Полспирта-полводы : Над Троицким рынком оранжевое небо (окончание)

- Скажи, я тебя люблю. Ну, говори! Не отворачивай свою харю медвежью.
- Вот сволочь.
- Говори. Я. Тебя. Люблю. Ну?
- Сказал уже, отвали.
- Еще раз, я плохо слышала.
- Я тебя люблю. Все! Ай, больно же!
- Налей мне, пожалуйста, оп, хватит, спасибочки. У тебя фотографии с собой?
- Нет.
- Димка, я хочу туда, слышишь? Давай уедем, только я самолетов боюсь.
- Ты лучше квартиру обменяй, здесь тебе жизни не будет. Господи, сколько можно было уже всего сделать – ремонт, мебель всю твою бомжовскую выкинуть, новую купить. Что мы за люди?
- Нет, лучше уехать отсюда на веки вечные…
- Уедем, я заработаю за лето, и уедем, только сначала поженимся.
- За что ты меня любишь?
Казалось, весна опять была нашей, я каждый вечер покупал куриный окорок и килограмм апельсин, откармливал Веру по рецепту Милы. Еще Вера пила французские таблетки от алкоголизма, и устроилась на работу в ларек у станции метро «Московская». Я сказал матери, что наверное, скоро женюсь.
Первого мая забухал на рынке с нашими охранниками, приехал поздно. Вошел в квартиру, дверь была не заперта, на кровати спала Вера, одетая, рядом храпел Егор, на кухне, на полу валялся еще один брат. Я налил «Бурбона» в последнюю в этом доме чайную кружку, сделал два глотка, и хлопнул в дребезги несчастную кружку об стену. Егор захрапел еще громче, Вера застонала, но так и не проснулась. Прощай. Прощайте все, спасибо за внимание.

Снова июль и бессмысленная тягучесть летних дней, почему мне всегда так плохо летом? Иду с работы по Первой Красноармейской улице, где углы домов сточены нашими тенями, мир плавится в слезах моих о тебе, даже время не лечит. Боль не ушла, лишь отступила за горизонт подсознания, стоит уколоться хоть о слабое воспоминание, и все, плотина прорвана. Почему ничего нельзя сделать? Я так устал.
Старая «nokia» молчит неделями, подзаряжаю батарею, таскаю его всегда с собой, я давно купил себе новую трубку «3310», последняя модель, и жизнь продолжается и пусть старый телефон спит пока, я верю в чудо...

Итак, Некто на небесах нажал на кнопку «пауза», в одно мгновение застыл круговорот побоища, замерли чертовы куклы, будто манекены. И в разразившейся вселенской, космической тишине, я услышал ее голос:
- Але?
- Привет…
- Как ты?
- Нормально.
Она замолчала, я нарисовал ее перед собой, она сидит в углу на диване, смотрит в окно, обязательно с сигаретой, перекладывает трубку из одной ладошки в другую, поправляет волосы.
- Какое-то эхо, как с того света.
- Не знаю, связь такая.
- Ты работаешь? Я завтра приду, дело есть.
- Начинается. Какое дело?
- Все завтра, не будем тратить драгоценные минуты, а то опять будешь орать, что все деньги на телефоне на меня потратил.
- Вера…
- Завтра. Все, жди, ладно?
- Ладно.
Вольно! Кнопку отпустили, люди с недоумением отряхивались, подымаясь с асфальта, собирая раскиданные кепки, кошельки. Наташа громко икала, Алмас утирал разбитый нос белоснежной блузкой из последней коллекции, смотрел на небо, пробежали куда-то охранники...

Серые облака проплыли над рынком, разродились коротким дождем, солнце выглянуло и спряталось за купола Троицкого собора. Проявилась радуга жирная, многоцветная. Бабки вышли из церкви, громко треплются у ворот, махают палками, целятся в меня резиновыми набалдашниками.
- Где вот они работают? Сидят, торгуют!
- Расплодили черножопиков!
Понедельник, в палатке "американские колготки" Марина кабардинка, со своими «тренировочными» шароварами и колючими рубашками. Все сегодня выходные Алмас, Наталья, Надя, Таракан - Муравьям.
Вера ворвалась на рынок, бросила мне на колени кожаную, дамскую сумку, и плюхнулась на баулы, я встал.
- Ну?
- Опять, ну. Не запряг пока.
- Вера, ты что замуж вышла?
Я с нахлынувшей, вдруг тоской, разглядывал ее – дорогая, лайковая куртка, джинсы, явно не с рынка, замшевые ботинки, эта сумка, все чистое и новое.
- Я квартиру продала.
- Что?
- И больше не пью. Сядь. Стоишь, как негр с подарками.
Я сел рядом. Мы молча смотрели, как женщина у Марины одевала своего мужика во все кабардинское. Мужчина, кряхтя и сверкая семейниками, напялил синие, блестящие шаровары «reebok», застегнул все пуговицы на узкой в плечах клетчатой рубашке, чуть не разбил зеркало. Тетка радовалась.
- Нормально на работу-то?
- Норма-а-ально.
- И что дальше, Вер?
- А дальше, мы едем к твоим друзьям.
- Все сказала?
- Я только начала.
- Надо выпить, пойду в ларек, возьму чего-нибудь.
- Давай быстрее, не оставляй меня одну.
Я обошел наполовину пустой рынок, выпил маленькую кружку пива в трактире, украдкой перекрестился на синие купола церкви, спасибо Тебе, туфта все это, но все равно – спасибо. Надежда, хоть и на час, это маленькая жизнь.
Вера успела продать кроссовки, мужик их даже, наверное, не мерил, они оба смеялись.
- Ну, удачной торговли.
- Спасибо, и вам тоже...
- Сейчас-то где живешь?
- Нигде. Утром отдала ключи, и вот к тебе. Смотри сюда.
Взвизгнула застежка-молния, Вера вытащила пачку долларов, кинула мне на колени, сумка была набита деньгами.
- Дура, да не свети ты так. Убери.
- Нам хватит?
- Ты больная, я всегда это говорил, и не только я. Надо дать тебе по башке и в люк какой-нибудь выкинуть, а сумку себе оставить.
- Дима, поцелуй меня.
Я не успел ответить, кабардинка, вдруг стала резво паковать свой спортивный трикотаж, мелькнули за забором серые милицейские туловища, вой сирен. Боцман выбежал из павильона.
- Так, домой! Сейчас бомбу будут искать!
- Опять…
- Шевелитесь! Не то – все бросаем, и на Измайловский, ждать. Я ворота закрываю!
- Верка, помогай!
- Яволь!
Мы быстренько покидали все в баулы, я погрузил товар на телегу, и покатил за ворота, милиционеры в оцеплении проверили документы, пощупали баулы.
- Где твой склад?
- В следующем дворе, ты же была, вроде.
- Ты меня с кем-то путаешь, с Наташей, наверное.
- Наверное. Приехали.
Я еще по привычке не верил в реальность происходящего, не верил ей, этим деньгам, слишком все стремительно, и хорошо…
Да, едем. Здесь меня ничего не держит, матери похуй, куда я и с кем, далеко ли. Жене скорее всего тоже, все равно алименты плачу кое-как. Позвонил Наташе, что бы пришла за ключами от склада и сегодняшней выручкой. Сказал, что завтра не приду, и послезавтра, и больше никогда не приду. Наташа ничего не поняла.
- Жди, я через полчаса буду.
- Давай.
Еще надо обязательно дозвониться до мужика, у которого я снимаю квартиру на Елизаровской, он живет где-то в области. Скажу, что ключи оставлю соседям, ему я ничего не должен. Оставаться в этой квартире не хотелось, слишком много слез там было пролито, снимем жилье где-нибудь в Озерках, сегодня же, денег навалом. Будем оформлять бумаги на выезд, понятие не имею, как сейчас это делается, ладно, поглядим - увидим. Сумку с деньгами я повесил через плечо, прижал к животу. Мы сидели на стульчиках в зале «Почта – телеграф». Вера обняла мою руку, качала ногой, блин, я и забыл, что она еврейка.
- …Подала документы еще в апреле, все готово, надо только подумать, как тебя взять с собой, не передумал еще на мне жениться? Митя?
- Давай, молча посидим.
- Прикинь, по еврейским законам, меня сразу заберут в армию, я буду ходить в каске и бить арабов дубинкой. Нет, буду на танке ездить…
Мне было не по себе, волшебное и в то же время тревожное ощущение какой-то потусторонности. Кто-то клетчатую сумку оставил у дверей, эти две бабы нерусские только что нарисовались, мужик в костюме бланк заполняет.
- Тосно, вторая кабина!
- Иди.
Сквозь стеклянную дверь будки, я видел, как зашли Алмас, его земляки. Веру они не узнали, та сразу наклонила голову, уставилась на свои коленки. Я поговорил с мужиком, сообщил, у кого оставлю ключ от квартиры.
- Дима!
- О, привет, Алмаз. Ну что нашли бомбу?
- Какая бомба ебиомат, опять кто-то пошутил.
- Завтра работаете?
- Конэшно!
Алмас купил конверты, махнул рукой на прощание. Подождали пока они уйдут, Вера облегченно вздохнула, я протянул ей руку.
- Ну, что пойдем и мы, Наташа, наверное, уже где-то рядом.
- Какое счастье, мы едем в Холмогоры…
Я посмотрел на электронные часы под потолком – 11: 59…
Тадаааххх!!!
Земля подпрыгнула, треснула пополам! Огненная пружина, лишая слуха, выкинула нас на трамвайную остановку. Легкая Вера улетела метров на пять дальше, пионерские галстуки пламени рванули вверх из всех четырех окон телеграфа, перевернутый на спину чей-то автомобиль в ужасе крутил колесами, сыпался на землю мелкий мусор. Вера вскочила и побежала в сторону Фонтанки, я ковыляя рванул за ней. Догнал во дворах, где наши склады, мы в обнимку полетели в заросли лопухов и черной сирени.
- Тихо, тихо, Вера, все хорошо, родная моя.
Она уставилась на меня, словно видела впервые, я сам не слышал своих слов, в голове сломанное радио.
- Ой…
- Тихо, тихо, все в порядке, мы живы.
Я крепко прижал ее к себе, поднял на ноги, вышли на набережную канала...
Водитель разбудил нас у моего дома на Елизаровской.
Ночь, мне не уснуть, зато вернулся слух, заткнулось радио в голове, ночные новости по телевизору, в сотый раз передают сегодняшнее происшествие на Измайловском проспекте.
- Ты меня слышишь?
- Да, и мне страшно.
- Семь человек…
- Кошмар.
- Ты деньги не потерял?
- Нет, на месте, только телефон из кармана вылетел, а ты свои бумаги драгоценные?
- Чудак, документы евреи носят на груди, в потайном кармане, это генетическая особенность нации. Хорошо, что деньги тебе отдала. Дим?
- Ну, чего?
- Знаешь, что произошло? Ты для всех теперь умер, погиб!
- Вот радость-то…
- Теперь не надо прощальных речей, все объяснять. Это мои думают, что я уже на том берегу, мне легче, меня давно уже нет.
- Да, слиняла ты резво, думал, не догоню.
По телевизору пожарники запихивали носилки с трупами в машины «скорой помощи», мелькнули знакомые лица с рынка, я даже улыбнулся.
- Не по себе, как-то я все-таки потом позвоню матери.
- С того света? Все, Димка, они найдут твой телефон, многие видели, что ты был на этом телеграфе. Ты умер, слава Богу!
- А уезжать как?
- Не знаю.
- Ладно, надо все хорошенько обдумать.
- Думай, а я посплю пока.
…И снится мне, как проснулись мы и сразу стали собираться, как будто нас где-то ждали. Вышли из подъезда на Измайловском проспекте. Ни одной живой души вокруг, все разбежались, попрятались куда-то. У «Телеграфа» нас ждал высокий человек в странной белой одежде, он держал за руку ребенка. Я без очков ни хрена не вижу, Вероника тоже сощурилась, как от солнца.
- Бомж какой-то…
И, вдруг, она побежала вперед.
- Оля!
Чуть не сбила девочку с ног, схватила ее в охапку, заныла. Апостол подошел ко мне, спросил что-то, я не слушал, смотрел во все глаза на ее дочку.
- Мама, пойдем, я покажу дорогу.
- Ступайте, мне надо ждать остальных.
И уже сверху вижу фрагментами, разбегающимся пунктиром, стали появляться предметы и люди. Тележка с мороженым, пирожками, охранник у ворот, что-то говорит в рацию, милиция, цыганки в платках, медленно ползут трамваи…
Хлопок. Залпом четыре вспышки из окон «Телеграфа», подпрыгнула, перевернулась машина, и наши с Верой туловища на рельсах, нелепые и некрасивые, Наташа и Алмас бегут к нам во все лопатки.
- Светлая память тем кто остался, - подумал я, - всем кто уходит доброй дороги.