Сингуляр-Нова : Господи, спаси и сохрани

Никто не знает о её ночных бдениях. Живёт она одна.
Спит плохо: держит оборону.
Прежде чем отойти ко сну, пристраивает в изголовье кровати палку, самолично из липы выструганную – отбиваться, если приспичит ей среди ночи по малой нужде встать.
Придирчиво мастерит подобие конверта из пуховой перины, трясёт наперником, потроша и разминая отсыревшее перо.
Потом взбирается на постель и, достав из-под подушки, повязывает на голову светленький платочек.
Заворачивает в конверт из одеяла своё ещё крепкое, не знавшее родов тело. Обхватив себя руками крест на крест и зажав углы одеяла в кулаках, грузно перекатывается на спину и замирает.
И лежит так полночи, глядя в потолок. Не шелохнётся – сторожит его.

А он сторожит её - пользуется малейшей лазейкой, чтоб вцепиться, отодрать, молниеносно ретироваться и – изготовиться к новому прыжку.
Сотрясаемая бросками, дребезжит посуда в пузатом буфете.
Трещат раздираемые в пылу азарта пёстрые тряпичные половики.
Треск перемежается топотом по периметру горницы и победным швырком тела на дверь, как на амбразуру.
Внезапно наступившая тишина пугает - воображение рисует остановившиеся, залитые зрачками глаза и - Господи, спаси и сохрани! – усы дыбом. А ещё - дьявольский изгиб спины и лёгшие плашмя уши.
И лишь на рассвете приходит сон.

***
Никто не знает, куда она уходит из деревни днём.
Не часто уходит. Раза три в месяц. А то и реже.
Решительно шагает, ступая ногами, обутыми в крепкие башмаки. Энергично машет правой рукой в такт ходьбе. За спиной - рюкзак. В рюкзаке – притихший, виноватый кот.

Идет дорогой – не полем, хоть полем до леса и короче.
Всё не может забыть, как деревенский бычок - Господи, спаси и сохрани!- платье её зажевал. В тот душный майский день, когда её, прилёгшую в одних трусах и лифчике под кустом черёмухи, сморил сон, а пастух - вот черт старый! - это самое платье у бычка отобрал, на шест насадил да и пронёс по деревне, будто знамя: “ Кому одё-ё-ёжа, бабы, налета-а-ай!” Пришлось тогда ждать сумерек и возвращаться домой огородами, крадучись.

Потому и идет дорогой, а не полем. А навстречу ей - машины, машины…
Проносятся мимо, обдают горячей пылью, полируют и румянят скулы встречным ветром, вихрем вздымают подол цветастой юбки.
Оставляют после себя в придорожных канавах то фанерный лист, то кусок тепличной пленки, то скомканную папиросную коробку…
...Однажды тысячами шаров заскакали белые яблоки. Хлынули из дырявого кузова вильнувшего грузовика, ударились дробно об асфальт.
Едва успела увернуться. Одно яблоко все ж догнало, не больно боднуло пониже поясницы. В тот день она пришла домой из леса не с пустым, как обычно, рюкзаком, а - полным яблок: на обратном пути набрала.
Тех самых, бесхозных, что так и остались лежать, белея в канаве…

...В деревню она возвращается уже под вечер. По мере приближения к дому ускоряет шаг.
"Господи, - каждый раз, почти бегом подходя к калитке и привычно щурясь на закатном солнце, высматривает она кого-то на крыльце, - Господи, спаси и сохрани..."
У крыльца останавливается и, облегченно переводя дух, стягивает с головы платок:
“Благодарю, Господи..."