Голем : Триумфаторы правосудия

* * *
Ты глянь, чего надумали, падлы?!
Снесём ваш домик, непременно снесём… да у меня одной картошки в погребе – восемь пудов!
Семенной фонд на всю область. Дровяник по весне обновил. Полы перекрасил.
Правда, краски на все полы не хватило. Коридор получился жёлтый, как дурдом, а зало и спальня палевые… как не знаю что.
Но права-то я знаю – и вас, каз-злы, уважать заставлю!
Адвокат хороший нужен, вот что.

В городской адвокатуре, правда, у меня никого.
А что, у вас везде – свои люди?!
Но старушонка есть одна – Лина Марковна, с Ефимовной моей раньше дружбу водила.
Односельчанки они… то есть, городские уже – наскрозь!
Обходительная старая кляча, в простоте и слова не скажет.
Ефимовна, помню, базланила с ней за чаем:
– Варьку-то нашу помнишь, Кирюнину? У них ещё свёкор на Римкиной свадьбе в столовой все окна выбил! Так энта Варька нынче с козлом живёт, вот те крест!

Адвокатесса журчит ей, томно отставив пальчик:
– Пфф-ф, ненаказуемо…
Моя вскипает погорячее:
– Да натурально, с козлом живёт! В Лужках на сей день один козёл на шесть козочек и остался!
Адвокатесса снова жеманится:
– Пфф-ф, недоказуемо…
Тьфу ты, леший!
Не разговор, а дача свидетельских показаний.

В общем, захожу и сразу помощнице ейной выкладываю – так, мол, и так.
Супружница – безвестно пропавши, а дом, где слёз вместе пролито, а детишек не нажито, городские власти снести собираются!
А я съезжать не желаю. На кой она сдалась, нечаянная радость на старости лет – городская комната в коммуналке?!
Тем более, тут гости пожаловали.
Свояченица объявилась надысь – погостить заехала, да так и осталась.
А чего мы, оба-два – не поладим? Ну, посваримся разок-другой, чисто по-стариковски.
Мне шестьдесят семь, ей двадцать девять… считай, одно поколение!
Да и близость духовная уже намечается.

Но это адвокатской помощнице я, само собой, не рассказываю, а целюсь сразу на бесплатный визит.
Как к терапевту, который тоже не лечит.
Есть у адвокатов такая льгота. За деньги надоедает работать – любого старичка готовы поддержать!
Причём, за бесплатно. Квота у них такая. Или, может, обязанность, я не понял.
Вообще, «за просто так» в обычной жизни можно разве что локоть собственный укусить.
Мне тут в собесе, в очереди, анекдот рассказали.
Беседуют две тётки на Привозе:
– Чего-то рыба ваша больно уж дорогая!
– А вы скидайте платье, ныряйте себе в море и ловите её бесплатно!

Узнав, в чём дело, Лина Марковна приняла меня на разговор, не раздумывая. И выслушала, не перебивая:
– Вопрос, – говорит, – срочный… наисрочнейший! Давайте решим, не откладывая. Вам в пятницу будет удобно?
– Чего же, – говорю, – неудобного может быть в пятницу? Банный день у меня, по льготным тарифам. И бражка на свёкле поспеет!
– Мы с вами выступим в суде, – объясняет Лина Марковна.
И серебристые локоны за уши с брюликами накручивает.
Вот старая перечница! На безымянном пальце у ей, я прикинул – семь годовых моих пенсий крутится!
В трубочку золотистую свёрнуты и камешком сверху прижаты, каратов на семь или восемь.

Я говорю, а гонорарий-то как?
Мне вам до пенсии картохи, разве, можно сварить.
Она смеётся:
– Гонорарий – это чай с пирожками в компании вашей драгоценной супруги! Мы что-то стали реже встречаться.
– Так она теперь – безвестно пропавшая! – отвечаю я с дрожью в голосе.
Лина Марковна так и ахнула, а я продолжаю рассказывать:
– Понаехала Ефимовна в Лужки, родню попроведывать. На похороны чьи-то. Так и не вернулась. Три недели искали и бросили. Потерял я старуху! А теперь и обитель хотят снести!
Тут я не выдержал и зарыдал – в самый раз.
Лина Марковна валидольчик в сумке нашарила, а глазки у ней так и бегают.
Словно речь надгробную сочиняет.

В суде, я вам скажу, адвокатесса блеснула не только золотыми зубами.
Зал прослезился во время этой речи. У малолетних детей были судороги.
Судья сморкалась на пристава, а пристав – в секретаршу суда.
Я просто голову в руки спрятал.
У представителей ответчика от слёз непролитых даже галстуки взмокли.

– Они вместе прожили столько лет, – ворковала Лина Марковна. – Их дом – не просто адрес общего проживания, а часть долгой и трудной совместной жизни! Такая же часть, как дети, которых в семье не случилось. Как одинокая старость потерянных стариков. Если власти дом всё-таки снесут, я за здоровье Петра Егорыча не поручусь! Видите, как скрючился на стуле истец? Это он – от боли душевной! И так, каждый день!

Почти рыдая, Лина Марковна смолкла. По залу нёсся ветерок милосердия.
Принятие окончательного решения суд перенёс на три месяца.
В дверях суда я придержал адвокатессу, чуток за локоток:
– В контору совестно идти, – говорю. – Это всё-таки не собес! Скажите, вы теперь – мой адвокат?
Она отвечает:
– Ну, разумеется!
– И понятие адвокатской тайны на наши отношения, – продолжаю, – целиком и полностью распространяется?
– Само собой, – говорит Лина Марковна. – К чему этот разговор?
– Видите ли, – говорю ей тихо, чтобы никому не мешать. – Ефимовну-то я в погребе схоронил. Под картошкой. Не разрешала мне, старая стерва, эротику по платным каналам зырить! Дал ей разок молотком по кумполу, тут же и успокоилась. Начнут строители дорогу прокладывать – непременно старуху отроют! Слегка только прикопал, ну и потом... взял на постой свояченицу. Её я, правда, почти не помню, но мы уже обнюхались, попритёрлись...

– Я в курсе, что попритёрлись, – отвечает, тоже вполголоса, Лина Марковна.
И зуб у неё высверкивает.
– Ваша свояченица мне внучкой приходится! – излагает старая сука. – Жалуется, что нет горячей воды и вай-фая. Я её сразу к вам подселила, как Ефимовну подали в розыск. Жаль было старую, и я, конечно, моментально вас заподозрила, но что поделаешь! Улик-то, поди, уже не осталось?
– Какие улики?! – отвечаю, хватая воздух губами от изумления. – Молоток в водичке с содой прокипятил. Погреб до краёв картохой завален, сам не решаюсь туда спускаться. Вы что же, на домик мой нацелились, при живом-то хозяине? А если я в суд подам?!
– Пфф-ф, ненаказуемо! – смеётся Лина Марковна. – Мы с Яськой нацелились, как вы изволили выразиться, на весь участок – он, при желании, миллионы стоит! Переоформляйте его побыстрее на вашу свояченицу. Иначе ваш погреб с картохой перекидают оперативники!
– Шантаж получается, Лина Марковна, – говорю я жалостным голосом. – Нехорошо поступаете… не по-божески.
– Убийство супруги – вот это, прямо по-божески! – отвечает мой адвокат. – Исполнили, как по нотам! А шантаж… какой же это шантаж?! Недоказуемо!
На том и попрощались.

А через три дня Лина Марковна ко мне без стука пожаловала.
– И где же внученька? – спрашивает. – Чего это бабушке не звонит?
– Не может она! – говорю. – В погребе лежит, рядом с Ефимовной. Без никакого вай-фая. Попросил её банку патиссонов с полки достать. Покойница их очень любила… обе-две покойницы обожали мои маринады. Она вниз по ступенькам, а я ей сверху – и по затылку! Молоток попался удобный – всего-то, в соде разочек откипятить...
– Спасибо за чай – мне пора! – заторопилась адвокатесса. – Молоток молотком, а в погребе улики не высохли… отроем, откопаем, посадим!
– Пфф-ф, недоказуемо! – отвечаю ей. – Вы, Лина Марковна, репку лучше в грядку сажайте. А дом с участком я на двух владельцев оформил – на вас и меня. С той оговоркой, что если умру голодной или насильственной смертью, ваши полдома уйдут в доход государству. Вы же мой адвокат! Справитесь с защитой собственных интересов?
– Ещё как справлюсь! – отвечает старая грымза.
И треплет меня по коленке иссохшей рукой с годовыми пенсионными кольцами.

Ну, а теперь чего?! Живу на иждивении адвоката.
Примечанием к контракту, с общего ведома, половину её городской квартиры тоже к себе подтянул.
Сдаём в аренду Линину «трёшку» и в ус не дуем.
А старая перечница – вона, среди ночи по мобильному треплется.
Дорога, видно, к погребу спать не даёт…
А вам, признайтесь – чуточку завидно?