Бравый и Трюфель : Исчезновение

Допустим, на серебряном блюде лежит спелое яблоко и вдруг как закружится, запляшет на зеркальном дне, круг за кругом проявляя скрытое, и мы отчетливо увидим: вот стоит человек - Степан Семендяев, вот на нём, кажется, потёртое на рукавах серое пальто, вытянутые на коленях джинсы, рыжие от пыли туфли. Что делает этот человек? Он ждёт таксомотор, он прикидывает в уме - успеет ли выкурить дешевую папиросу до приезда автобуса или нет. Рука уже потянулась к початой картонной пачке, но гражданин Семендяев щурится в утренние сумерки и различает в осеннем тумане тусклый свет фар. Что мы видим далее? Мы видим, как человек в сером пальто приник головой к холодному стеклу, как он безразлично взирает на однообразный вид за окном, мы видим как он зевает. Вы спросите: зачем нам это, к чему нам это знать? Но не спешите отвернуться от этой невзрачной и будничной картины, ведь скрытое редко являет себя без причин, просто причина ещё не ясна, ещё остаётся в тени, а значит есть повод проследить за гражданином Семендяевым пару остановок, вполне возможно, что однажды он куда-нибудь и приедет. Впрочем, мы отвлеклись, а Степан уже вышел из автобуса, закурил и торопливым шагом направился вдоль аккуратного сквера, осыпавшегося золотом октябрьских кленов. Обратите внимание на походку этого человека, насколько она нелепа, как странно он шагает на полусогнутых ногах. Семендяев проходит мимо подземного перехода, минует ещё не открывшиеся газетные киоски, переходит дорогу и сворачивает во двор. Гладь серебряного блюдца немного отсвечивает, но позволяет нам разглядеть как человек в сером пальто ныряет в тёмную арку, потом ещё в одну, на ходу выбрасывает окурок в мусорный контейнер и останавливается у углового подъезда четрырёхэтажного дома, рыжеющего в утренних лучах. Возможно, что сейчас мы с вами узнаем всю интригу этой затянувшейся сцены. Всмотритесь, мне кажется, что Степан Семендяев достал из кармана бумажку, вот он, сверяясь с запиской, набирает номер квартиры на домофоне, проходит несколько секунд, и короткие гудки приглашают войти. Гражданин Семендяев скрывается за металлической дверью. Что же? Мы остаемся с вами во дворе? Отчего волшебное блюдце не показывает нам, что происходит во мраке подъезда? Куда, собственно, и зачем в столь ранний час воскресного утра направлялся гражданин Семендяев? Постойте, наша "камера", наша картинка просто поднимется вверх, что позволит нам наблюдать за происходящим через окно третьего этажа, благо на лестничной площадке ещё горит свет. Степан, кивая, что-то говорит в открывшуюся дверь и входит в квартиру. "Камера" движется левее и мы можем видеть, как двое, женщина и мужчина, проходят на небольшую, но уютную кухонку. Женщина снимает с плиты металлический чайник, мужчина достаёт из портфеля коробку шоколадных конфет. Кто она? Его подруга? Сестра? Или же любовница? Она разливает кипяток по разным чашкам, шурша, снимает целлофан с коробки. Заметьте как смущенно она улыбается, но сомнений нет - она ждала его. Он говорит ей что-то, она что-то отвечает. Семендяев застенчиво улыбается, не решается присесть на табуретку, пережившую за свой век не меньше дюжины покрасок (на облупившихся уголках видна радуга). Женщина подходит к окну, небрежно задергивает синтетическую штору с рисунком "камыш", мы видим только стену с осыпающейся штукатуркой, только стену, только кирпичную кладку. Наливной плод замедляет своё движение по окружности, цветная картинка тускнеет и исчезает. Но я не могу не рассказать вам, что произошло дальше, и это не смотря на то, что мой короткий рассказ является полным абсурдом, ведь Степан Семендяев - это я, и, простите за пошлость, сейчас меня убьют.

* * *

Я - Степан Семендяев. Я - Илья Краусс, Я- Эрих Мойоров. Как ни назови, но я есть я, а значит, нет ни малейшей причины сомневаться в правдивости моих слов. Знаете, такая грустная история (но всё-таки эта история обо мне) не может не отозваться гулким эхом в пустотах моей (к сожалению уже покинувшей тело) души, а посему вместо кровавой драмы вам остается выслушать лишь скорбный рефрен моего последнего выкрика. Вам нужен сухой остаток моего существа, кристалл моей несчастной жизни, горькая правда? Только правда и ничего кроме неё, насчет этого будьте спокойны, ведь воистину свободен тот, кто может не лгать. Итак, она - женщина тридцати с небольшим лет, достаточно смелая, чтобы быть со мной, но недостаточно безрассудная, чтобы оставаться одинокой. Красива ли она? Да, она была чертовски хороша, даже когда я заметил тонкие шрамы под неправдоподобно упругими грудями, даже когда на прогулке она собирала в пакетик отходы своей глупой таксы. Кто такой Семендяев. Я - моложе её на пять лет, не по времени седой и постыдно чахлый (по сути в основном я состою из одежды и портфеля). У неё есть гибкая кошка, собака, любимая дочь, воспоминания и, к несчастью, моё бледнеющее в тесном коридоре тело. У меня есть возможность думать обо всём этом с иронией, у неё - с сарказмом. Смеётесь? Она - Бог знает кто, неосторожно оказавашаяся при чёрт знает каких обстоятельствах. Вечный вопрос: что есть отметка "ноль" на шкале людского коварства. Разумный ответ: ноль - это всегда вы. Вы можете таять от горячих ласк чужого языка на своих гениталиях, засыпать, считая сладостные фрикции, обжигаться чужими прикосновениями, но как бы то ни было вы останетесь точкой отсчета: три, два, один...

* * *

Семендяев надкусывает конфету и припадает к ней сладкими губами, объятия длятся долго (всего чуть-чуть дольше обычного), и она уже увлекает его в другую комнату, но Степан отстраняется, сглатывает принесенный им шоколад и что-то спешно говорит ей. Сквозь тонкую ткань мы можем видеть как женщина хмурит изящный изгиб бровей, как лицо её становится серьезным. Собака и кошка не могут отвлечь её от диалога. Она, он, она и снова он - в четырёх репликах (услышать кои нам не дано) умещается вывод и эпилог короткой истории привязанности или, если угодно, симпатии двух странным образом сошедшихся людей из непересекаемых миров. Не меняя выражения лица, она бьёт его по щеке, левая рука, правая, ещё один удар. Не удар, разумеется - баловство, звонкий аккомпанемент к неудавшемуся разговору. И вот (обратите внимание на движения моих губ, ведь моя артикуляция сейчас есть ключ ко многим вашим вопросам) последняя реплика, да, я выгляжу растерянным, оно и понятно, ведь я не знал как лучше ей объяснить/сказать/признаться/открыть, вот она вскидывает тонкие дуги бровей, вот она приоткрывает рот, вот её рука сжимает пластик рукоятки кухонного ножа, и в следующую секунду из моей жилистой шеи рвётся мелкими брызгами бурая кровь, орошая уют маленькой кухни. Я знал, я знал, чёрт возьми, кто мог сомневаться в том, что так и случится? Так и случилось. Уже вполне светло, солнце касается тёплыми лучами раны на моей шее. Мужчина в старых джинсах лежит на полу. Тяжело дыша, красивая женщина сидит на много раз перекрашенной табуретке, кошка косится на чёрную лужу, пёс удивленно смотрит на кошку, всё произошло так быстро и просто, что нет совершенно никакой возможности (а равно никакого смысла) узнать, пусть даже вглядевшись в волшебное блюдце, где начинается и в какой момент заканчивается любовь.