arc : Рукопись вавилонского пленника (ч.1)

«…Полное проявление действительности дано человеку, ощущаемое как свет, называется Тора! Есть ещё множество определений, но все они — суть одного и того же явления: то, чем наполняется душа, что ощущает человек в себе. Потому, что кроме души, сосуда ощущения и постижения действительности Творца: есть Тора, и кроме Торы нет больше ничего!...»
(из книги «Мидраш рассказывает»)

Он стоял у окна, глядя на старое еврейское кладбище, заваленное плоскими каменными плитами, покрывшими оливковую гору белым саваном. Словно налипший грязный снег среди зимы, они источали ледяной холод, проникающий сквозь одежду щиплющим морозцем кожу, вызывая зябкую дрожь по всему телу. Он выдыхал тёплый воздух своим морщинистым ртом, сжимая и разжимая пальцы покрытые коричневыми пятнами неопасного кожного рака, пытаясь разогнать застоявшуюся кровь по безобразно чёрным венам уродующим и без того дряхлое тело старика. Немного согревшись, он отошёл от окна в глубь комнаты к столу на котором лежал древний пергамент, провел ладонью по слегка шероховатому краю, задумался.

Это было давно, лет десять назад, при раскопках в дальних пещерах Кумрана. Пятилетний арабский мальчик бросил ему под ноги свёрток обмотанный грязной тряпкой. Бросил небрежно, как бросают в корзину – кончиками пальцев - навозный шар растрескавшийся на солнце. По началу он его даже не заметил, увлёкшись римской серебряной монетой второго века. И лишь потом, под вечер, разбирая хлам у себя в палатке, он увидел грязный комок ткани перевязанный истлевшей бечёвкой, что лежал в дальнем углу сиротливо сморщившись. Внутри был пергамент из кожи животного: гладкий, цвета слоновой кости, в хорошем состоянии не смотря на возраст. Именно тогда, в тот вечер, ровно десять лет назад, он впервые прочёл эти слова написанные на арамейском языке, так и не поняв их смысл.

- Он сделал мрак тайным местом, окружающим Его. И тьму над поверхностью бездны. Произнёс старик, глядя на чёрные строчки, выведенные отточенной рукой. Буквы не выбивались из строя и не были забрызганы кляксами. Весь текст был написан с предельной аккуратностью книжного человека, что всю жизнь провел в каменной келье, гадами отшлифовывая мастерство писца.
Старик взял ручку и стал рисовать различные схемы построения знаков. Закончив с рисунком, он положил блокнот на диван, кряхтя поднялся с кресла и медленно пошёл к резному шкафу из орехового дерева, что стоял в дальнем углу комнаты. Старик любовно называл его книжным бегемотом из-за толстых ножек и выпуклых, сглаженных углов. Открыв стеклянную дверцу, он взял с полки небольшую книжицу в тонком переплёте - «Каталог манускриптов из Иудейской пустыни».

- Да, это именно то, что я искал, - сказал он, обводя карандашом столбец под номером 1Q 27, 4Q 299-301. Закрыв книгу, он положил её на прежнее место межу старой библией и редким экземпляром книги «Шульхан Арух». Потом подошёл к дивану, сел, немного подумав открыл блокнот, взял ручку и написал большими буквами на первой странице «Сефер ха-разим». Пролистав несколько страниц, исписанных цитатами и поправками к ним, он взял карандаш и на чистом листе бумаги нарисовал арамейский алфавит, разбросав его по дивной спирали, создав загадочный лабиринт в центре которого была изображена буква «Хэй» - знак овна, означающая желание. Подумав немного, он снова вернулся на первую страницу и дописал ниже, но уже более мелким почерком, дважды подчеркнув последнее слово. «Кто ты, таинственный незнакомец?».

Положив блокнот на стол, он взял в руки пергамент, аккуратно свернул и вложил его в старый футляр украшенный рельефным орнаментом. Покрутив в руке, он завернул его в неприметную тряпку и положил на дно корзины, прикрыв сверху серым полотенцем. Кому придёт в голову ковыряться в грязном белье старика? Воровство в еврейском квартале явление редкое. Потому, что сказано в Торе «Не воруй у вора того, что он украл у тебя». Но бывают и исключения. Старик ещё раз осмотрел комнату, прислушался. Тишина.

Он подошёл к окну.
Угасающий диск солнца, как новая отчеканенная медная монета, медленно катился за линию горизонта, унося с собой остатки дневного света. В сгущавшемся мраке очертания могильных склепов становились едва различимы, принимая коричневый оттенок. Так, увядая, блекнут с годами краски на старом пергаменте, заставляя мудреца думать о вечном.

Он старался не замечать длинные потоки грязи, что сползали с крыш по каменным стенам жилых домов вниз, к мусорным кучам, которые тянулись вдоль крепостных стен, накапливаясь возле артиллерийских башен, разбитых от бесконечных войн. Что возвышались над городом, как гнилые зубы дряхлого старика, читающего Тору подслеповатыми глазами при тусклом мерцающем свете горящей свечи, медленно угасающей в своей келье.

Но картина вечернего неба завораживала его. Он смотрел на острый полумесяц, расцвеченный алым заревом заката, что возвышался над старым городом, украшая верхушку шпиля золотого купола мечети Омара, испытывая странное чувство внутреннего беспокойства, опасения чего-то неведомого. Огненно-красный горизонт на фоне серого неба напоминал отблески затухающего пожара испепелившего всю округу, гасить который уже было слишком поздно.
Старик отошёл от окна. Он пытался понять, откуда пришёл этот странный, беспричинный страх. А вместе с ним и смутная тревога, предчувствие чего-то страшного и неотвратимого.

«Это всё из-за сумерек, – подумал он, – нервишки стали пошаливать, наверно усталость».
Этот страх возвращал его в прошлое, не давал покоя. Он вспоминал своё детство. Это было давно, когда ему было лет шесть. Летние каникулы в Хевроне превратились в настоящий ад для маленького мальчика приехавшего навестить своего дядю, Йона Йехиэля.

Озверевшая толпа шла со стороны главной площади, убивая всех кто попадался на её пути. Ему удалось спрятаться в тёмно-зелёной листве старого оливкового дерева, что росло на вершине холма. Увлечённые грабежом арабы не обращали на него никакого внимания.

Старое оливковое дерево росло на этом месте несколько столетий. Сильные корни сжимали холм мёртвой хваткой, глубоко врастая в землю. Он чувствовал себя здесь в полной безопасности; в его представлении это был исполин огромной силы, который держал своими могучими корнями всю землю, наполнял её влагой, приносил плоды всему живому. Малыш верил, что дерево исполнит его желание, не сразу, потом, может через много лет, оно обязательно его исполнит.

Однажды ночью в дерево ударила молния. Проснувшись рано утром малыш посмотрел в окно. Оливковое дерево лежало на земле расколотое пополам. Его кора была ещё прочной, и упрямые ветви не давали окончательно прижаться к земле тяжёлому стволу, а вот сердцевина давно сгнила, превратившись в труху. Живая сила ушла из него, а то что осталось не могло больше существовать.

В этот день он впервые узнал что такое смерть, боль и страх. Это чувство обожгло его не в тот день, когда арабы с дикими криками и неудержимой яростью забивали камнями дядю Йехиэля; когда люди разрывали на себе одежду а умершему закрывали глаза. Когда члены Хевра Кадиша обвернули тело покойного в простыню и зажгли свечу. Он пережил первый в своей жизни шок, когда смотрел на чёрную дыру внутри дерева. Кто-то там на верху посмеялся над ним, обманув его и его веру. Нет больше могучего исполина. Малыш стоял рядом с деревом, и молчал. Молчал долго, пока солнце блуждая по небу не достигло зенита.

Крик тётушки вывел его из оцепенения.
- Эйфэлэ, – так, любя, она называла своего племянника, - Эйфэлэ, где ты?
Заметив его на вершине холма рядом с обгоревшим деревом, тётушка приложила руки к губам и крикнула ему громче, чтобы малыш смог услышать:
- Эйфэлэ, иди скорее домой, пора обедать.
Малыш развернулся и кубарем покатился по пологому склону к дому, оставляя за собой клубочки пыли. Словно кожаный мячик, подпрыгивая на кочках, сбиваясь с пути, он весело размахивал руками, крича на ходу:
- Тётушка, я уже бегу.
Воспоминания детства были ему очень дороги, он не хотел омрачать их грустью. В его памяти детство было похоже на разноцветный солнечный зайчик, долетевший до него из тех далёких времён, придавший его жизни радостное беспокойство, оно скрашивало его одиночество и монотонное однообразие жизни.

Старик начинал сердиться на себя. Странно, почему именно сегодня он вспомнил про оливковое дерево? Ведь оно больше для него ничего не значило. Что-то он упустил тогда, упустил что-то важное. То, что не понял или не хотел понимать.

Воспоминания, как морские волны во время прилива, накатывали снова и снова, оголяя его, смывая песок с обнажённого тела. Он припомнил один из летних дней, когда ему было лет десять. Тогда, на узкой тропинке, что шла вдоль западной стены храма, его старый учитель рассказал ему одну притчу.

- Бог долго ходил по Иудейской пустыни, как отшельник, в грязных лохмотьях и истёртых до дыр сандалиях, в поиске тех, кто примет его бесценный дар – самое дорогое что у него есть.

- Учитель, вы говорите о золоте? – в глазах мальчика блеснул нескрываемый интерес.

- Нет Эйфэлэ, я говорю о Торе.

- Тора? – переспросил он не веря своим ушам.

- Тора – Его самая большая драгоценность. Люди часто её называют «ярмо», или «иго».

- А почему?

- Нужно быть сильным человеком, чтобы принять Его слово и возвысить мир над убожеством и пороком. Двадцать долгих поколений прошло от Адама до Авраама, пока первый патриарх не услышал голос Творца. Всё это время люди бродили во мраке невежества и первобытной дикости, не раз побывав на краю гибели. Медленно шло прозрение и осознание своей уникальности.

- А почему люди сразу не приняли Его бесценный дар?

- Блуждая по пустыне в поиске источника чистой воды, Он наткнулся на племя Эсава, что жило разбоем и насилием. Ужаснувшись злодеяниям, которое оно творило, Он предложил им Тору. Удивившись, они спросили: «А что в ней написано?» - «Не убивай!» - «Вся суть наша в убийст¬ве, как сказано: "И своим мечом ты будешь жить". Мы не можем принять Тору». В глазах этих людей не было ни жалости, ни сострадания; они воткнули нож в спину бродяге без всякого сожаления.

- Учитель, эти люди до сих пор убивают? – заволновался мальчик.

- Да Эйфэлэ, убийство стало их ремеслом. Оно приносит хороший доход. Ты не волнуйся сейчас спокойное время.

- А как же закон?

- Есть много адвокатов и продажных судей готовых оправдать любое злодейство.

- А другие люди?

Учитель с грустью посмотрел на своего несмышлёного ученика. Он, как губка в океане, пропускал через себя мудрость его слов, а потом бежал на улицу делать глупости. Таковы все дети. Трудно в их сердцах посеять зерно истины.

Учитель продолжил:
- Он шёл дальше по бесконечной пустыне, утопая в песке, изнывая от жажды, держа в руке своё драгоценное сокровище. Ему на встречу приближался караван племени Ишмаэля. Эти люди были хитры. Они сразу сказали Ему: «Мы живем воровством, как сказано: "Руки его на всех, и руки всех на нем". Мы не примем Тору». Обобрав его до нитки, забрав всё, даже рваные сандалии, они бросили Его одного, по середине пустыни, без капли воды, умирать под палящими лучами солнца.

- Учитель, как же эти люди могут жить после всего, что произошло?

- Воровство – почётное занятие финансистов и менял. Посмотри, как много стало банков, кредитных контор, ломбардов. Все эти люди живут обманом.

- Но это же неправильно?

Учитель погладил кучерявую головку мальчика, улыбка озарила его лицо. Он переходил к финальной и самой главной части своего повествования.

- Он ещё долго ходил по пустыне, страдая от человеческой дикости и невежества. Пока не заметил пасущихся коз. Он подошёл к ним. Они принадлежали сынам Израиля. Эти люди были бедны и трудолюбивы. Он предложил им Тору, и они приняли её. «Сделаем и будем слушать». С тех пор, все евреи говорят: «Слушай, Израиль».

Мальчик улыбнулся. Тогда, ровно шестьдесят лет назад, прислонившись к стене храма он впервые сказал своему учителю:

- Я буду жить правильно.

С тех пор эти слова стали для него отправной точкой. Жить правильно - вот та цель, которую он себе поставил. Нужно жить именно так. Он не раз задавал себе вопрос: «Почему люди поступают иначе?». Вопрос казался ему простым. «Почему люди поступают неправильно зная, что так поступать нельзя?» И в тоже время сложным. Всё должно быть правильно, и непонятно, почему так не получается.

Размышляя об этом, старик закрыл дверь нехитрым ключом, спустился вниз, обошёл каменную стену, свернул за угол и вышел на улицу Кардо.

Он любил эту улицу, как любит одинокий мужчина капризную женщину, что оставила его много лет назад. Каждый раз гуляя узкими двориками, он испытывал особый трепет влюбленного человека, предвкушающего романтическое свидание с дивной незнакомкой. Кардо была прекрасна в этот вечер. Она извивалась, как распутная гетера, в дожде золотистого света уличных фонарей, ублажая своего хозяина свежей прохладой, нашёптывая правдивые истории о тех великих людях, что здесь жили. Слушая, он мысленно погружался в разные эпохи, познавая душу этого города. Под его ногами были гладкие камни, что помнили тяжёлую поступь римских легионов, построивших великолепные античные колонны, на которых держалась роскошная крыша, укрывавшая людей от летнего зноя. Во времена арабского владычества здесь был великолепный восточный базар. Сколько прошло времени, трудно сказать, но именно так в античном городе много столетий назад солнце пряталось за масличную гору, торговцы закрывали свои лавки, в окнах ближайших домов то зажигались, то гасли огоньки, умолкали последние разговоры засыпающих людей. Только благодатный ветер время от времени тихо напивал колыбельную, убаюкивая единственных ночных обитателей этих мест – уличных котов, что скручивались в комок и улетали в страну молока и прочих кошачьих сладостей.

Старик шёл длинным каменным коридором, касаясь одеждой стен Иезекии, что видели ассирийцев, вавилонян, эллинов, римлян, персов, арабов, мусульман. Сколько тайн они знают, сколько историй могут рассказать. Но они молчат, словно кто-то им вырвал язык. Здесь не принято говорить, а кто говорит – умирает. Старик знал об этом, но он также знал, что пойдёт сегодня в синагогу Хурва.