Zaalbabuzeb : Райские птички

На солнечной стороне проспекта Дзержинского стояла, улыбаясь, девочка лет тринадцати. Над ней высился незнакомец с пышными усами и в алой бандане.
– Ты, значит, хочешь стать швеёй? – спросил мужчина, наклонив голову.
Девочка продолжала улыбаться.
– А я знаю балладу про Гретхен-пряху, – мужчина развёл руки так, словно держал гитару. – А ещё однажды я сам сочинил песню. Про райских птичек. Давай, спою тебе?
Девочка улыбнулась шире. И посмотрела на вывеску швейного техникума им. Сталина неподалёку. Двери здания открылись, из них выпорхнули две девушки в ситцевых платьях.
– Э, товарищ, – сказала одна, подойдя к незнакомцу, – ты чего к Маришке пристал?
– Да, – сказала вторая, – тебе чего от неё надо?
Мужчина нахмурился:
– Вы говорите так, как будто я Бармалей какой-то.
– А ты разве не?..
– Ну ладно, ладно, – незнакомец пожал плечами. – Но это не значит, что я и вправду питаюсь маленькими девочками.
– Как же, как же, – одна из девушек упёрла руки в бока. – Про тебя в книжке всё написано.
– В какой ещё книжке?
– В ДЕТГИЗовской.
– Не может быть!
Девушки по очереди фыркнули, и, взяв улыбающуюся девочку под руки, повели прочь.
У клумбы с незабудками она обернулась и сказала:
– Пока, Бармалей.
И высунула язык.

– Ну вот, решили вы поступать в нашу консерваторию, – вздохнул секретарь приёмной комиссии. – И для чего?
– Я, видите ли, самоучка, – Бармалей улыбнулся. – Мне нравится веселить детишек. Но теперь для этого нужна квалификация. Да ведь?
Секретарь полистал бумаги, наморщил лоб:
– Борис Аркадьевич Малеев… Бар-ма-…
– Да-да. Тут говорят всякое. Про меня. Я в курсе.
– И не только говорят. Пишут.
– Да, я сам не ожидал, что когда вернусь, будет такое. Всё из-за гадкой истории с дочерью вождя.
Секретарь метнул подозрительный взгляд на Бармалея. Кашлянул.
– Ну, три года назад, – Бармалей сложил кулаки на столе, – ЦеКа наводил мосты с Африкой. Вы же знаете? Наш дипломат в Северной Родезии договорился, что к ним пришлют делегацию советских поэтов и музыкантов. Но когда Литвинов уже утвердил группу, Лёня Пантелеев, как назло, слёг с ангиной. А гармониста Сизого чикнули в Басманном переулке – прямо в годовщину Октября. Так что остались мы вдвоём. Я и Корнейчуков.
– Давно с ним знакомы?
– С детства. Росли в одном доме – в Одессе, на Канатном. Когда он осел в Москве, позвал и меня. Устроил в Наркомпрос. Подрабатывать на первомаях и утренниках.
Бармалей печально усмехнулся в усы:
– Ну, это суета. В общем, с Корнеем на поезде мы дотряслись до Новороссийска. А оттуда по Чёрному и Средиземному морям доплыли до Атлантики. Спустя неделю «Куин Елизабет» высадила нас на Африканский берег.
– С англичанами, французами в Африке имели дело?
– А как же. Там ведь их колонии... Мы с Корнейчуковым много приключений пережили на пути к Родезии. То в болоте вязли. То тигрица нас чуть не сожрала. То дикари эти… А как добрались до Лусаки, дипломат наш, Бохурсон Давид Иегудович, не дал передыха ни дня. Идите, скомандовал, к племенам – выступайте. Они и так заждались. Представляете? Духота, пот, мухи. И группка голых негров сидит на земле. А я бренькаю на гитаре и напеваю им «Чижика-Пыжика». Отыграв, плетусь в тень баобаба хлебнуть водицы, а Корнейчуков им «Крокодила» декламирует. Так и работали, чтобы не сорвать программу.
– Они хоть что-то понимали?
– Кто ж негров этих знает. Зато я, как освоился, стал их язык понимать. Особенно у племени тонга, которое живёт в самой чаще. Без проводника туда не пробраться – земли глухие, жуткие. Но вообще, эти тонга оказались очень милые люди. Прямые и бесхитростные. Я за это их и полюбил. И Корнейчуков тоже. Сильно нравилась ему дочка вождя, которую он и…
Замолчав, Бармалей уставился на свои сжатые кулаки.
Секретарь с интересом подался вперёд:
– Ну а дальше?
– Дальше? – Бармалей поднял взгляд. – А дальше воины тонга поймали Бохурсона и проткнули его копьями. А Корнейчуков… Он сбежал к англичанам. Как позже выяснилось, они взяли его на пароход, и он мирно доплыл до Ливерпуля. А оттуда до Москвы.
– А вы?
– А я остался с тонга. Они думали, Корнейчуков вернётся за мной. Им-то нужен был он – чтобы кастрировать и затем вздёрнуть на мопане. Но он не вернулся. И так я полгода сидел у негров в яме. В итоге вождь сжалился и выпустил меня.
– И долго пришлось жить у них потом?
– Ещё полгода. Но мне в деревне даже нравилось. Как я говорил, тонга очень честный и простой народ. Трудолюбивый. Да и вождя-то понять можно, согласитесь?
Бармалей посмотрел на секретаря.
Словно пытаясь определить, лжёт Бармалей или нет, тот прищурился.
Наконец, вздохнув, сказал:
– Да уж… – побарабанил пальцами по столу. – Я дам вам совет, товарищ. Вы не рассказывайте эту историю никому. Мало ли что. Устройтесь рабочим на завод. Или в газету, или ещё куда-нибудь. Где вас не будет видно. На Дальний Восток езжайте или в Казань. Скоро слухи улягутся. Ваше имя забудут, и…
Мрачно прибавил:
– И не высовывайтесь, прошу вас. Сейчас так лучше. А то времена – сами знаете.

В привокзальном буфете на станции Жатва Бармалей топтался за столиком. Напротив бычил глаза механик Фёдор. В окно бил мокрый снег. Он таял, и струи бежали по стёклам.
Заглянув в стакан, Бармалей скривил мученическую физию:
– Брат, – выдавил он. – Брат, займи мне, а? Я отдам. Честное слово.
Фёдор презрительно глянул на Бармалея и, зажав ноздрю, сморкнулся на стакан.
Бармалей вспыхнул:
– Ты что?! Ты думаешь, я... совсем тюфяк? Нет. Ошибаешься, брат. Мне перепало в жизни такое. Ты бы знал. И ничто меня не сломало.
Он вытер ладонью повисшие усы, сказал спокойнее:
– И то, что водка кончилась, это всё равно. Плевать. Когда я жил у тонга, обходился и без неё. И как жил! При… припевая. Бабу даже думал завести: чёрную, пахучую. Охотился б на макак. Да только тоска. Одолела тоска – по Москве. По родине. Не мог я. Не мог.
Бармалей всхлипнул:
– Я ходил к англичанам. Эти гады прогнали. Махали винтовками, глумились. Поэтому я собрался идти до французов. Но они были южнее. А тонга не хотели отпускать. Они полюбили меня, да и я их также. Славные всё ж они. Хорошие. Вождь обещал за меня вторую дочку, младшенькую – лишь б я остался. А я… Ну не мог я. Попрощался и…
Днём я продирался по зарослям, джунглям. Ночевал на ветках, в рогоже. Французы всё не появлялись. Только какие-то племена. Спокойные, иногда воинственные. Ну, или весёлые. С одними я находил общий язык. Пел им, дружился. Они приглашали к себе: давали еды, кров. Другие молча глазели из-за деревьев. Но никто не трогал. А затем племена кончились. И пошли совсем уж дикие места.
Топи с огромными пиявками, с вонью гнилого мяса из нор. Плешивые саванны с роями мух. Червивые озёра. Лысые хребты. В ущельях я видел кости исполинов. Куда я шёл? В какую дыру этой Африки лез?!
Посреди каменной пустыни я вконец вымотался. Свалился от духоты и жажды. Этот поход никогда не кончится. Никогда не увидеть мне дома. Вот здесь, решил я, лягу и сдохну. Прямо тут. И пусть ошалелое солнце высушит меня, как сухарик.
Я зажмурился – и что-то услышал. Щебет. Он становился громче. Скоро он превратился в крики сотен птиц. В нём было… Трудно сказать. Но эти птицы… Я в жизни такого не слышал. Это был хор из самых разных голосов. В нём пели и наши зимородки, малиновки и экзотические ары, которых я не встречал и в джунглях. Этот шквал как бы окатил меня всего. И в груди случился… рассвет.
Я встал и пошёл. А пение всё звучало. Потом я выбрался к деревушке. Негры дали мне напиться, отдохнуть. И проводили до французского управления.
И вот, когда я плыл на корабле на родину, я пытался сохранить в памяти пение тех птиц. И как-то сама собой у меня сложилась песня. Я назвал её «Райские птички». Давай, спою тебе?
Бармалей поднял глаза и обнаружил, что Фёдора нет. Оглянулся. В буфете было пусто.
Дверь открылась. Из снежной мути вышли трое.
Прогрохотав сапогами к Бармалею, они обступили его.
Один угрюмо спросил:
– Малеев?
И вынул удостоверение.

В 37-ом Бармалея осудили по антисоветской статье, а в 38-ом – конвоировали на Колыму. На следующий год он был застрелен при попытке к бегству.
Германа Яковлевича Вакулова, работавшего с Бармалеем в одном отряде, вскоре перевели на Бамлаг, а в 53-м – амнистировали. При Брежневе он стал диссидентом, бежав в Швейцарию.
В один из серых октябрьских дней конца 70-х композитор и гитарист Питер Ребер шёл по промозглому Берну. На крыльце пансиона он заметил одиноко сидящего старика, который что-то напевал. Мелодия так понравилась Реберу, что он поинтересовался её названием. Старик ответил, что песня называется «Райские птички», а написал её давно погибший его друг из СССР.
Ребер попросил у старика разрешения играть эту песню на концертах. И в 1980-ом году группа Peter, Sue and Marc выступила с одним из своих самых знаменитых хитов «The Birds of Paradise».
Так, выпорхнув из-за железного занавеса, «Птички» стали популярны в Швейцарии. А вскоре они облетели весь мир. Песню очень полюбили в войсках США – там её поют до сих пор.
В Союз песня вернулась лишь в 1987-ом. Исполнял её сибирский музыкант Дмитрий Селиванов. В 1989-ом он повесился. Как утверждают орнитологи, райские птички способны жить не в каждой стране.