рапана : О любви в большом городе

R

Когда в конце недели природа шепчет о любви и есть деньги на бутылку пива, сердца Бори и Розы переполняются красотой. Переполняются настолько, что готовы взорваться. Чтоб взрыва не произошло, Боря тащит Розу в постель. После постели уже Роза тащит Борю в городской парк, где они оба догоняются до полного удовлетворения. Почему в парк? А куда им бедным ещё податься? К тому же в парке в начале лета появились скамейки. Не длинные – на два, три места, низкие, без спинок, но зато много. У Бори с Розой даже есть любимая, у водоёма, где можно не вставая кормить уток.
Ещё на подходе они замечают — лавчонка занята. Падают рядом, на сухую травку, что тоже не плохо. Солнце клонилось к закату.

- Роза, природа шепчет: «И голуби на фронтоне дворца Минелли ебутся в последних лучах заката, не обращая внимания, как когда-то наши предки угрюмые в допотопных обстоятельствах, на себе подобных»*
- Никогда не думала, что природа может шептать стихами Бродского. И где она видит голубей?
- Странно, — отвечает Боря, — так сразу и о голубях, а вот где она видит дворец Минелли, тебя совсем не удивляет?
– И правда, чему удивляться, если в капле воды живут звери, которых мы не видим, то почему бы дворцу с голубями не стоять на её глазах?!

Двое – старик и старушка, сидящие на скамейке, смотрят перед собой. Тяжёлые как два булыжника. То ли вспоминают прошлое, то ли просто ждут конца. Старик не удержался, громко шепчет: — Фу, какие поганки, ещё и звуки издают. Старушка похожа на Борину тётку, на тетю Бесю. Такая же баба Яга, только зелёная, как зелёная отрава. Баба Яга продолжает молчать. Роза встретилась с ней взглядом и помертвела. Злое выражение лица. Глубокие складки возле тонких губ. Уголки и морщины опущены. Роза живо представила, что такая скажет о наглости. Что скажет о молодых, у которых ни стыда, ни совести, которые ничего не знают, не умеют, только хамят и развлекаются. Боря дремал. Счастливчик. У него вообще есть такая привычка – где упал, там и уснул.
А старушка растянула губы, да так что они аж исчезли. Морщины ещё глубже врезались в лицо. Угрожающий её вид был просто убийственным. Потом она наклонилась к Розе и сказала бесцветным голосом:
- Боже мой! Вы видите? Как прекрасен дворец …
Поистине, это был голос из другого мира.

Безоблачный день переходил в синий вечер.
Солнце порозовело.
Жара поутихла.
Тёплое пиво – редкая гадость.
– Борь, ты слышал, что сказала женщина?
- Какая женщина, Роза, о чём ты говоришь?
- Ну та, на скамейке. Только не оборачивайся.
Боря, вытянув голову, обернулся и с недоумением переспросил, — Какая женщина, Роза? Там никого нет, и не могло быть. На скамейке жёлтый стенд с надписью «Купание в озере запрещено». Штраф 200 р.
«Кто-то из нас один определённо сумасшедший» — подумала Роза, — «С этим воображением пора кончать» и промолчала в ответ. Она ничего не стала объяснять. Ей очень захотелось, чтоб это была не она, и чтоб это был не он.

Вернувшись, домой, Боря садится за письменный стол. Он будет долго сидеть над белым листом бумаги, пить тёплое пиво. И, в конце концов, напишет рассказ под названием « О любимой черепахе». Рассказ будет начинаться с фразы – «Город – это зелёная черепаха в железобетонном панцире с миллионом остекленелых глаз»
Вечер медленно перетекал в завтра.

"О любимой черепахе"

Город - это зелёная черепаха в железобетонном панцире с миллионом остекленелых глаз.
Рассказ, в котором я ничего не рассказываю тем человекам, которые не читают.
Скупая мужская слеза, где ты?
Нет, не дождётесь. Слёзы будут, но только не здесь, не в этой истории, полной горечи и стыда. Стыдно, братцы, стыдно. Год прошел, а стыдно так, как будто только вчера и честь, и совесть, и прочие достоинства утратил.
Как я мог такой грех на душу взять?! Как теперь жить? Роза вот советует вырвать язву из души с корнем, вместе с языком, мозгами, желудком и средним пальцем.
Но я слышу совсем другое: «этот грех можно смыть только кровью».
Тоже мне нашла эффективно моющее средство. Эдак каждого второго надо резать.
А баб, так, вообще, всех подряд. Всё зло от них.
И куда только всевидящее око смотрит?!
Не иначе Бог – женщина; огромная бабища, обвешанная сверху донизу сиськами и с одним солнечным глазом.
Не самый эротичный образ, да.
К тому же, если учесть что Она, Оно за каждым в замочную скважину поглядывает, то…
О, нет! А предпочтение отдаёт таким помещениям, как туалет….О, нет! Только не это!
«Да спалит священный огонь неверующего, причём начисто». Стих пятьдесят шестой.
Я стих помню, а она мне: «деградант», «дикарь», «клоп», «и за что я тебя люблю?» Представляете?!
Это она намекает на то, что у Создателя явно извращённое чувство юмора; любит дикарей и прочую мелкую живность, при этом ошиваясь среди альфа-самцов, выискивает атеиста, чтоб хоть на нём свою злость сорвать.

Я не атеист, дура! И не дикарь.

Вот как на духу скажу, когда впервые её, Розарию, Розочку свою девственную, никем не срезанную, встретил, тут же сожрать захотел, причём всю, целиком.
Помню, догнал, завалил, присунул пару раз, а после …нет, не сожрал.
Как от еды, от её нежной плоти, как от лакомого куска мяса, я символически отказался, потому как христианин я.
Ах, какая была там лужайка зелёная; травы сочные, шелковистые и такие же нежные капельки крови, как говорится, слаще карамели.
Э-эх! «Капли датского короля пейте кавалеры»
Ну, не бросил я на лужайке Розу, вывел из дремучей чащи в люди. А кто бы из вас не вывел, если бы не услышал: «или ты, маньяк, на мне женишься, или я тебя найду, удавлю, кастрирую самолично». Отрезвляющий деловой подход, я считаю.
Бабы что мёд, такие же сладко-приторные. Бочка мёда – и ты покойник.

О чём это я?

Надо же, одно чудное воспоминание, я напрочь забыл, что сильно страдаю. Так сильно, что ажно забыл страдать. Ещё каких-то полчаса назад было желание сдохнуть, а теперь, здрасьте – снова верю в свою звезду заветную. Может, у меня склероз? А что, чем он плох? Допустим, случится склероз у старого, жирного педераста и он в один момент - оба-на: забывает о том, что он педик плешивый и снова чувствует себя нормальным, полноценным членом общества.

Не-не, помню.
Рассказываю о любой черепахе.

Ведь я как последний стервятник, не просто дохлого зайца обидел, я божество загубил.
Тут Роза права, без крови никак не обойтись. Конечно, любой из вас может сказать, что грехов у него, как крысюков в амбаре и бессонница – это не повод. Ну, это вы меня не встретили.
Итак, читающие или нечитающие, молчите.

Черепаху я выиграл в карты, тут же назвав Маруськой. Когда же притащил домой, моя Розочка, после беглого осмотра меня и её, заявила что черепашка никакая ни Маруська, а самый что ни есть самец. Как же самца назвать? Пришлось ломать голову, и только после пятой рюмки коньяка, когда во мне проснулось первобытное желание хищника: «жуть, как кушать хочется, а тут такой деликатес», я решил просто спросить черепашку, как её зовут; скажет – будет жить, не скажет - сварю из неё суп.
Беру в руки животинку и со словами: «а ну в глаза мне смотреть, тварь!», начинаю со всей дури сдавливать панцирь. Тварь посмотрела.
Лучше бы она этого не делала.
Сейчас, спустя год, с уверенностью заявляю, ни одно существо не способно так пристально смотреть.
Так пристально и так осмысленно, что на вопрос: «как тебя зовут?», в её немигающих глазках можно было прочитать вопрос встречный: «а тебе не похер?».
Короче, я её уронил. Со всей силы уронил. Прямо с балкона.
Думаете, разбилась?. Не-а. Не с её счастьем разбиваться.
Вытянув башку, черепах взглянул на меня разок и медленно, как ни в чём не бывало, демонстрируя полное равнодушие, зашагал всеми четырьмя конечностями в разные стороны.
И тут меня осенило - имя Черепохер подходило твари, как нельзя лучше.
Прожили мы с ним под одной крышей целый год.
Похерестичная личность что хотела, то и говорила.
Я терпел.
Чтоб хоть как-то обезопасить Черепохера от меня, от моей тяжёлой руки, Роза лаком для ногтей написала на панцире: «Кто меня съест, тот погибнет в страшных мучениях».

Чем история закончилась, вам ли не знать.

Вчера стоял на крыше нашего дома.
Оттуда открывается чудесный вид на кладбище домашних животных.
Дул ленивый, едва уловимый ветерок.
Весенний.
Черепохер продолжает таращиться на меня.