Денис Любич : Больше никаких поэтических конкурсов

Поэтический конкурс! Конкурс чтецов! То, о чём я мечтал с восьмого класса, когда начал писать стихи. Все соберутся в свете свечей, на улице будет снег, а мы будем обмениваться самым главным, что у нас есть – поэзией наших жизней. Я мечтал об этом всегда. С тех пор как начал писать свои самые первые стихи, а первые стихи, как известно, самые неумелые, но самые искренние.

Я был в предвкушении. Я подал заявку и в нетерпении ждал ответа. И вот - ответ пришёл: Я ПРИНЯТ! Я могу зачитать свои стихи! Ура. Моя мечта осуществится!

Я уже представлял, как я в свете софита стою и декламирую, и какая-нибудь девушка, не слишком красивая, но всё-таки милая и сексуальная, скажет мне: “Денис, вы выразили всё, что я чувствую”, а интеллигентные и красивые в своей интеллигентности мужчины будут спокойно хлопать и уважительно кивать головами.

Я не мог заснуть. Я обнял зелёную тетрадочку со своими стихами и так, в обнимку с ней, лежал на кровати и улыбался, предаваясь самым прекрасным мечтам.

Наутро я попросил маму почистить мой немного запылившийся пиджак и зашить мои порвавшиеся в паху синие джинсы. Пиджак был почищен и поглажен, на паховую область моих брюк была поставлена заплата, вырезанная с папиных джинс, и вот он я – поэт в блёкло-розовой рубашке.

***

Самое дешёвое, что было в меню в кафе, где проходили поэтические чтения – это ржаной самогон. И не долго думая, я его взял. Перед этим, конечно, глотнув из моей бутылочки, которую я принёс с собой на чтения и в которую предусмотрительно залил красного российского полусухого вина, которое почему-то было подписано как сухое французское. Итак, мне принесли самогон, и от одного его запаха мне стало плохо. Но пить было надо. Поэты уже начали читать, а трезвым их было слушать как-то неловко.

Из наиболее выдающихся была девочка с тихим голосом, похожим на гул линий электропередач, которая читала свои стихи под фортепианные аккорды, которые были громче её раза в два; был многообещающий еврей с сальными волосами, чёрным пиджаком и насморком, который три раза начинал читать один и тот же стих; была девушка с потрясающим украинским говором; был блестящий, лакированный мужичок, который языком поэтов XVIII века декламировал о кабаках и потерянной душе, - в общем, собрался весь цвет Современной Молодёжной Российской Поэзии.

Выпив полрюмки самогона, я понял, что пью его неправильно. Во-первых, надо закусывать. Во-вторых, делать глубокий вдох перед тем, как влить эту дрянь в свою глотку. Я не уверен, что именно так надо пить самогон, но так у меня, по крайней мере, не возникало желания тотчас же проблеваться на стол. Стоит отметить, что вкус у самогона был как у протухшего риса, а перед тем как выпить оставшиеся полрюмки я сходил в туалет и допил свою бутылку вина. В туалет я пошёл потому, что охранник заметил, как я достою свою убогенькую бутылочку из сумочки, и мягко намекнул, что СО СВОИМ НЕЛЬЗЯ. Поэтому я со своей бутылочкой переместился в туалет. Там я пил вино и смотрел, как только что выступивший поэт мочится в писсуар.

Итак, с самогоном я покончил, и меня вызвали читать стихи. Стихи я читал хорошие, про любовь, но людям они не понравились. Самогон критически покорчился в моём желудке, а я, немного разочарованный, сошёл со сцены и вернулся к своему столику. Тут уж стало очевидно, что необходимо заказать водки.

***

На конкурсе надо было не только зачитать заготовленные стихи, но и выполнить творческое задание! Задание это держалось в строжайшем секрете и не оглашалось вплоть до самого конкурса никому-никому, чтобы никто не дай бог не подготовился заранее, чтобы конкурс прошёл честно, чтобы поэты показали свои истинные способности в нелёгком деле поэтической импровизации.

И вот, поэты зачитали свои заготовленные стихи, я к этому моменту уже выпил три рюмки водки, а девушка в голубом платье вышла на сцену и объявила:

- Творческим заданием будет написать СКАЗКУ!!!

- Едрить колотить! – подумал я, - сказка-то у меня есть. Нахуй мне новую писать!

“Лучше всё равно не напишу”, - подумал я, и на том и порешил. Пока все поэты усердно творили, вооружившись перьями, ручками, бумагами, тетрадями, айфонами и даже небезызвестными Молескинами, я выпил водки с брусничкой, ежевикой, малиной и всеми ягодами, которыми изобилует русский лес, и когда, как в школе на уроках математики, со сцены спросили: “Кто готов?”, я поднял руку и выкрикнул своё имя. Меня позвали на сцену, я на сцену вышел, постучал в микрофон (звук есть!) и начал:

Сказка о пенисе…

- Ну, это уже мат! – перебил меня кто-то из зала.
- Пенис –
это не мат, - с расстановкой ответил я, в возмущении повёл указательным пальчиком и продолжил:

Сказка о пенисе, Маше-рукодельнице и невзаимной любви

Любила Машенька Дениску
И дёргала его пиписку,
Но член его печально вис,
Ведь не любил её Денис.
Маша Диничке сосала,
Но и в этом оплошала,
Маша член рукой дрочила,
Тем его не приручила…

На этом у меня микрофон вырвали, слушатели протяжно и возмущённо завыли, а девушка в голубом платье сказала: “Позор!” и пальцем указала на дверь.

Сначала я отреагировал, как человек, который выпил водки. Мне стало грустно и обидно. До чёртиков обидно! “Хороший, русский и ничтожный я человек”, - в очередной раз подумал я. Но потом за мою душу вступился самогон, и сказал самогон: “Нехуй!”.

- Да идите вы все в пизду! Не понимаете вы настоящей поэзии! – сказал я и уже собрался к своему столику, где меня ждала недопитая водочка. Но тут, откуда ни возьмись, выбежала хозяйка кафе, полная сорокапятилетняя женщина с короткой стрижкой, расположила своё дородное тело прямо передо мной и прокричала: “Вы такой же поэт, как дерьмо!”. Все зааплодировали.

Во мне снова взыграла водка и мне стало обидно. Ну вот до чёртиков! “Как же так?” – сказала водка; “Нехуй!” – сказал самогон, и хозяйка кафе вместе с остальными поэтами и слушателями была послана в пизду.

Я хотел продолжить свой путь к столику, но короткостриженая женщина упорно не хотела меня дальше пускать, а стоять молча я не мог.

- Что за лицемерие! – сказал я, - почитайте Кортасара и Джойса, уёбки!

Женщину я всё-таки аккуратно пододвинул и уверенно направился к столику. Но то ли её оскорбил Джойс, то ли ей было мало сравнить меня с дерьмом, и она размахнулась и дала мне по ебалу.

Нет, мне не дали пощёчину. Пощёчины раздают в рыцарских романах Прекрасные Дамы с розами в волосах. В России пощёчин не дают. В России по ебалу лупят!

Голова моя закружилась, я даже немного потерял равновесие, и тут случилось самое ужасное и роковое, что могло случиться в этот вечер – от удара водка и самогон во мне окончательно перемешались, водка, которой было обидно, и самогон, который говорил “Нехуй!”, вдруг стали единым целым, и мне стало нехуёво так обидно!

Не помню, что я тогда говорил. Слал я почему-то всех исключительно в пизду. А ещё я много говорил о литературе. Видимо, моя речь произвела ошеломляющее впечатление – в кафе воцарилась тишина, а женщина, как мне показалось, успокоилась.

Я всё-таки дошёл до столика, где меня ждала водочка, достал из кошелька столько, сколько с меня требовалось по счёту, небрежно и интеллигентно бросил деньги на стол, забрал свою любимую зелёную тетрадочку, положил её в мою рваную кожаную сумочку и хотел уже было допить водочку и двинуться к выходу, как почувствовал, что у меня под рукой что-то жужжит. Оказывается, эта женщина, хозяйка кафе, уважаемая хозяйка уважаемого кафе, всё это время, пока я шёл к столу и собирался, тараторила мне что-то неприличное и оскорбительное под руку. Когда она поняла, что я её не слышу и вот-вот от неё съебусь, да ещё и водку у неё на глазах выпью, она вцепилась своими пухлыми ручонками в рукав моего пиджака и начала его куда-то нещадно тянуть. Пиджак это был мой единственный, и мне было его жалко, и, не выдержав такой порчи моей последней собственности, я крикнул ей: “Да иди ты в пизду!”, чудом отцепил её вгрызшиеся в мой пиджак клешни и аккуратно пододвинул её дородное тело.

“Таак!!!” – решительно сказала она, взяла в руки стул и подняла его в воздух. Слава самогону и водке, которые в моём организме уже составляли идиллический союз! Слава им! Ведь даже в такой критической ситуации я сумел сохранить почти христианское спокойствие, и когда стул взмыл вверх, я уже даже немного желал того, чтобы его раскололи о мою голову.

Не помню, что её остановило. Публика бы, наверняка, зааплодировала. Но стул, столь уверенно поднятый вверх, как-то неловко и извиняясь опустился вниз.

Воспользовавшись моментом, пока хозяйка заведения возвращала стул на своё место и готовилась к новой атаке, я устремился к выходу. Тут, управившись со стулом, короткостриженая женщина опомнилась, вцепилась мне в спину и принялась исступлённо меня колотить, о чём я вспомнил лишь спустя несколько часов, когда водка и самогон выделились из моего организма с мочой и у меня от синяков заныли локти и затылок. Даже с разъярённой хозяйкой кафе у меня на спине я умудрился вручить свой номерок гардеробщику, флегматичному седому старичку, который во всём этом будто бы не видел ничего удивительного. Старичок дал мне мои пальто и шарф, надевать я их не стал и сразу же пошёл к выходу, перед этим пригрозив надавать пиздюлей поселившейся на моей спине и истошно меня лупящей женщине, если она, наконец, от меня не отцепиться. Женщина отцепилась и я, гордый, пошёл, гордо и громко открыл дверь и уже был на улице.

А на улице, знаете, снег, ночь, октябрь! Красота!.. И воздух-то такой свежий, и ночь-то такая тёмная, прямо как в моих школьных мечтах о поэтических вечерах. Эх, жаль, свечей не было! И жаль публика такая паскудная. А зима всё равно приближается!

Я накинул на себя шарф и уже потянулся всем телом к дворику Винзавода, в котором уже почему-то выключили свет, как мне на спину навалились двое мужчин, опять начали рвать на мне мой несчастный пиджак и один из них, чересчур приличный брюнет, чуть ли не радостно цедил мне сквозь зубы: “Ну всё! Ну всё! Теперь ты так не уйдёшь!”.

Не понять мне логики людей! То выгоняют, то “теперь я так не уйду”. Чего они, в конце концов, от меня хотят? Но когда меня взяли за шкирку и потянули внутрь, а мужчина продолжал что-то сквозь зубы цедить, я и сам подумал: “Ну всё! Сейчас уже эти будут лупить меня по ебалу!”. Дотащив меня до середины зала, меня снова развернули к двери, показали, что я её якобы снёс с петель и повели дальше. Ебало мне бить почему-то не стали. Меня усадили в дальний конец зала за столик с очень милой и уютной ламой, дающей тёплый оранжевый свет.

Тем временем поэты все тихо и молча расходились по домам, так и не зачитав свои стихи и даже не поинтересовавшись, кто же из сегодняшних участников станут финалистами поэтического конкурса. Эх я, падла, такую песню испортил!

Звонили в полицию. Я же звонил Алёнушке, рассказывая ей, что произошло. Неожиданно уже другая, но очень похожая на хозяйку короткостриженая женщина, видимо, подслушала мой рассказ, услышала знакомые слова, без которых мне правда трудно было описать ситуацию, и с глазами, гневом налитыми, принялась на меня орать:

- А вы всё продолжаете материться, эдакий вы бесстыдник! Тут же ДЕТИ!!!!

От неожиданности её озлобленной фигуры, выползшей из окружавшей меня тьмы, я чуть было не уронил трубку. Алёнушка на другом конце провода вопрошала “Что происходит?”, а я и сам не знал. Лицо короткостриженой женщины всё краснело и краснело, вены на её шее вздувались всё больше, а рука её патетически указывала на маленькую девочку, сидящую за столиком в другом конце зала, по всей видимости, её дочь. Девочка эта сидела с видом до ужаса отрешённым, заткнув уши пальцами и носом уткнувшись в стол, очевидно, чтобы не только меня не слышать, но и не видеть. “Интересно, сколько эта девочка так сидит?” – подумал я, и мне стало за неё обидно, и я решил этой ночью больше не материться, чтобы несчастной девочке не пришлось больше так сидеть.

Однако убедить её маму в том, что я материться больше ну буду мне никак не удавалось, и тут я заметил, что на меня уже орут двое женщин и один мужчина.

- Алёнушка… Тут таакое твориться, - говорил я в телефонную трубку, а люди всё кричали и кричали, они всё сгущались надо мной. Сгрудились! Пал человек… Человек пал!! Как низко пал человек! И ещё поэт! И ещё по телефону говорит, бравирует там чем-то! И как испепеляюще были их слова – “Брось трубку! Брось!”, “Но там же Алёнушка, там, на другом конце… провода!”, “Плевали мы на твою Алёнушку”, “Как же так?”, - отвечал я, но всё шумели эти рты, и зубы их на меня скалились, и волосы их не меня дыбились, и вены их на меня вздувались, пока прямо перед моим носом не выплыли две китаянки в пиджаках, которые тоже что-то говорили, чуть спокойнее и по-азиатски рассудительнее, но их было двое и они были такие одинаковые - они тоже убеждали меня бросить трубку. И лица их всё сжимались, сжимались вокруг меня, пока они не начали дышать мне в ноздри и я почувствовал, что от их китайских зубов слегка отдаёт чесноком. Трубку я всё-таки бросил, и они все разом исчезли.

Потом приехала полиция. Что-то там, помню, про протокол, ОВД, полюбовное соглашение, 10000 рублей. Помню, что страшно мне совсем не было. И даже обидно уже не было. Я только хотел есть и ещё немного выпить, но я знал, что больше мне здесь никто не нальёт. Да и на Винзвод мне лучше больше не заявляться. И, да, -

БОЛЬШЕ НИКАКИХ ПОЭТИЧЕСКИХ КОНКУРСОВ!