Белая ворона : поздняя любовь

В этой жизни за все надо платить. За любовь и за нелюбовь, за счастье и несчастье, за радость обладания кучей ребятишек и за полное их отсутствие. За хорошую погоду и за плохую. За шикарный дом и за разваленную халупу. За талант и бесталанность. За добро и зло. За скаредность и радушие…
За все нам выставляют счет.
И еще нам выставляют счет за Любовь. Особенно настоящую. Особенно позднюю!

Поздняя любовь всегда приходит неожиданно и не вовремя. Она бьет по стареющей башке кувалдометром и с треском ломает добротно построенный, плавно качающийся на вязких волнах обыденности корабль, пополам. В обломках кораблекрушения, с криками о пощаде, тонут ни в чем не повинные люди. Но капитан корабля не знает жалости. Он хреначит залпами из всех орудий и топит, не дотопленных, добивает недобитых, барахтающихся из последних сил, близких. Он не видит их боли и не слышит стонов. Это уже зомби.

Поздняя любовь безмерна. Она безоглядна и бесстрашна. На ее гордом упрямом челе нет ни тени сомнения или сожаления. Она не знает раздражающей неустроенности будней молодых пар, не мучается от бессонных ночей, пронизанных запахом страха расставания и предательства, на почве неудовлетворенной сексуальности животных тел. Она не стесняется недостатков дрябнувшей кожи, не боится лежачих забастовок уже не таких важных для нее органов. Она выше этого. Она живет ради себя самой и поэтому совершенна.

Почему там, наверху, посылают ее нам в испытание? Почему за ней всегда следует расплата?

Вернее нам выставляют счет...

В своей уже жизни я встречала несколько пар, к которым любовь пришла поздно. Она просто долго искала их, металась по городам и полустанкам, толкалась в переполненных поездах, мучила совсем не тех и, неудовлетворенная пролитыми слезами, снова искала... Потом находила и убивала. Или превращала жизнь в ад. Или в пыль...

Все мои истории будут жестокими. Это не значит, что всегда и всем, встретившимся поздно, не везет. Но я расскажу именно эти. Не знаю, почему... Может потому, что не знаю других. Или не вижу.

ИСТОРИЯ ПЕРВАЯ.

Жили две семьи. Долго, привычно и муторно, считая свою семью эталонной, делили жизнь, дом и постель. Он был замечательным, добрым и радостным мужиком. Душа его была светлой и он искренне думал, что любит свою полную, смурную, тоскливую жену. Жена была странноватой, она с какой то, только ей известной периодичностью, уходила. Жила у родителей, потом возвращалась, и это случалось так часто, что он привык. Тем не менее, они вырастили дочь, такую же смурную, как мама. Все было спокойно, правильно, предсказуемо и очень семейно, Пришел, обнял, поцеловал, поел, посмотрел, почитал, лег. И даже был, наверное, секс. Такой календарно- рассчитанный, правильный, закутанный в теплую фланелевую рубашку до самого некуда. А может он был фееричным и дико-орхидейным? Я не знаю. И это не важно.
Только вдруг, заблудившаяся любовь спрыгнула с поезда на вокзале его небольшого городка. Любовь была тонкой, звонкой и легкой, как стрекоза. У нее были нежные глаза, достающие ресницами до звезд. Детские, сияющие и наивные. Святые.

Она не была ни молодой, ни свободной. Ей было уже достаточно лет, и в маленьком рюкзачке за спиной, она тащила длинную, носатую историю жизни, многобуквенную и орфографически верную, как букварь.

Спрыгнув ему прямо в руки, она не смутилась. Просто так сошлись звезды. Вздрогнув от неожиданности, он, конечно, ее поймал. И больше не отпустил.
Останки двух тонущих кораблей еще цеплялись за пенные буруны захлестывающей их бури. Но капитаны закусили удила и разбили все до последней щепки. Добив недобитых, они впали в ступор от содеянного, ведь их светлые души никогда не знали зла. Полуобморочное состояние кончилось не скоро, но все же они пришли в себя. Бросив все, они уехали в большой город, где можно было легко затеряться, и где равнодушная усталая толпа не осуждала изгоев. Там они стали единым целым и уже не разнимали рук... Счастье, огромное, как гора-медведь, всходило каждый день вместе с оранжевым солнцем и вместе с ним садилось за лес. Солнце передавало эстафету луне, и счастье сидело на серебряном диске, посылая им свои призрачные лучи до самого утра. Прошло два или три года. Все это время там, наверху придумывали, как лучше предъявить счет, рассчитывали цену. А фантазия, у них там изощренная...

Были ребята еще совсем не старыми и очень хотели ребенка. Но были все же в том возрасте, когда ребенка зачать уже непросто. Мечта родить стала для нее почти несбыточной, и она решила, что это и есть кара за позднюю любовь. И отчаялась... И просила бога о помощи и прощении. И Бог простил...

Ясен пень, всю беременность он проносил ее на руках, пылая и искрясь восторгом на всю округу, и постоянно лыбясь, как Иванушка, швырнувший в печь скинутую лягушачью шкуру. Счастье стало еще огромней и необъятней. Оно уже не помещалось ни на солнце, не на луне и окончательно поселилось у них дома.
...Больница была как больница, родовое отделение, как везде. И врачи вроде были настоящими, с руками и ногами. И голова у них, не поверите, тоже была. Причем по одной на каждого, не по две, не по три... В общем, вроде внешне они не были монстрами. Но был праздник всенародно-идиотский, когда он, синея от страха, он привез ее со схватками к ним.

.... Кровью неожиданно залило кровать, и она, одурев от ужаса, орала на всю больницу, но никто не пришел. И, уже теряя силы, она догадалось позвонить ему и прошептать - "Спаси меня, я умираю". Но было уже поздно. Он, конечно, примчался и нашел уродов в соседнем отделении, квасящих вусмерть. Ей сделали операцию и спасли жизнь.

И долгожданный ребенок родился и выжил. Вот только девочка захлебнулась в крови. У нее уже не работали ручки и ножки, их скрутило и свило узлом в странном беспорядочном танце. ДЦП...
Как они любят свою девочку, это невозможно описать. И вся жизнь теперь посвящена одной цели - вылечить дочку. Глядя своими потухшими, тоскливыми, но упрямыми глазами, она говорит, отчетливо произнося каждое слово: " Она все равно будет нормальной, Я это знаю"

ИСТОРИЯ ВТОРАЯ.

В солнечной южной горной стране жила молодая пара. Они были абсолютно женатыми, причем не только женатыми, а даже имеющими замечательных дочек-погодок. Он был талантливый врач. И его пригласили работать в Москву. В Москве, в полученной от госпиталя квартире, началась новая интересная жизнь, и все сложилось, как в сказке. Девочки росли, становились красивыми, как тоненькая мама - горянка и умными, как папа - хирург. Но вдруг все рухнуло. Жестокая Москва убила маму, задохнувшуюся в смраде городских трущоб. А может она умерла от тоски по прозрачному горному ветру, пропитанному ароматами цветов и трав и ласкающему кудрявые отары, клубящиеся в туманной зелени. Рак, ведь это болезнь тоскующей души,
Гордый восточный мужчина держал удар. Он тянул двух девчонок, ходил на работу. Находил в себе силы не раствориться в сыром мареве московского воздуха, и был совершенно один среди мглы и черноты своего горя. Долго. Годы.... Но жизнь не стоит на месте и черноту однажды прорезал серый луч. Он светил из глаз медсестры, работавшей с ним в одну смену. Серый луч не обжег, он лишь приласкал. Он был уже не таким пронзительным, как лучи, испускаемые молодыми, торчаще-грудо-задыми красотками, но теплым и нежным.

Она смущенно пригрела его серым лучом и отвела глаза, Она была совсем одинокой.
Призыв был невнятным, но сильным. Он пах увядающими осенними листьями и теплым домом, пропитанным корицей, накануне Рождества.
Он не любил ее вначале, но девочкам была нужна мать! И вдруг женился, наплевав на сопротивление родных, которые знать не хотели русских в своем роду.

Жили они сначала странно, стесняясь касаний, нечаянных взглядов в упор и редких неловких вечеров вместе. Но поздняя любовь не дремала... Что там происходит, какая алхимия, какие растворы мутных и неясных цветов смешиваются, и в колбе вдруг жарким пламенем вспыхивает колдовское сияние, осеняя окружающих яркими всполохами.
Так случилось и с ними. Он упирался до последнего, он не должен был любить никого кроме своей тростинки, ушедшей в небо, но все свершилось. Поздняя любовь скрутила их и расправила пожухшие души, заставив потеплеть осенним прощальным теплом. И вторая жена родила ему дочь. В его душе, почти умершей, зазвенела новая, счастливая мелодия и солнце снова стало радостным подсолнухом, вместо тусклого медного диска.

...А наверху уже рассчитали цену и подписали счет...
Вторая беременность протекала легко. Она снова родила девочку. Четыре девки - это и радость и сладкая беда. Но он их обожал. Вот только младшая была странной... В ее полупрозрачных глазах, проплывали туманные облака.
Они оба были медиками. Они все поняли. Но целый год, врали друг другу, отводя и пряча испуганные взгляды.

А дочь, сидела, как китайский болванчик, и тихо раскачивалась в такт, только ей слышной музыке... Она всех видела, но ей никто не был нужен. Внутри ее маленького тельца зарождался мир, непонятный никому. И росла стеклянная стена. Эта стена медленно, но неотвратимо отгораживала ее от всех.
Это был ребенок дождя. Аутист.
Форма заболевания оказалась одной из самых тяжелых. Все их усилия, почти нечеловеческие, оказались тщетными. Сейчас их жизнь - это только борьба. Этот несчастный ребенок, с которым почти невозможно справиться, потому что он стал большим и сильным, не знает усталости в своем безумии и не знает любви. Они наотрез отрицают интернаты для аутистов и честно платят по счетам.

ИСТОРИЯ ТРЕТЬЯ.

История моей бабушки.

Прожившая до семнадцати лет в поселке, состоявшем наполовину из казаков, наполовину из оседлых хохлов, моя бабка была очень изысканной внешности. Ходила легенда, похожая на быль, что наш прапрапрадед был очень белокостным графо-князем. Абсолютно не характерные для деревенской девчонки слабосильные беленькие ручки с длинными прозрачными пальчиками и малюсенькие нежные ножки 33 размера, заставляли верить в легенду и считать ее былью. Дополняли картину невысокий рост, струнно-звенящая тонкая спина и бледное лицо. Темные глаза и вьющиеся косы натюрморта тоже не портили и мужики вокруг нее, вились как шмели в погожее утро.
Бабку не интересовали тогда не огневые чубатые казаки, ни знойные, ровно стриженные под горшок смуглые парубки, ни даже почти образованные, нагловатые, прыщавые от постоянного недотраха, трактористы, из местного тракторного училища. Вся эта мелочь не бередила аристократическую кровь и не добавляла ей румяного оттенка, даже в колдовские весенние ночи. Бабка рвалась в город. Только в городе могла она найти приют своей высокой душе. Правда есть подозрение, что сбежала она в Питер (пардон, Ленинград), спасаясь от голода. Но это не суть важно, в Ленинграде она поступила в Зоотехнический институт. Блестящая Ленинградская красотка, весело крутящая мужиками и любящая это дело, намного сильнее, чем науку о свиньях и коровах, производила фурор везде, где появлялась. Но студенческие годы прошли быстро и бабку распределили в колхоз "крутить быкам хвосты", по ее же выражению. Спрыгнув с попутной телеги прямо в кучу коровьего дерьма, изгадив насмерть Ленинградские новые туфельки со шпильками, бабка растерялась. Безуспешно выдирая соломенную труху из шикарного шифона юбки в огромный мак, она поняла, что жить так у нее не получится и что-то надо делать.
А вот дальше, история ее жизни, для меня абсолютно туманна... Я не знаю, почему эти подробности от меня утаивала мама. Может потому, что точно не знала их и сама... И биография маминого отца , который вытащил бабку из деревни, напрочь скрыта лукавым прошлым.

Мне известен лишь тот факт, что бабка, уже имея маму в пеленках, вскружила голову необыкновенно важному государственному мужу и целых ....ндцать долгих лет прожила с ним в шикарном правительственном особняке, на правах гражданской жены, катаясь как сыр в масле. А потом, когда туз слетел с катушек, особняк отобрали, и бабку выперли в коммуналку, где она чуть не погибла от голода, поскольку совсем не умела работать. Но жизнь - хороший учитель, она быстро научила ее жить. Красотка, сошедшая практически с глянцевого журнала, устроилась работать на птицеферму, где подворовывала куриные требушка, подкармливая маму и уже меня.
А потом, бабку приютил вечно пьяный мент из соседнего отделения. Он бил ее смертным боем и крыл матом так, что дрожали стены, я пряталась за свою детскую кроватку, закутываясь в матрас. Он боялся только маму, которая могла придавить его грудью в темном коридоре и отоварить по яйцам. Мама периодически зверела, он съеживался, шипел на нее «Тигра» и приносил мне кулек конфет. И когда это пьяная шваль утонула в ванной, обожравшись до сраных портков, моя красавица - графиня перекрестилась истово на прабабкин иконостас. "Спаси господи, пощадил, хоть немного поживу спокойно". Но, видно не судьба... Ведь поздняя любовь уже высмотрела свою жертву и охотилась за ней, выглядывая из-за горизонта.

Прошло .....ать лет. Бабусе стукнуло семьдесят два! И в один прекрасный день, она пристала к нам с мамой почти со слезами - "Купите мне белый кружевной платок!!!"
Мы обалдели, сказали «на хрена», но решив, что старушка собирает себе смертное, помчались по магазинам. Конечно, мы считали это маразматической дурью, но очень любили свою графиню за беззлобный и нежный характер.
Сейчас меня вряд ли кто поймет, но купить белый кружевной платок было не легче, чем гречку или апельсины. Даже труднее, потому, что таких вытребенек не было в принципе. Нормальный советский труженик не носил такого, он носил белые хлопковые панталоны до колена и, несминаемые никогда, ботинки фабрики «Скороход». Пробегав неделю, в маленьком магазине на окраине мы купили необыкновенно классную, воздушно-кружевную накрывашку на подушку, с оборочками и лилейными цветами.

Бабка напялила ее на голову, накрасила губы помадой, сохранившейся с особнячного прошлого, надушилась духами, лукаво спертыми у мамы и удалилась в парк.

Поздняя любовь оказалась восьмидесятилетним статным дедком, бывшим шофером какого-то генерала, который оставил ему старенькую Волгу. Он дарил графине полевые цветы и целовал ручки.
Целый год цвела поздняя любовь полузамерзшими ноябрьскими хризантемами в его однокомнатной квартире. Бабка нас забыла напрочь и лишь иногда звонила и хихикая рассказывала мне- «Знаешь, что делает, паразит… Ложится рядышком, гладит меня по спинке и говорит - не уходи, моя зоренька, ты такая вся приятная, мне с тобой так тепло». Графиня цвела и по выходным пекла огромные, тяжелые, пироги - лапти, первый раз в своей долгой жизни.
Но там, наверху, вы уже знаете, выписывали счет, длинный и неподъемный, как оглобля.

Однажды они забыли закрыть дверь, и пили чай с вареньем поздно вечером на кухне. В квартиру ворвались два обкурившихся урода, голых и избитых. Они ничего не соображали, стали тырить по шкафам и издеваться над стариками. Дед был старым, но смелым, он схватил дрель и отоварил одного по башке. Пока ехала милиция, его хватил удар. Он умер, конечно… А моя милая, нежная, любимая бабушка, так и не пришла в себя. Ее не стало через год, она ушла за своей любовью, сгорев свечой от странной и необъяснимой болезни. Они оплатили счет…

ИСТОРИЯ ЧЕТВЕРТАЯ

Эта история произошла со старым профессором. . Она не была такой трагичной, но все же …
Тут все было просто, как правда, и обыденно, как сморщенный банан. В престарелую, порядочную семью запустила гранатой молодая аспирантка.... Аспирантки, ах эти ученые русалки, у которых умные глаза, талантливые головы и высокие, упругие груди, выпадающие на ворох бумаг из строгой блузки, в самый нужный момент. Ах, эти попы, которые, протискиваясь между тесными столами полутемных библиотек, горячими тяжелыми и выпуклыми утюгами, разглаживают холодеющие руки престарелых преподавателей и научных руководителей...

Короче, граната попала прямо в центр семейного круглого стола, разнесла к свиньям старорежимный уют и заодно пригробила профессорскую жену, которая очень удачно и вовремя умерла от инсульта.
Чего уж там ждать, профессор женился сразу... Надо сказать, мужик он был не очень старый, почившая жена была лет на десять старше, я уж не знаю, почему у них так случилось...

Ну, и как водится, расцвела поздняя любовь,.. Она была настоящей эта любовь, аспирантка не притворялась, она действительно втюхалась в учителя по самое не балуй... И она была талантливой бабой. Любовь любовью, но она серьезно занималась наукой, сначала став его правой рукой, ну а потом и профессором. Они прожили очень счастливо, в подмосковном доме довольно много лет. Детей не рожали, их детищем были теоремы и аксиомы, Геометрические фигуры неимоверных форм и размеров, свисали темными глыбами со всех стен, пугая меня, тогда девчонку, так, что я чуть не писалась на медвежьи шкуры, разбросанные по всему дому.
А к молодой и умной профессорше начал ходить статный, черноволосый аспирант....
Это там, наверху, уже выписали счет!

В один прекрасный солнечный день, муж, дочапав до кабинета (а он уже чапал медленно и трудно, поскольку возрастом удался на славу), открыл дверь и насладился порнографической сценой, которая ему в молодости и не снилась. И разбил деда паралич, по этой причине, или пора пришла, не важно...
Благородная профессорша, развелась с ним быстро , вышла замуж за аспиранта, НО!!!

Парализованного деда они оставили жить у себя. И еще долгие пять лет нежно ухаживали за ним, как за родным. Долгие пять лет слезящимися глазами он наблюдал за счастливой семейной парой своей жены и мычал что-то невнятное. Его похоронили в семейной могиле.

ЭТА ИСТОРИЯ ДОЛЖНА БЫТЬ ПЯТОЙ.

Она произошла и со мной, но я не буду ее рассказывать. Потому что сейчас нам тоже выписали счет…

Конечно, таких историй можно нарассказать хренову тучу. И каждую притянуть за уши к теории о греховности поздней любви и тяжелой за нее расплате.
Но эти истории потрясли меня. И может здесь дело не в поздней, а просто -настоящей любви!

За которую не жаль платить по счетам. За любовь, которая того стоит!