Ольга Белова : Знаешь?

Картина немного напоминала сцену из дешевого романа.
Они пытаются поговорить и услышать друг друга, но разговор как-то не клеился.
Чай давно остыл, а он пытался согреться, сжимая ледяную кружку.
Она не пыталась, уже нет. Все уже было, это все уже не раз было...
Не в первый раз они говорили ночью на кухне, пытаясь понять и простить.
Они научились, мастерски научились, снайперски попадать в самую больную точку друг друга.
Со временем все становилось еще хуже. Они ужасались изобретательности друг друга, давали себе слово закончить этот бред. Уже не помня толком кто, когда и зачем это начал.
А потом Она ушла. Тихо, без предупреждения, когда его не было. Он пустился в стандартный "релакс" ... И все тяжкие. Временами Ему казалась, что Ее не было вовсе, что Она ему приснилась. Иногда, Он думал , что вполне себе счастлив, но потом ловил себя на том, что сравнивает, всех очередных с Ней сравнивает.
Иногда Он искал Ее, потом перестал. Он узнал, где она, случайно. Полетел туда и был готов увидеть, что Она несчастна, что ждет Его и плачет у окна. Но дверь открыла другая Она. Совсем друга, не только внешне. Впустила, согрела чай. И спросила, чего хочет. А Он не знал, приготовленный текст не шел. Оба молчали.
- Давай начнем все сначала. Мне больно.
- Больно? Что ты знаешь про "больно"? Крошке было 2 года, когда она знала наизусть Муху-цокотуху. Выучила легко, хохоча и качаясь на качельке под вишней, за один вечер. Просто потому , что ей этот стишок понравился. Она почти никогда не сюсюкала по-детски и не любила когда с ней сюсюкают. Моя девочка говорила всегда, что она не ребенок, а человек, только маленький. Однажды, посмотрев передачу об очередной критической ситуации где-то, малышка собрала свой детский рюкзачок, сложив туда конфеты и любимую игрушку, уверенно решив идти "спасать мир".
А через полгода была реанимация... Две страшные недели в реанимации до той ночи.
И безысходность, мучительная серая безнадега, тянущаяся бесконечной чередой капельниц, врачебных консилиумов, новых методик... Снова и снова. Бесконечно.
Малышка так ослабла, что почти не могла даже держать голову.
И пришла ночь. Та самая. Врачи мне сказали, что если она переживет ночь, то есть шанс. Моя крошка не знала, не могла ни знать, ни слышать, но вдруг тихо и спокойно сказала: "Мамочка, я умираю." А потом опять отключилась...
Я тогда встала на колени перед ее кроватью, взяла за ручку и про себя снова и снова твердила "Не отдам, не отдам". Всю ночь. Это была самая длинная и страшная ночь в моей жизни. Врачи, медсестры.... Все время что-то делали, заходили, выходили. Временами что-то говорили мне, но я смотрела на мою крошку, держала ее за ручку и твердила: "Не отдам"...
На рассвете крошка открыла глазки и прошептала: "ХОЧУ водички..." Она смогла, болезнь отступила. Тихо заплакав и встав с колен, чтобы принести ей водички, я не узнала себя в зеркале. Виски были седыми.
Не важно, что мне сказали потом, что иммунитет уничтожен, так сложилось... Нужно было победить инфекцию. Потом все было сначала. Мы учились ходить, моя крошка ела жидкий рисовый клейстер вместо еды. Я впадала в панику при каждом ее чихе, ибо врачи сказали, что даже легкая простуда сейчас может быть смертельна.... А малышка улыбалась и веселила меня, цитируя Муху-цокотуху. Мы все смогли. Все наладилось. С тех пор мне не больно. Совсем. Ни что уже не может сделать мне больно. Никто не может сделать мне больно.
Тебе пора... Все будет хорошо! У каждого из нас... Только отдельно.