rak_rak : Пингвин *без ахгунга, не сцать, бугага

- Здравствуйте, я хотел бы сменить фамилию, имя и отчество, - заявил молодой человек, опёршись локтями о стойку регистратуры паспортного стола.

- И как же вам угодно именоваться? – лукаво глянув с-под очков, поинтересовалась Любовь Ивановна, настроение которой по причине утра было невиданно благодушное.

- Скоторылов, Пингвин Удодович!

- Как-как, простите? – оторопело переспросила женщина.

- Ско-то-рылов! – отчеканил посетитель, и, оскалившись в улыбке, вскинул брови.

Любовь Ивановна навидалась за свою долгую работу и не таких типов, и прекрасно чувствовала розыгрыши. По крайней мере, она сама так думала.

- Молодой человек, прекратите паясничать и закройте дверь. Тогда и поговорим.

Парень перестал улыбаться, и, удивлённо хмыкнув, вернулся к двери, захлопнул её, и снова подошёл к стеклу, за которым явно кто-то что-то не догонял.

- Проблемы со слухом? Я желаю поменять ФИО! - разъяснил он с не слишком вежливой интонацией.

Пожилая женщина была так ошарашена грубым напором мальчишки, что уста её, помимо воли, выдали шаблонный вопрос:

- По какой, позвольте спросить, причине?

- Не по причине, позвольте ответить, а по конституции! Статью пятьдесят восемь, главу семь Федерального закона читали?

Любовь Ивановна видала хамов, но чтобы терпеть их на работе! Выражение лица её автоматически стало угрюмо-надменным, рабочим:

- Да сколько тебе лет, щенок, чтобы так со мной разговаривать!...

- Я только с армии откинулся, крыса! Хочешь проблем? – не остался в долгу парень, и так зло вытаращил на тётку глаза, что она поняла: проблему будут. Но служебная привычка препираться была неискоренима:

- Фамилия-то я понимаю, подходящая, - съязвила Любовь Ивановна. – Да и имечко тоже пойдёт. А вот батьку твоего как тогда зовут?

- Ну, Пётр, - прорычал дембель, и набычился, чуя неладное в словах старой кошёлки.

- Нет, подумай ещё раз!

- Чё… - парень поднял руку с поскрёб себе скулу – женщина разглядела грязные, сбитые мозоли на костяшках пальцев, и грубый шрам, берущий начало от виска, и уходящий куда-то за ухо. – Чё ты гонишь?

- Ну, как папку-то твоего звали?

- Ты его, блядь, тут не хорони! Его не «звали» – ЗОВУТ Пётр.

- Слушай, хамло, если ты отчество такое поимеешь – то отца твоего будут Удодом звать, понял?

- Ты что, тварь доисторическая, срыгнула?!! - Глаза дембеля налились кровью, и он, перегнувшись через стойку регистратуры, прорычал, брызгая в лицо женщины слюной:

- Я когда в Дагестане таких как ты блядей вспарывал, и мазанки с беременными чеченскими коровами подрывал, то было мне видение! Что династия моя звалась до революции: Скоторыловы, и потомки мы Божьего сына, имя которому – Сус Крыс-Тосс, и предначертано нам знаешь что?

- Что? – рефлекторно спросила Любовь Ивановна и почувствовала необъяснимый страх: таких бешеных глаз, как у этого человека, она не видела ни у кого за всю свою жизнь.

- Да, - со злобным удовлетворением убедился парень. – Ничего ты не знаешь, а цель нашей династии знаешь в чём? А, сука?!! – контуженый воин крикнул так, что пожилой женщине заложило уши.

- Да что здесь происходит! – истерично вскрикнула она, поняв наконец, что происходящий диалог имеет небезопасное для её здоровья продолжение.

- Что происходит? – недобро прищурившись, переспросил парень, и с лёгкостью перемахнул через высокую стойку, оказавшись от старой суки в метре свободного пространства. – Ничего не происходит, просто дайте мне возможность выполнись то, для чего я родился. Я полжизни провёл в неведении о своей миссии, мне столько надо наверстать за прошедшие в пустую восемьнадцать лет, ты понимаешь это, сучья дрянь?!

- Пошёл вон отсюда, в кутузку захотел, щенок?!! – навеки запоганила свой рот Любовь Ивановна, ибо брань, сказанная сейчас ею, было последнее, что могли отверзнуть её дряблые уста: потомственный Скоторылов, пра-пра(в двадцать седьмой степени)внук Сына Божьего, бешено крякнув, втесал свой мозолистый кулак в приоткрытый рот женщины, от чего та взвизгнула и закашлялась, когда осколки её передних зубов защекотали горло. Она попыталась, уже ничего не соображая от ужаса, оттолкнуть эту безумную сволочь, но Пингвин навалился на начальницу паспортного стола всем телом, и, не вытаскивая кулак из окровавленного, слюнявого рта женщины, замолотил её затылком о кафельный пол с такой неистовой силой, что одна из плиток треснула в двух местах. Во скольких местах треснул престарелый череп – не было видно, но то, что лопнула кожа, представлялось со всей очевидностью – из-под крашенных волос вылетали мелкие брызги крови. Скоторылов, замычав от зрительного и осязательного наслаждения, подключил вторую руку, и замолотил головой женщины о заляпаный кровью пол ещё сильнее. Любовь Ивановна уже давно не дрыгалась, и лежала теперь, как готовая к разделке свиная туша, но Пингвин Удодович не был каннибалом. Ударив для забавы ещё несколько раз об красную плитку голову мёртвой женщины, он нащупал у неё во рту тёплый, липкий язык, вытащил из-за голенища штык-нож, и с отточенной за два года непрерывной практики садизма и убийств сноровкой вырезал этот ценный трофей и жизнеутверждающую память под самый корень, обильно забрызгав ладони и рукава плеснувшей из разорванных артерий кровью, нагнетаемой бездушной мышцей, которой было всё равно – жива ли была хозяйка или нет. Не всё равно было только Скоторылову Пингвину Удодовичу, который спрятал добычу за пазуху, поднялся с колен, закатал рукава и, запинав бездыханное тело под стол, открыл дверь, вышел за стойку, и покинул кабинет, став ближе к своим божественным предкам на один неполный человеческий век.