Послемрак : Яма, 5

Поднявшись на пригорок, Корытин очутился перед развилкой. Не зная, куда лучше повернуть, он пошел в правую сторону, где было больше света, магазинов и домов.
В выбранной стороне, сквозь анфиладу фонарей тянулась узкая, размером с тротуар, асфальтная дорога, терявшаяся в бельме тумана. Из малолюдной загадочный мглы изредка вырывались машины, выплевывая из-под колес гальку и прогоняя Корытина на бордюр. Дальний свет фар падал на асфальт небрежными мазками.
Корытин поглубже вдохнул влажного воздуха, и дождик тут же брызнул ему в лицо. Подбитая память почти вернулась к Корытину, не только восстановив обрывки отложившихся ранее впечатлений, но и приведя их в хронологический порядок. Одной из заноз памяти оказалась какая-то неосознанная и как бы наигранная, хотя и в то же время глубоко обоснованная чем-то, ненависть к порядочным людям. Прежние размышления на болезненную тему, которые, очевидно, очень часто прокручивал в уме Корытин, вернулись к нему вместе с памятью. Он с новой, озаряющей силой вспомнил все этапы не раз проводимого им в уме самоанализа, в итоге которого он приходил всегда к неизменному выводу: что во всех его неудачах окружающие виноваты ровно настолько, насколько виноват он сам. О том, что это за неудачи, Корытин вспоминать не хотел. Главное, он вспомнил, как до попадания в яму он умел видеть свои ошибки и находить их истоки. И этими истоками – причинами его неудач в учении, отношениях, увлечениях и многом другом – были, по его мнению, порядочные люди. Он считал их главной причиной своих неудач, ведь такие люди были его ближайшим окружением, и таким, бесхребетно порядочным, был сам Корытин. Причем, последнее он всю жизнь старался упорно скрывать от себя.
«Получается, – как с чистого листа вдруг понял Корытин, – все это время я окучивал в себе презрение к добрым людям за то, что сам был таким же, как они. Нет – за то, что они были такие же, как я! Я считал их незакаленными для жизни и вечно бесцельно бегущими. Я смотрел на них, как на отражение… Наверное, они на самом деле – не венец этой жизни.
Но злобность, безусловно, еще хуже! Она неплохо приспособлена и повсюду распространена… Хотя, если приглядеться, многие избегающие греха добряки обладают куда большей жизненной выносливостью, чем вертлявые беззаконники. Но все-таки, чистого добра и чистой злобы не существует, как же тогда быть?! Если я настолько воспитан, что проявляется это воспитание в сухости и безразличии, разве я добрый? Это почти грех, разрушающий любые отношения еще до их начала. А со временем, этот порок – невнимательность к людям – аукнулся одиночеством и мне самому… Какое же это тогда добро!»
Тут Корытин с горечью вспомнил Галю, которую он, по собственным предположениям, и раньше видел до сегодняшнего вечера – и не раз – но с которой почему-то не был знаком.
«Но можно ли, в то же время, назвать злобной какую-нибудь ветреную девочку из Галиной компании, которая, может, и смущает всяких воспитанных чистоплюев, как я, но хочет просто жить, не скрывая своих настоящих чувств? Разве беззастенчивая жажда жизни – зло? Проявлением злобы скорее будет предписание этой девочке злобы. Но как же тогда надо?!»
Этот вопрос набирал все новые и новые обороты в уме Корытина. И вдруг, как будто сработало сцепление – все вопросы соединились с разумом…
«Наверное, развязка в одном слове. Наверное, всю жизнь мне не хватало простоты. Всё и у всех начинается одинаково, но сперва нужно просто сделать первый шаг. И даже не к человеку, а навстречу общности, к общему усредненному правилу – невидимому ориентиру, определяющему, как должно происходить любое начало у людей. Это правило одинаково действует для добрых и злобных, открытых и замкнутых, красных и бледных и сближает одних с другими. Это – то самое правило, от которого я всю жизнь бесцельно убегал, вместо того, чтобы принять. Не сделав вовремя шаг из себя к целому, я потерял в итоге большую часть себя».
Так примерно можно описать мысли, посетившие Корытина. Все вокруг как бы поддакивало мрачным мыслям. Деревья у обочины натужно кивали макушками, даже полуголые ветки стремились выложить трафаретом что-нибудь оскорбительное и карикатурное. Вот какой-то фонарь потух – сразу, как только Корытин прошел под ним. Разряды цикад назойливо жалили слух, мешая внутреннему голосу оправдывать себя.
В конце концов, Корытин не выдержал груза, навеянных осознанием недостижимости личного счастья, мыслей и решил отправиться домой. Он чувствовал себя выброшенным на берег необитаемой жизни – это была его жизнь, но которая ему не принадлежала. И только сейчас, спустя столько времени, лишь угодив в ловушку, подстроенную ему в яме, он увидел всю пустоту своей жизни, словно претерпел пересадку глазного хрусталика.
Кроме того, он снова усомнился в своей личности. Он перестал чувствовать себя взрослым Корытиным, и еще более заспешил к дому, чтобы выяснить все о своей личности окончательно. Адрес он помнил, положение дома – нет. Однако не успел еще скрыться за белыми жалюзи последний не круглосуточный магазин, как полный вопросов человек уже оказался дома. Он не понимал, как оказался в родительском доме и пребывал в мутном полузабытьи. Ощущение, что кто-то подсказал ему адрес, который он не мог вспомнить самостоятельно, не покидало его весь вечер.
И только оказавшись в пятиметровом кубе своей комнаты, подросток вспомнил все. И все встало на свои места.
Он понял, что оставался собой даже в моменты, когда дьявол полностью овладевал его рассудком. И молитва, произнесенная на пригорке, исходила не от Корытина, а именно от него – от настоящего подростка. И все прочие размышления принадлежали ему.
«Теперь я знаю, кто я! Никакой я не писатель! Не Корытин! Не друг того старика! И не друг всем этим соплежуям. Я – подросток, и никто более».
Просидев какое-то время недвижно за бежевым письменным столом, подросток вспомнил и то, что ему удалось изгнать Корытина из своей жизни. Буквально час назад, на улице, усомнившись в Корытине, подросток начал отделяться от него, и внутри его произошла борьба с дьяволом. Корытин вцепился в него изнутри, перемешивая жертве мысли и подделывая видимую истину, и ни за что не желая отдавать молодую душу. И тогда гениально простая мысль, как спасти свою душу, посетила подростка.
Вспомнив теперь, как час назад, на улице, в его уме промелькнул, со скоростью неуловимой мухи, этот план, он чуть не подскочил на своем стуле, представив, что могло бы случиться, не улови он вовремя этот внезапный промельк мысли. Но он уловил – уловил проблеск и подверг Корытина контакту с людьми. План сработал.
Дьявол прогадал, выкрав из памяти подростка адрес его дома, и сам подготовил себе капкан. Подросток воспользовался шансом на спасение и кинулся к первым попавшимся на улице людям, чтобы разобраться в местоположении и попытаться узнать свой адрес. Он надеялся, что контакт с людьми станет для Корытина высоковольтным… Теперь-то подросток помнил все подробности изгнания!
В замешанной туманом и сумерками сепии он подошел к первым подвернувшимся на улице девушкам. Первая – молчаливая, невысокая и как бы злобно-замкнутая не покоробила Корытина. Зато другая, высокая, относительно своей подруги, с прямыми черными волосами и золотистым бурятским личиком, со смеющимися глазами и добивающей полуулыбкой, сразу отшугнула дьявола. Почувствовав, что при виде ее, Корытин ослабляет хватку и трусит, подросток заговорил именно с этой девушкой. Скрытно улыбающееся лицо казалось Корытину насмешливым, отпугивало его, а подросток ликовал. Улыбающимся голосом высокая девушка попросила подростка повторить вопрос. Она, видимо, соображала, зачем на самом деле он подошел. Увидев его аутичное хмурое лицо и отбросив мысль о знакомстве, она, сладко-сладко говоря что-то, указала пальчиком на один из домов. И на последовавшее все-таки предложение погулять вместе, ответила отказом:
- Нам надо идти.
Но эта формальность не могла расстроить подростка. Когда женоненавистник Корытин услышал это предложение, сделанное подростком молодым девушкам, он зажал уши, завизжал, как сирена, и со страшной стремительностью выпорхнул из души подростка. Дьявольская сущность не пережила человечности – глазами Корытина разговор с людьми выглядел отвратительнее ада…
Вера подростка крепла с каждым новым воспоминанием о своем успехе. Тяжелый камень, лежавший на его душе, превращался в песок. Белый потолок комнаты казался клеткой для поднимавшегося в нем чувства торжества.
«Я прогнал Корытина, – думал он, – Но теперь я обязан вернуться на улицу в своем обличии и – вернуть потерянное. Или хотя бы еще раз увидеть в лицо то, что я потерял. И я люблю жизнь за то, что у меня есть такая возможность. Да, жизнь утекла от меня. Но это моя жизнь. Она не принадлежит ни Корытину, ни тем, кто был в нем заинтересован. И в этой жизни важное место принадлежит той девушке… той Гале…»
«Она сама вряд ли подозревает об этом. Но она придает моей жизни дыхание, и я хочу еще раз увидеть ее! И указала же она почему-то на меня подруге… Это неспроста! Это не может быть ошибкой!»
Вера, проявившаяся на пригорке в виде настоящей, шедшей из души, молитвы вновь вернулась к подростку, и уже не покидала его.