Лев Рыжков : Поэзия (часть III)

5. Персональная «черная кошка»

- Мамань, пройдусь я.
Раскладушка уже достала. Она у матушки в общаге - неудобная. Серединная перекладина в спину впивается. И на бока давит.
По ящику матушка смотрит всякое говно. Леха включил было повтор «Реальных пацанов» на ТНТ, так матушка у него пульт из рук выдернула. Как сорняк. Да еще и взглядом встревоженным смерила, будто усомнилась в умственных способностях. Не глядя на кнопки, переключила на тетку в очках, которая про медицину рассказывает.
«Пиздец какой-то», - думал Леха, страдая не столько от неудобной раскладушки, сколько от заполошного кудахтанья седовласых клуш в телестудии.
Впрочем, на какое-то время он нашел себе развлечение. Наблюдать за потолком называется. Смотреть, какой кусок штукатурки первее ебнется. Вон тот, в углу, на матушкину сетку? Или тот вот, в Лехину корзину?
Так себе оказывается развлечение. Все равно, что отечественный футбол смотреть. Ни одна команда, ни другая – не торопятся к голевому рывку. Леха за «Манчестер Юнайтед» болеет. У него и футболка есть. Правда, первое слово там с ошибкой написано - «Mansechter». Казалось бы, пофиг. Это еще найти такого умника надо, чтобы заметил. Однако как-то нашелся, на Сортировке. Фяфа зовут. Подъебывать стал. Леха в шутку перевел тогда, но осадок неприятный остался. Идиотом не сильно-то приятно выглядеть.
Леха замечает, что матушка – плачет. Без звука. Только плечами дрожит.
- Мамуль! – говорит Леха. – Ну, ты чего?
- Да ничего, - отмахивается мамуля.
- Да он же никто тебе. И мне.
- Что б ты понимал. Я же его всегда чубатым помнила, веселым. Со мной тогда такое было. Ни разу больше не повторилось. Он у меня навсегда в памяти веселый. А потом старым его вдруг увидела. Так сначала не поверила. «Не он», - думаю. А как не он? Самый он, что ни на есть. Только уже не веселый. И, Господи, я думаю: «Как он в такое вот превратился?» Как высосал его кто.
Мамуля снова плачет.
- Пройдусь я, - встает Леха с раскладушки. Находит в сумке, с которой ушел от Ксюхи, «Мансечтер Юнайтед».
- К Ксюхе не ходи, -Матушка внезапно уже и не плачет.
- Не пойду!
- Смотри мне, - говорит матушка. – Лучше работу поищи.
«Наивная!» - думает Леха.
-Где ж я тебе ее прямо сейчас найду? – вслух произносит Леха.
- Да вон, на автомойке, за «Спаром», к цирку когда идти.
- Так прямо и нужен я им, - с сомнением реагирует Леха.
- Нужен. Вчера Галка с шестого этажа говорила… У нее там племянник руководит. Скажи, что от тетки Галки.
Леха не верит, что там что-то получится, но, на всякий случай решает зайти, спросить. Мало ли. Если что – на автомойке даже получится из Толянычева поля зрения уйти. Вряд ли он в каждой автомойке тачилы свои моет. Есть, наверное, любимая какая-то. Вот пусть и моется там.
Смерть Колмогурова они с матушкой не обсуждали. Матушка до сих пор ничего не знает о подозрениях поэтессы Фликс.
***
По пути на автомойку, Леха делает крюк в полтора квартала и заходит в магазин «Книги».
Леха здесь был. Но не помнит, когда и зачем. Кажется, ручку покупал. Точно. И два блокнота.
Прилавок «Канцтовары» - это барьер, который нормальный пацан не преодолеет. Здесь ручки, тетради, канцелярия всякая, типа дыроколов. Кто-то с Фазовки рассказывал Лехе про одного типа с Дальнего Моста, который из дырокола не то кастет, не то булаву сделал.
Но это Лехе не к спеху. Наверное. От Толяныча отбиться – никаких дыроколов не хватит.
Леха решил: не надо с Толянычем бодаться. Даже если правда все, что поэтессы наговорили – когда-нибудь Леха войдет в силу… Хотя, скорее всего, никогда. Будем смотреть на жизненные обстоятельства здраво.
А вот от поэтесс надо Лехе держаться подальше. Дураком прикидываться, если Толяныч решит спросить. Леха уже практически отрепетировал реплику, которая должна убедить этого жуткого человека в Лехиной лояльности.
- Ты чо, Толяныч! – скажет Леха. – Ты же мне, как брат.
Нет-нет. Так нельзя. Реакция Толяныча: уроет. Всякая шелупонь не может быть братом великому Толянычу.
Лучше Леха скажет:
- Ничего они мне не говорили.
Не поверит. Снова уроет.
Можно еще и так:
- А если я скажу, что ничего не понял, что я за это получу?
Можно. Поиграть в такого вот идиота с претензией на хитрость.
Тем более, что и вопрос Леху интересует. Может, и бабло какое Толяныч отстегнет. Но, сука, страшно так говорить.
И еще можно сказать:
- Говорили они что-то. Но я ничего не понял, Толяныч.
Тогда шанс выжить, конечно, повится. Но, конечно, будет Толяныч его считать ссыклом и чмошником. Но шанс пожить, подышать и на солнышке погреться – вот он.
Потому что никаких способов противостояния Толянычу у Лехи нет. Даже если поэты подпишутся. Да и как они подпишутся? Вся их толпа – Хуй, Понос и Редиска, как говорил по другому поводу дядька Грубый с Тарасовки.
- Молодой человек! Вам что-то подсказать? – сказала продавщица
Леха понял, что завис. И сколько времени так стоял? Хэзэ.
Но продавщица, вроде, по-доброму говорит. И надо ей что-то ответить. Иначе подумает, что Леха - уебан.
- Дырокол у вас есть? – ляпает Леха.
- Вам какой? По 120? Или по 270?
По 120, конечно, бюджетнее. Но посмотреть хотя бы надо.
- А оба покажите.
По 120 – маленький, черненький. Говно, а не дырокол. Ни как кастет не используешь. Ни в кулаке не зажмешь. И пальцы попереломаешь, случись чего.
А по 270 – ничего так. Большой, серебристый. Схватить его можно и за нижнюю хуйню, и за верхнюю. И если уебать им – мало не покажется. Даже по касательной.
Хотя, с другой стороны, слишком громоздкий этот дырокол. В карман не спрячешь, под мышкой – тоже.
Леха пробегает глазами по полкам. Тетрадки, папочки, магнитики на холодильник, плакаты.
А это что? Стоп-стоп! Да еще и с ценником «Скидка».
- А вон то покажите.
- Что «вон то»? – Стрелка весов в голове этой тетки явно отклонилась от метки «приличный человек» в сторону метки «уебан».
- Статую.
- Статуэтку, - поправила продавщица. Обычная тетка в халате. Могла бы колбасой торговать.
Леха в первый раз в жизни слышит слово «статуэтка».
- Которую? Достоевского или Чехова?
- Обоих давайте посмотрю, - находится с ответом Леха.
Одна статуэтка – угрюмый мужик в длинном пиджаке, схватился за челюсть, будто у него зуб болит. Как дубинка – пойдет. Да и по весу – ништяк. Плохо, что в ладони скользить будет.
А вторая фиговина – статуя мужика в очках и в плаще, который вздулся, будто тот мужик шептуна пустил после горохового ужина. И вот этот плащ и есть упор руке.
- Вот эта почем? – спрашивает Леха, протягивая очкарика в плаще.
- 180.
- Достоевского берете или Чехова? – влезает в разговор вторая тетка из-за прилавка, кассирша.
- Вот этого, - показывает Леха.
- А вы еще что-то брать будете? – спрашивает тетка за кассой.
Ох, не нравится Лехе ее интонация. Хотя в магазин «Книги» он зашел, действительно, не за статуэткой.
- Мне стихи нужны, - говорит он.
- Кто автор?
А Леха и не помнит. Так тоже бывает. Фамилия отца родного – из памяти высвистелась. Леха помнит, что на букву «К». Каламбуров? Но это неправильный вариант.
- Я забыл, - признается Леха. – Я там посмотрю.
Он поспешно идет вглубь магазина, где стоят полки с книгами, и где Леха и не был никогда в жизни. Нормальные люди оказаться там не могут.
Сейчас на запретной территории ковыряются в буквах два задрота и тетенька в беретике и очках.
«Так впервые, в достаточно зрелом возрасте, я переступил порог Храма, - напишет впоследствии Леха. – Мне было стыдно и неловко. Глаза разбегались среди многочисленных обложек. В помещении царил странный запах (в который я потом влюблюсь). Это был запах типографской краски, запах новой книги. Наверное, также чувствовал себя и Ломоносов, когда пошел в первый класс. Мы, в разные века перешагнувшие пороги неведомых храмов, были ровесниками».
***

Хуже всего, что у Лехи здесь находится знакомый. И ладно бы – тетка в беретике. И ладно бы тот ботан, что стоит у полки с книгами по компьютерам. Такие задроты, которые шарят в компах, – бывают полезными. Их на районах не трогают.
Но знаком Лехе самый бесполезный и самый позорный из посетителей магазина. Это Арсентий – тот лохматый поэт, автор поэмы «Позихания снулой рыбы».
И тут уже не выкрутишься, мимо не прошмыгнешь. Арсентий Леху замечает.
А Леха – не сказать, чтобы сильно ему рад. С этим дрыщом у Лехи ровно два общих воспоминания. Одно – как Арсентий с толпой упер Толяныча бумагой о культурном наследии. Второе – как шампанское в песочнице пили, по поводу победы над Толянычем. Кончилось это все, как мы знаем, хуево для Лехи. С возможным перерастанием в стадию «очень хуево».
Так что Леха рад бы и не знать этого Арсентия. Если в такой компании его увидят пацаны – авторитет рухнет. Но правильных пацанов здесь нет. Это – единственное место в городе, где их вообще не может быть. Разве что за дыроколом могут зайти. По спине ползет холодок. «Блять!» - думает Леха. Этим вечером он обостренно осторожен.
- Здорово! – произносит дрыщ. Не гомосятину какую-нибудь, типа «здравствуйте» или, не дай Бог, «хэллоу». Нормально, по-пацански, здоровается, в принципе.
Леха с нарочитой небрежностью жмет ему руку.
- Привет, Арсентий!
Боковым зрением Леха отмечает, что тетки-продавщицы, настороженно следившие за его перемещениями среди полок, успокоились. То были к бою готовы, а сейчас сразу словно обмякли. Стрелка их индикаторов качнулась от метки «уебан» к метке «задрот».
- Как дела? – спрашивает Арсентий.
- Дела? Нормально, - отвечает Леха.
«Нормально?» – мысленно Леха негодует сам на себя. В один день лишиться работы, жилья, стабильности, в конце концов – это, выходит, нормально? Но для полузнакомого дрыща – ладно, сойдет.
- А у тебя? – интересуется Леха, чувствуя себя дефективным. Хорошо, что пацаны не видят, как он задротскими делами интересуется.
- А у меня проблема, - отвечает Арсентий.
- Проблема? Здесь? – не понимает Леха.
Он видит, что дрыщ Арсентий держит в руках книжку. Да огромную, на самом деле, книжищу. Страниц на тысячу, вряд ли меньше. Книжища называется «Мерзость». На обложке – страшный, похожий на зомбака, чувак карабкается на заснеженную гору. А на голове у чувака сидит ворона.
- Здесь, - скорбно подтверждает автор «Позиханий». – Если конкретно, в этой книге.
- Еще бы, - прочитав название, Леха уже не удивляется.
- Вам тоже это знакомо? – словно бы радуется дрыщ.
- Что «это»?
- ОКР. Обсессивно-компульсивное расстройство.
- Э-э-э… - Леха действительно не знает, что сказать.
- Если вам это незнакомо, то расскажу в двух словах, - гладко, как по-писаному, излагает дрыщ. – Это психическое расстройство. Кто-то считает его серьезным, кто-то нет. Но я, например, из-за него был признан непригодным к службе в армии. ОКР выражается в том, что жизнь ваша оказывается подчинена правилам, о которых никто, кроме вас, не знает.
- То есть?
- Ну, простейший пример. Дорогу вам перебегает черная кошка. Вы продолжите путь по той же дороге? Или свернете на другую? Тем более, у вас есть такая возможность.
- Наверное, на другую сверну, - признается Леха.
- Вот видите. Это – простая примета. Она может подействовать, может – нет. Просто в моем конкретном случае таких «черных кошек» немногим больше, чем у вас. И они, увы, действуют. Эти «черные кошки».
- А твои… ваши кошки на меня не будут действовать? – спрашивает Леха.
- Они – индивидуальны, - словно с какой-то гордостью изрекает дрыщ. – Они есть и у вас. Только вы их не знаете.
- Это как? – Леха озадачен.
- Например, какое-то явление окружающего мира происходит в тот момент, когда с вами должно случиться что-то нехорошее. Например, каркает ворона. Или на остановку приходит трамвай с определенным номером. Или вы встречаете какого-нибудь человека, и после этого с вами начинают происходить несчастья.
«Вот-вот!» - думает Леха, не особо с приязнью глядя на дрыща.
- Главное, уметь распознавать эти знаки, понимаете? – Да он издевается, что ли? – Эти знаки – они, как дорожные указатели на пути к злу, к несчастьям. Надо или не идти туда, или стараться минимизировать вред, стараться идти помедленнее.
«Слово-то какое гадкое – «минимизировать», - думает Леха. И еще думает, что у этого дрыща вся жизнь в их городе – в принципе, одно большое плохое предзнаменование.
- И вот – один из этих знаков, - говорит Арсентий, показывая Лехе «Мерзость». Автора книги зовут Дэн Симмонс.
- Название плохое? – догадывается Леха.
- Да! – Автор «Позиханий» чуть не подпрыгивает от неведомого Лехе возбуждения. – Название невероятно плохое. И самое плохое, что назови так свою книгу плохой писатель – ничего страшного. Но когда – твой любимый: дело, определенно, дрянь.
- Почему? – недоумевает Леха.
- Не могу сказать. Точнее, могу, но не стану, чтобы не грузить вас моими проблемами. Это – моя личная «черная кошка».
- Я как-нибудь могу помочь? – ляпает Леха. Он все еще не в понятках – на «ты» или на «вы» называть дрыща? Поэтому избегает местоимений.
- А вы – действительно готовы мне помочь?
«Смотря, что тебе надо», - про себя думает Леха.
- Ну, типа.
- Тогда вам надо купить эту книгу.
«Мерзость» уже в Лехиной руке. Объемом примерно с кирпич, но на вес и плотность полегче.
Леха смотрит на ценник – 500 рублей.
- Ну, ни фига себе, - говорит Леха.
- Просто, если ее куплю именно я, в мир выйдет именно мерзость, - взволнованно объясняет дрыщ. - Так уже было. Когда вышла книга «Террор» этого же автора. Я ее купил. А на следующий день в Москве метро взорвали.
- Упс, - только и может сказать в ответ Леха. – А если, например, вообще не покупать?
- Не выйдет, - горестно вздыхает дрыщ. – Я – коснулся этой книги. Приотворил дверь. Теперь и я не куплю, и мерзость в мир придет.
- Хрень какая-то, - говорит Леха.
- Для вас-то да. А для меня – все очень серьезно. Вопрос индивидуальной вселенной. Она окажется под ударом.
- А если я ее куплю? – говорит Леха.
- Тогда вы, возможно, спасете окружающий вас мир.
- От мерзости?
- Да.
Леха вдруг представляет себе Толяныча. Лучше бы стал мир, например, без него? Сложный вопрос, на самом деле. Для Лехи – может, и лучше. А на самом деле новый Толяныч объявится. Как бы не хуже прежнего. Свято место в пустоте не бывает, как говорится.
- Ну, и вот я покупаю… - вслух прикидывает Леха.
- А потом я покупаю ее у вас, - заканчивает мысль дрыщ.
- За те же деньги?
- Конечно.
- Ну, тогда ладно, - соглашается Леха.
Когда-то в детстве Леха попал в инфекционную больницу с подозрением на дизентерию. Там было фигово, скучно и кормили дрянью. Леха подружился было с какими-то малолетними поносниками, которые ночью позвали его на ритуал вызывания волшебника. Куском мыла поносники начертили на полу подсобки круг. Дальше надо было встать вокруг черты. Потом загадать желание. И, загадав, прыгнуть в круг. Леха загадал побыстрее выбраться из этого гадюшника. И прыгнул.
Как оказалось, единственный из всех. Дристуны потом над ним поугорали. Но на следующий день Леху выписали – подозрение не подтвердилось. А все засранцы остались на больничных койках.
Сейчас он будто бы снова прыгал в мыльный круг. Не факт, что сбудется. Но почему бы и нет?
- Пойдемте к кассе?
- Стопэ! Подожди, - Леха решил окончательно перейти на «ты». – Я стихи хотел купить.
- Колмогурова! – воскликнул дрыщ. Точно, вот эта фамилия!
- Да.
- Их здесь нет.
Лехе рассказывали про Кочу – Толянычева быка. Как он однажды ебальником на спор унитаз разбил. Не своим, естественно. Кто-то там денег должен был. Вот так и Арсентий разрушил Лехины надежды.
- Обратитесь к Фликс. У нее есть книжка вашего отца.
А вот это было уже лучше. Можно и задаром будет почитать, выходит. Правда, перед этим всю хуйню про убийства выслушать придется.
Зато на словах «вашего отца» уши обеих продавщиц вполне зримо для Лехи пошевелились. Как этакие локаторы. Леха в их глазах, похоже, прибавлял в весе. И был, наверное, уже далек от отметки «уебан». И это почему-то было приятно.
***
У кассы Леха смущается, как будто про него сказали что-то постыдное.
- Бюст Чехова молодой человек будет покупать? – спрашивают тетки.
Точно! Еще ведь и бюст этот… Хотя он, по-хорошему, нужнее, чем книжка. И про него Леха вроде как все решил. А за книжку ему сейчас дрыщ деньги отдаст.
- Будет, - говорит Леха.
- Вот и славно. Пакетик будете брать?
Леха хочет сказать «нет», но прикидывает, что все это тащить будет напряжно. Да и как дурак будет выглядеть. А вдруг пацаны увидят? Хотя книжку, допустим, Арсентий заберет. Но и просто с Чеховым под мышкой ходить – подозрительно будет.
- Давайте пакетик, - вздыхает Леха.
У него остается 17 рублей.
А пакетик – тоже стремный. С надписью «Книголюб». Ходить в таким по городу все равно, что «лошара» на лбу фломастером написать. Хотя выбора особого нет. Пакет Леха вокруг Чехова обернет, и ни хера никому понятно не будет.
***
- На, - говорит Леха дрыщу на улице, - держи «Мерзость» свою.
- Подождите! – отпирается тот. – А как же вы? Теперь вам надо эту книгу прочитать первым.
- Да на хера мне ее читать? – недоумевает Леха, предчувствуя какое-то кидалово.
Дрыщ разводит руками.
- Это правила моего ОКР. Мне они тоже не нравятся. Но изменить их я не могу. Вы должны прочесть ее первым. Иначе «Мерзость» вырвется в мир.
Леха уже проклинает ту ебанутую минуту, когда вообще зашел в магазин этот сраный. Чеховым бы уебать по этой макушке кудлатой.
- Но деньги-то, - говорит Леха, - где?
- У меня столько сейчас нет, - разводит руками дрыщ. – Но, когда вы ее прочитаете, я отдам вам деньги. У меня как раз появятся. А когда, кстати, вы ее прочитаете?
- Братан, я бы ее хоть сейчас прочитал, «Мерзость» твою, - говорит Леха. – Но сегодня, вижу, ты некредитоспособен.
Сейчас он очень похож на Толяныча в своих собственных глазах прежде всего. Ему неудобно, но Толяныч – наиболее понятный и, главное, действенный пример того, как правильно разговаривать с теми, кто должен тебе денег. Других Леха и не знает.
И еще Лехе обидно. Его никогда в жизни не разводили тщедушные дрыщи. Но все когда-то случается в первый раз. Теперь, в довершении ко всем гадостям и падениям дня предыдущего и сегодняшнего, Леху лохануло чепушило.
От того, чтобы настучать дрыщу по голове Леху удерживает лишь одно обстоятельство – он не понимал, в чем выгода Арсентия? Может, ему продавщицы процент башляют? Да ну, бред. Если бы дрыщ лошил людей профессионально, то у него и повадки были бы другие.
- Да, сегодня мне нечем… - признается Арсентий.
- Поэтому я и спрашиваю: если я прочитаю вот это все к завтрашнему дню – ты сможешь компенсировать мне мои расходы?
- Да, конечно! – не моргнув, отвечает дрыщ.
И Лехе становится неудобно. Получается, в принципе, он взаймы этому чуваку дал. Типа, до завтра. Зачем тогда говниться? Конечно, хуево, что последние деньги отдал. Но ведь до завтра. А так у них с матушкой картофан еще есть. Колбасу Леха видел. Не все так плохо так что.
Они обмениваются телефонами.
Леха идет по Бомбометателей к цирку. В руках – позорный пакет «Книголюб». Впрочем, на Леху никто особо так не смотрит.
«Так состоялось мое посвящение, - напишет Леха спустя десятилетия. – Моя инициация. Моим путеводным Вергилием стал Арсентий – невзрачен, но мудр. А проводником духовным оказался Чехов. Ну, а Дэн Симмонс – открыл мне двери».

6. Кар!

Леха мнется у гаражей во дворике за цирком.
На самом деле, до той мойки идти – ну шесть, ну семь минут от общаги. А Леха уже час добирается.
Сейчас у него созрел план. Не то, чтобы гениальный. Но за неимением лучшего. Он спрячет свой позорный пакет в гаражах, которые во дворе за цирком.
Плюс плана – Леха придет к Генке-племяннику без всякого компромата в руках.
Минус – в гаражах собирается шелупонь. Вдруг найдут Лехин тайник? Тогда прощай, пятихатка. Дрыщ тогда не возместит затраты. И будет прав.
Гаражи занимают огромное пространство. Они похожи на ржавый лабиринт. Заблудиться в них, правда, сильно не заблудишься. Но вляпаться – можно. За одним поворотом просто в говно вступишь, а за другим – и по жбану можно выхватить. Как повезет.
В этом лабиринте убивали. Точную статистику Леха не знает. Но лет пять назад малолетки запинали двух чмошников практически в центре лабиринта, где канализационный колодец. И до того, вроде, кого-то там зарезали. Стремное место, но бывают и похуже.
Еще не вечер, и даже не полдень, а кажется, что в гаражах – сумерки. Со стороны двора они похожи на старинный замок. Только не тот, который для туристов, а реально мрачный и к тому же обоссанный. И живет там, можно представить, какой-нибудь Главуебан. Тощий, вонючий, стремный, опасный. Может быть, и реально живет, почему нет. По ночам тут костры жгут, жарят что-то. Может, крыс, может, собак. Людей вряд ли, конечно.
Входов в лабиринт много – один поганей другого.
Леха мнется у гаражей.
***

Главный вход в гаражи – вот он. Метровой ширины тропинка. Справа от нее кто-то когда-то белой краской по ржавчине вывел загадочную надпись «ЮРА ВОРА». Сколько Леха себя помнит – эта надпись всегда была здесь. Загадочный «Вора» вполне мог быть Вовой, на которого у автора надписи не хватило краски. Но, с другой стороны, на букву «А» хватило. Так что кто его знает, что там за смысл, на самом деле.
В глубине, так сказать, главной аллеи кто-то ссыт. Ну, во всяком случае, стоит спиной.
Но этот вход в ржавую цитадель зла – не единственный. Можно попробовать чуть дальше. Но следующий проход – забросан мусором. Третий лаз в гаражи заварен решеткой. В глубине четвертого кто-то блюет.
«Да ну на фиг!» - думает Леха. И почему-то испытывает облегчение от этой мысли.
На него косятся бабки у третьего подъезда. Двор здесь центровой. Бабки – лютые и цепкие.
«Не вариант в этом дворе что-то прятать», - понимает Леха.
На Вагоноремонтной лет десять назад жил один панк. Кучер, кажется, кликуха была. Ему родаки запрещали в кожанке и джинсах гулять. Все свитерки давали, брюки приличные. Так Кучер что надумал. Он устроил в лесополосе за товарной станцией тайник. Выйдет погулять – бегом к тайнику. Достает оттуда драный прикид, в дырках и булавках. А цивильный на то место прячет.
Все кучеровские дружбаны про этот тайник знали. Ну, и кто-то из них проболтался пацанам с района. Так те подстерегли момент, когда конспиратор переоделся в рванье, потом открыли тайник. Давай на себя мерить. Порвали, заляпали, как могли. Кончилось тем , что жирный Витюсик в те цивильные штаны просрался.
Что было потом – история умалчивает. Но, кажется, довольно долгое время Кучер ходил с довольно кислым видом. От родаков, ясен пень, выхватил.
Так что устраивать тайники на природе – рискованное занятие. К тому же Леха хочет получить обратно свои пятьсот рублей.
Леха подгибает углы пакета так, что позорное клеймо «КНИГОЛЮБ» превращается в смутное «ГОЛЮ». «Типа, раздеваю, - разгадывает Леха сам с собой смысл новой надписи. – Типа, бойтесь меня».
Нести пакет неудобно. Груз – не самый форматный. И Леха распускает пакет, берет его за ручки.
«Кого волнует, что там написано? Мало ли, что там у меня? Мое дело», - Понимание возникает неожиданно. Словно удар мокрой холодной простыней по сонной физиономии.
«В те времена книголюбы в нашем городе подвергались опасности, - припомнит Леха в туманном, омраченном радикулитом, будущем. – Любить книги – означало бросать вызов мировоззрению квартала, района, всей системе ценностей твоего окружения. Книголюбы рисковали не меньше, чем, скажем, промышленные альпинисты. Но те занимались своим верхолазанием за деньги и несколько часов в день. Книголюб же – был под прессом постоянно. У него была самая отчаянная, самая лихая экзистенция. Что там какой-нибудь бородатый байкер? Что отчаянного и безрассудного в том, чтобы прокатиться по городу на мотоциклах с группировкой единомышленников? И совсем другое дело, когда вы – тощий и сутулый очкарик, в сумке у вас два толстых романа Стивена Кинга, а идти вам надо мимо грохочущего ДК, в котором кривляется пьяная дискотека. И другого пути нет. Так кто же, я вас спрашиваю, истинный храбрец?»
***

Генку-племянника Леха, оказывается, знает. Рожа знакомая. Генка - из бизнесовых, которые с пивасом во дворе сидят редко, очень рано обзаводятся тачками и мотаются на них по бумажным делам. С Лехой у него общих дел никогда не было.
Зато Леха помнит, как лет двенадцать назад, он с Гэхой, кажется, надавали какой-то малышне поджопников за магазином «Ландыш» и отобрали мороженое. Одним из этих мелких был тот самый Генка.
Это – фиговое воспоминание, и Леха надеется, что Генка-племянник ничего такого не помнит. Хотя попробуй забудь, если тебе по жопе напинали и лакомство забрали.
- Здорово! – говорит Генка. – Ты – Леха тот самый?
- Ну, я, - отрицать смысла нет.
Жмет руку племянник крепко, не по-лоховски.
- Я-то тебя помню, - хитро щурится под очками племянник. У него очки – узкие такие в металлической тонкой оправе.
Неудобняк, бля.
- Да ладно, - мнется Леха. – Дело прошлое.
- Почему прошлое? – скалится Генка. Зубы белые, ровные, ни одного порченого или там золотого.
- Да кто об этом помнит? – бормочет Леха. - Все мы идиотами были…
- Эй, Алексей! Ты что-то не то вспоминаешь, - Племянник хлопает его по плечу. – Детсад за котельной помнишь?
- Ну, допустим, - осторожно говорит Леха. От магазина «Ландыш» все же далековато.
- Так мы там с пацанами шли как-то. А на нас овражные налетели.
Овражные эти – страшные люди. Жили в бараках в овраге. Сортиры на улице. Самые отпетые уебаны оттуда и брались. Сейчас-то овраг расселили, бараки снесли. Но когда Леха был мелким – часто приходилось с барачниками биться. И не всегда успешно. Но, слава Богу, по мелочи. Крупных стычек не бывало.
- И нас так – бац! – обступили. Я думаю: пипздец, приплыли. А тут – ты с кентами своими.
Что-то такое Леха начинает припоминать.
- И поджопников им надавали, - произносит он. – Точняк!
- Ну! – сияет племянник.
А точно ведь, было такое. Погнали тогда барачную мелюзгу. Инцидент был нисколько не почетный, даже постыдный. Леха предпочел его забыть. А тут вот оно что, оказывается.
- Да ерунда какая! – смущается Леха.
- Может быть, - пожимает плечами Генка. – Но я добро умею помнить.
Но не факт, конечно, что племянник забыл другой эпизод с поджопниками.
Генка обрисовывает Лехе условия. Они выгодны. Процент Леху устраивает. Если не отлынивать, то сумма получается вполне сопоставимая с той, что Леха получал, когда на окнах работал.
- Единственно, работа – ночная, - говорит племянник. – У нас – новый формат бизнеса. Круглосуточная автомойка. Как в столице, прикинь?
Рассказывает, что сейчас в городе все по-другому: едет человек, допустим, на «ниве». Допустим, с дачи. Дороги на даче нет. Машина – вся в говнище. И человеку надо ее помыть. А как быть, если он едет вечером? А фактически никак. Потому что в шесть вечера все автомойки их города берут – и закрываются.
Леха напрягается. А вдруг Толяныч помыться заедет? Он же и по ночам, бывает, по городу шароебится.
- И наша мойка, где мы сейчас находимся, это только первая ласточка! – Глаза под стеклами очков блестят, сам, значит, верит тому, что говорит. – Мы откроем круглосуточные филиалы везде, по всему городу. Дальше пока не загадываю, но по городу – это не фантастика, Алексей! Это фактически не занятый рынок, это отсутствие конкуренции и, конечно, карьерный рост. Ведь человек, хорошо проявивший себя на ночных дежурствах, вполне может стать главным по мойке-филиалу. А это – совсем другие деньги.
Все это слишком охуенно для того, чтобы быть правдой. Да и, если подумать, может и мимо Толяныча пронести.
- Впрочем, есть одно «но», - говорит Генка. – Не знаю, понравится тебе это – нет. У нас – сухой закон.
- Да ради Бога, - говорит Леха. Он действительно ровно относится к алкоголю. Может выпить. Но, что гораздо важней, может и не выпить.
- То есть, за территорией, не на дежурстве – сколько угодно. Здесь замечу пиво или перегар – увольняю без объяснений. Лады?
- Да понятно, - Леха ответил ровно, даже не поскучнев, чем, похоже, произвел благоприятное впечатление.
- Ну, тогда мы друг друга понимаем. А то был тут до тебя один товарищ. Одно дежурство продержался, а потом пришел с перегаром. Всё, до свиданья. Это понятно?
- Так точно, - улыбнулся Леха.
Генка по ходу тоже служил. Хлопнул по плечу.
- Всё, давай, боец. В восемь вечера жду на смену. Что в пакете?
- Да так, - смутился Леха. – Всяко разно.
- «Книголюб», - прочитал Генка. – Хм! Чо, в натуре, книжка там?
- Ну, да, - смутился Леха еще больше.
- Покажи.
«Ну, вот, сейчас причмырит за книжку!» - обреченно подумал Леха.
- Ух ты! – сказал он, когда Леха протянул ему «Мерзость». – Интересная?
- Не знаю, - ответил Леха. – Не читал еще.
- Я на очереди, - сказал босс.
- Чо, серьезно?
- Ну, да. Я у него «Гиперион» читал. Очень пиздатая эпопея. А это у тебя кто?
С «Мерзостью» пронесло, но за статуэтку Чехова точно отхуесосит.
- Батюшки! Антон Палыч! – удивился Генка. – Вас-то сюда какими судьбами? – посмотрел сканирующим взглядом на Леху. – Твой?
- Ага.
- А ты, смотрю, шарящий пацан. Ладно, помни, что я тебе про филиалы говорил. И до вечера.
«Тогда я понял, что жизнь в самых редких случаях использует сценарии, нарисованные нашим скудным воображением, - много десятилетий спустя подводил жизненные итоги Леха. – События, которые происходят с нами - более удивительны, более насыщены, более осмысленны, чем мы можем себе вообразить».
***
- Ну, видишь, как хорошо, - говорит матушка. – Вон, бери еще картошки.
Мамуля пожарила картошки с луком. Сейчас, от души наворачивая незатейливую пищу, Леха ощущает, если не счастье, то некую спокойную мужскую самодостаточность. Вот он – мужик, кормилец. При Ксюхе такого не было. И почему-то Леха совсем по ней не скучает. Как отрезало.
Съев добавки, Леха ощущает, что его клонит в сон.
- А и поспи, - говорит матушка. – Сегодня все равно первый день на дежурстве. Не до сна будет. Пока поймешь, что как. Выспись.
Мамуля, конечно, права. Леха выходит на балкон покурить. Вокруг общаги подернулись нежной зеленью деревья, названия которых Леха не знает. На грядке проклевываются какие-то цветуечки.
В общем, красота. И настроение у Лехи – хорошее, безоблачное. Как вот это вот небо над головой.
«Ощущение гармонии в душе обычно (но не всегда) сопровождает правильный выбор», - напишет еще когда-то Леха. А сейчас ему просто хорошо.
***
- Вот это твое, - Старик пихает Лехе в руки какую-то склизкую дрянь. Тряпку, пропитанную чем-то липким и жирным. – Все твое. Наследуй.
Они в квартире на Тельмана. Воняет дерьмом и бетонной крошкой.
- Да не хочу я, - отбрыкивается Леха, пытается стряхнуть тряпку, а она – прилипла.
- Тебя никто не спрашивает, - Речь старика трескуча, как выстрелы из пневматики. – Я копил это всю жизнь.
- Что – это? – Леха хочет материться. Тряпка оказывается цеплючей, и она вьется, как лиана, впивается в Лехину руку.
- Кар! – каркает старик. – Кар!
- Кар? – удивляется Леха.
- Дар! – удается разобрать.
- Зачем он мне? – Ситуация Лехе знакомая. Ты ничего не хочешь покупать, но тебе что-то назойливо впаривают.
- А думаешь, мой кар (так слышит Леха) был нужен мне?
- Не знаю, - пожимает Леха плечами, не столько от недоумения, сколько чтобы прогнать назойливую тряпку, которая пробирается уже к правому плечу. – Вам виднее.
- Мой кар! – каркает старик. – Мой кар! Это паразит. Паразит сознания, который лишит тебя нормальной жизни. Ты будешь спать, когда люди бодрствуют. И наоборот. Твой труд – будет ужасен и изнурителен. И почти никто не будет знать, насколько он тяжек. За него тебе будут платить. Но мало и не часто. У тебя будут долги. Может быть, между расплатой по одному счету и новым долгом у тебя будут живительные паузы. Но в основном всю жизнь ты будешь платить долги.
- Скажем дружно, на хрен нужно, - вежливо говорит Леха. Ему кажется, что старик заразен. Небезосновательно кажется.
- В основном ты будешь одинок, - продолжает старик. – Но тебя будут окружать женщины. Как правило, некрасивые. Но готовые любить. Они станут твоим утешением. Но будь осторожен. Не делай детей с первой встречной.
Про женщин – актуальная тема. А старик возвращается к гадостям:
- Ты будешь знать о любви все, но верить в нее не будешь. Для большинства ты будешь непонятным чудаком. Жизнь твоя будет трудна, но ты узнаешь многое из того, с чем простые смертные никогда не сталкиваются. Ты познаешь удовольствия, путешествия. Познаешь пороки и зависимости. Утраты и непонимание ты будешь переживать остро. Но в целом терпимо. Можно считать мой кар наследственным проклятием. Но когда ты будешь творить – а ты будешь – кар изольет в тебя удовольствие. И оно станет путеводным. Это ощущение знакомо немногим. Нескладная судьба – расплата за него.
- А если я откажусь? – говорит Леха.
Старик качает головой.
А Леха понимает, что не может пошевелиться. Липкая тряпка каким-то образом разрослась, и связала его. Пока по рукам, до ног еще не добралась.
- Слушайте, да не надо мне этого всего! Я и обычной жизнью поживу! – все это Леха каким-то образом успевает произнести.
А потом старик падает на него. Он каркает. Желтая, как моча, плоть ужасает. Она мягкая, податливая. Но это и противно. Старик каркает, каркает, каркает. А потом в нем словно лопается что-то. Плоть старика расползается. Лопается живот. На Леху сыплется какая-то труха. Сыплется в лицо. Нутро старика пахнет бетонной крошкой и плесенью. Леха задыхается.
ХРЯСЬ!!!
Это удар, это что-то упало.
Леха рывком просыпается, открывает глаза.
Над ним сетка, в которой, словно свежепойманная рыба, барахтается в угасающей инерции движения кусок штукатурки, килограмма на четыре. Крошка с потолка сыплется Лехе на голову, лицо, одеяло.
Леха вскакивает. Теперь надо умываться, приводить постель в порядок. Он еще чумной от страшного сна, который, вопреки всем законам, остается в памяти.
- Хорошо, что сетку натянул, - говорит матушка.
Она привычно у телевизора.
- Еще два часа можешь поспать, - говорит она.
- Нет уж, мамуль! Какой тут сон, - Леха обувает тапки, идет в уборную. В их с матушкой комнате она отдельная.
«Конечно, это был дурной знак, - вспомнит спустя годы Леха. – Дурнее не бывает. Но плохим прогнозам человек никогда не верит. Ему, наивному, кажется, что та сила, что движет земными событиями, его любит. Всегда кажется. И иногда человек оказывается все-таки прав».