, что это за модель?
Все хохочут, Алмас обнимает Наталью.
- Поехали с нами.
- Что мне за это будет?
Алмас вскидывает руки и орет в потолок:
- Все сокровища Троицкого рынка брошу к твоим ногам!
- Мне нужно только одно сокровище.
Снова бенгальские огни в глазах…
- Три года я его охмуряю, охмуряется почему-то дядя Алмаз.
- Прекрати.
- Вот так всегда.
Кафе закрывается, непривычно вымерший рынок притих до утра, ветер гоняет по асфальту пустые коробки, мелкий мусор, хлопает козырьками опустевших палаток, и небо оранжевое - оранжевое с ярким осколком октябрьского солнца над гостиницей «Советская», дворники набивают мусором мешки, шуршат метлами. Сторожа запирают за нами ворота, Алмас с земляками идут к стоянке такси, прощаемся с ними до завтра идем к метро.
Закат субботы, людской круговорот у «Техноложки», Надя пропала не попрощавшись, я беру Наташу за руку, мы продираемся к ларькам.
У нее строгая хозяйка, у которой она снимает комнату, даже вроде, как дальняя родственница. Но сегодня ее нет, уехала на Украину. И мы с Наташей договорились, в первый раз за эти годы о чем-то договорились.
Я хочу взять пива, Наташа мотает головой.
- Поехали, там все купим.
Она живет у Московского вокзала, две остановки на метро, всегда покупает жетоны, я ей как-то говорю:
- Купи карточку, будет дешевле, ты же экономная.
- Та не, а вдруг кассирша паспорт попросит, а у меня регистрации нет, милиции вокруг…
Старая квартира, центр, я редко бывал в гостях в центре, сам всю жизнь прожил в Купчино. Потрясающий вид, крыши железные, ржавые зеленые, красные, мансарды, чужие окна так близко. Заросли антенн, купола соборов Казанского, Исакия, и далеко синий, это наш Троицкий.
Я нашел стаканы, убрал со стола в сервант книги, калькулятор, накладные, уселся у окна. Наташа гремела посудой на кухне, крикнула:
- Борщ будешь?!
- Давай!
- …Сергей, как нажрется, давай все в окно выкидывать, центр музыкальный, посуду, телевизор, потом ходит все собирает. Мы тогда в поселке жили, в отдельной квартире, хорошо не высоко, второй этаж. Музыкальный центр жалко, кто-то подобрать успел, красивый такой был, летал хорошо. О, Боже, а как куканил! Я там медсестрой в поликлинике работала, прихожу один раз со смены, а муж мой на полу валяется, вся майка разодрана, а из груди нож кровавый торчит. Я как заору на весь дом! А он встает, отряхивается – тише дура, я пошутил. Сам майку порвал, красной краской испачкался, нож сломал и к груди, вот сюда прилепил. О, дурак. А я ору, не могу успокоится.
- Сумасшедший.
- Это был его последний кукан, собрала вечером свои вещи и уехала к родителям. Сейчас на шахту опять устроился, сестра его звонила.
- Ты тоже, помню, такая дура была. Кричит на весь рынок, носится туда-сюда, коса до жопы.
- А сейчас?
- Сейчас ничего.
Пиво закончилось, на часах половина двенадцатого, небо черное, без созвездий, свет горит во всех окнах, куда ни глянь, шевелятся тени, весь мир спрятался за занавески, огромный город не спит в субботу.
Наташа выключила телевизор, сняла рубашку и джинсы.
- Дим…
- Ты же знаешь, нам некуда идти.
- Мы в первый раз здесь, одни, у тебя нет других слов?
- Не буду больше, только про нас не говори никому, пожалуйста.
- Дима, ты ей больше не нужен.

Тихо в воскресение утром, ни машин, ни людей. У первых ворот рынка грузчики чихают от раннего, яркого солнца, пердят с похмелья.
- Бля, нажрался вчера.
- Зачем на ночь-то?
- Адчжхы-ы-ы!!!
Маленький Вовочка жахнул, как из гаубицы, Алмас выронил тряпки, матюгнулся в свою палатку, повернулся к грузчикам, закивал башкой, мол, будь здоров, дорогой.
- Что б ты сдох!
- Спасибо, друзья!
- О Димон идет.
- Димон, дуй за пивом.
- Скидываемся…
Гришка "американские колготки" уже торгует, у него оптовичка тетя Лампа, с ней вечно возня. Лампа не доверяет калькуляторам, любые суммы считает в уме. Алмас выглянул из палатки:
- Ты как думаешь, сегодня торговля будет?
- Будет, конечно будет.
- Не вижу я, пока одни старухи ходят, мозги ебут.
В туалете радиоприемник пропиликал семь утра, Гришка зовет меня перекурить это дело.
- О, бля, китайцы идут. Здравствуйте товарищи гуманоиды, нихау.
Китайцы радостно кивают в ответ.
- Нихау, нихау, мянь – минь.
- Торговал в прошлый понедельник на дальней точке, как американский солдат во вьетнамском плену, весь день – хуянь-мянь.
В туалете радио включили, доносится мелодия Нино Рота тема к кинофильму «Крестный отец».
- Слышь, Алмаз, откуда музыка, знаешь?
- Из сортира.
Мы ржем, Алмас раздвигает свои тряпки.
- Опять смеетесь, - тут он сам запел, - куплю букет и подарю цветов, той девушке, которую люблю...
Это Наташа пришла, поздоровалась со всеми. Вовремя думаю.
Все, народ попер. С пивом, джин-тониками, лица деформированные от сна, мужики нарядные, в галстуках, ну как обычно.
- Новое, универсальное средство от таракам – муравьям...
- Обув мужской – женский, все-е-е модэл…
- Это невозможно, сударыня, та сумма, которую вы можете предложить, для меня унизительна.
- От таракам – муравьям…
Алмас от кого-то услышал, знаменитую пословицу, даже петь перестал, все шептал:
- Я не настолько богат, что бы покупать дешевые вещи…
Эти несколько простых слов пленили своим противоречием.
- Дима?
- Ну?
- Зачем так? Я не настолько богат, что бы покупать дешевые вещи.
- Потом, Алмаз, ладно?
- Хорошо, хорошо…
Вдруг рев Боцмана.
- Женщина!!!
- Вы же администратор!
- Жен-щи-нА! Повторяю, нижнее белье обмену и возврату не подлежит!
Бабка семенит за Боцманом.
- Она продаст, они же новые, вчера брала.
- А вдруг вы больны, не положено, санитарные нормы…
- Да не носила я их, понюхайте!
Бабка сует трусы Боцману в харю.
- У, ебт, охрана!
Смех, свист, бабку уводят.
- Алмаз, давай по пиву.
- Не, спасибо. Тридцать восьмой, как раз на девушку, берите. Я уже в кафе водки выпил.
Скоро надо будет Наташе еще товара, через полчаса съезжу на склад, Надька молодец сегодня, уже какое пальто втюхивает с лазерным напылением. Семья окружила ее палатку, мамаша меряет блестящий лепень на коровьем меху, муж ждет, девочка держит мамино пиво.
- Отлично, отлично, - Надежда с зеркалом бегает вокруг тетки, - вам очень хорошо, здесь немного подошьете, это отрежете…
- Ладно, берем. А у вас дешевле, чем на Просвещения, я сама там стою на посуде, сегодня у меня день выходного, вот решили съездить, посмотреть. Плати, родной.
Надя упаковывает куртку в мешок, мужик сует деньги, уходит к палатке Алмаса.
- Носите на здоровье, потом еще придете, спасибо скажите.
- И вы ко мне за посудой, я вам все по закупке…
- Ой, это когда домой поеду.
- Удачной торговли.
- И вам также. Ой, а сдачу вы взяли? Посмотрите, ах, да, по-моему взяли.
Тетка выворачивает драные лузы карманов, трясет спрессованным носовым платком, роняет ключи.
- Нету, двести рублей сдача.
- А сколько у вас денех было? У меня все четко, смотрите, я записываю…
- Хули мне твои записи! Денех. Давай, гони двести рублей.
У Надежды зрачки скатываются к переносице.
- Шо ты тут из себя пальцы гнешь, сука! Ищи лучше, вечно в трусы запрячете, потом…
Ты-дынц! Звонкий шлепок, и не менее звонкий, словно трель арбитра на стадионе, вопль. Бабы сцепились и рухнули в палатку.
- Охрана!!!
Воскресение, народ приезжает с области целыми автобусами – Сертолово, Токсово, Кронштадт. Набежали мужички усатые, полупьяные, такие тихие обычно на рынках. Молодые крепыши в «вареных» куртках, крашеными чубчиками и пудовыми кулаками. Драка! Как обычно по воскресениям, понеслось! Налетела черная сотня, но не дрогнули чубчики, земляки Алмаса отскакивали, словно кегли в боулинге, улетали на асфальт, вой, крик, аноаназыс-с-ским ебиомат. Дрались все – бабы, дети, старухи, китайцы, охрана. Перевернули палатку, модные свитера, шарфики, шапочки размазались каблуками по лужам. Наташу вытащили за волосы, ее голова замелькала в орбите побоища, я бросился к ней и тут же получил локтем в переносицу, будто кирпичом. Чудь не подавился кровью, хлынула на грудь, теплая на пальцах, закрякала милицейская машина: «планета Шелезяка, жизни нет…»
И тут, сквозь весь этот хаос, вопли, перезвон, я услышал, как он меня зовет, мой старый телефон, огромный, как рация, допотопная «Нокиа 250». Звони, звони, не умирай, я сейчас! Отпустите! Кто-то сзади мертвой хваткой держал меня за шею. Пусти же, сволочь! Так, ну все.
Стоооооооооооооооой!!!
И Некто на небесах нажал на «паузу», замерли все и вся, в нелепых позах застыли чертовы куклы, ослабли вражеские объятия, я влетел в палатку, дрожащими руками расстегнул молнию на сумке. Звони, я уже здесь, какую кнопку, совсем забыл, вот…
И в разразившейся вселенской, космической тишине, я услышал ее голос:
- Алё?..