Рина Григ : Циркауда

Циркауда


Цинизм, жесточайшая ирония и ненависть ко всему созданному обществом всепоглощающей беспечности, коими насквозь пропитан текст – всего лишь очередное «показалось». В подобных ситуациях одни советует перекреститься, другие же рекомендуют искренне посмеяться и пойти дальше.
Невероятно похожие действия, не так ли?



Первая стена греха




Чистота и непорочность иллюзорности мира Циркауды, подобная слезе маленького ребёнка.
Грязь и разврат реалий этого мира, как то, во что превратился малыш, научившись плакать, наблюдая за вашей реакцией.







-Про нас, наверное, напишут кровью, - усмехнулся кто-то, медленно заправляя за ухо своенравную прядь угольных длинных волос, которые играючи прятали лицо своего пустоголового обладателя, наделённого даром называться представителем и последователем прекрасного пола.
-Как жаль, что мы этого не увидим. Правда? – как можно вежливее поинтересовался я, изо всех оставшихся сил пытаясь скрыть возросшее презрение к… умеющим членораздельно говорить.

Смех, перемешанный с едва уловимыми и практически незаметными возгласами подбирающегося отчаяния, доносящийся поблизости алых тонких губок Пустышки, почти сумел испугать меня. Но я, стоит заметить, за пребывание в клетке, сравнимое с маленькой вечностью, уже успел привыкнуть к подобному, уже успел отучиться пугаться.
Нас недавно научили, что напугать может только то, что должно убивать. А смех, разве смех может убить? Он, как и мы, лишь может чего-то сильно хотеть, лишь может ночами грезить о своём искусстве запугивания, представляя на месте серебряного потолка небо, испачканное многочисленными звёздами.
Он, как и мы, лишь мечтает, но претворить это в жизнь не в силах. Он, как и мы, живёт этими мечтами, искренне надеясь и слепо веря, что рано или поздно на стене греха, что красуется своим белоснежным уродством напротив нас, когда-нибудь появится кровавая надпись, повествующая о том, что в страшной клетке, которая разлиновала нашу жизнь, сидели три маленьких человечка. И ещё о том, как эти три маленьких человечка не сумели вписаться в мир больших перспектив.
Правда я не уверен, что кто – то из наших чистых и непорочных надзирателей умеет читать.
Ведь в идеальном мире макроскопических перспектив, называемый Циркаудой (в который мы как раз-таки попали), уметь читать – второй из смертных грехов. Как же всё-таки хорошо, что про нас пока мало знают.


-Ну, почему же никто не увидит? – усмехнулся мальчик, которого мы ласково называли Лево.

И даже не знаю, почему в головы наши пришла такая страшная и в какой – то степени, даже обидная мыслишка. Лево с данной точностью описывал такие скотские и давно устаревшие слова, как добрый, хороший и отзывчивый. Но при этом чего-то в этом маленьком мальчике действительно не хватало для того, чтобы дать ему нормальную, что называется, человеческую кличку. Именно на такие клички все мы и отзываемся, когда окружающим голодным псам что-то нужно от нас: добрых, хороших и отзывчивых.
А внешне он вполне мог претендовать на очеловеченное имя, ведь у него были полюбившиеся многим голубые, широко распахнутые глаза, которые совсем немного подустали за время, проведённое в клетке. У него ещё были светлые, как мерзопакостная пшеница, волосы. А ещё, вдобавок ко всему вышеперечисленному, мальчишка обладал острым носиком, высоким лобиком, мягко линейным подбородком, и да – стройным телосложением.
Но это, чёрт её побери, только внешняя оболочка. Правда будь мы в мире обычных – имя ему всё-таки дали. Причём просто за то, что он удосужился родиться.

-А они ослепнут, как только нас не станет, - тихо проговорил я, прикрывая губы худощавой рукой, тем самым вселяя в чёрное сердце надежду на то, что и этот разговор останется неуслышанным глухими.
-Почему? – очередной вопрос, заданный Пустышкой.
-Когда нет Солнца – незачем делаться зрячим.
-Ты считаешь нас Солнцем?
-Стремительно чернеющим и погасающим. Но Солнцем.

Пустышка вновь усмехнулась подобием собственных обкусанных до проступающей крови губ. Я понятия не имею, почему она так сильно любила маленькими беленькими зубками впиваться в точёный силуэт самого порочного, что красуется на невинных лицах, пишущих правду любой жизни.
А ещё я точно не знаю, почему прозвал её Пустышкой. Наверное, главным объяснением того бездумного поступка являлось то, что черноволосая худощавая фигура, хлопающая тёмными ресницами, с первого взгляда мне очень сильна понравилась. А людям, как мы знаем, свойственно унижать тех, кого они любят.
И понравилась она так сильно, что я почти полюбил её, почти сошёл с ума, подобно окружающим обычным. Но не вздумайте думать обо мне чего-то столь низкого: я сумел вовремя остановиться. Я сумел вовремя внушить себе, что она мне не нравится. Что я не полюблю.

-А какого цвета лучи этого Солнца? – поинтересовалась она, посмотрев на стену греха.
-Они цвета боли и разочарования, прикрытых идиотской радостью. Правда цвет этот пока не нарисовал ни один художник. Его может представить только наше воображение, помутнённое вездесущей ложью.

Пустышка смахнула проступившие застывшие слова всего мира, слова всех обманутых любовников, посмотрела на меня преданными глазами с по-прежнему расширенными зрачками, и прошептала:
-Это ещё и цвет жизни.
-Ну, девочка, постой, - усмехнулся я. – За столь смелые и провокационные философские размышления нас и посадили в клетку, приказав пялиться на первую стену греха, не так ли?
-Неужели ты хочешь, чтобы нас убили? – округлив голубо – бездонные глаза, спросил Лево, обращаясь к Пустышке.

Позади кто-то хрипло рассмеялся. Это была он – наш чистый и непорочный, наш главный и основной, наш любимый и обожаемый. А если быть кратким – главный человек идеального мира, не выпускающий из худощавый рук с уродливо – проступающими венами некую вещицу, отдалённо напоминающую не то серп, не то молот, не то топорик. А может, всё сразу.
А он нас называл примерно так:
-Мясо! Разговорились?

Мы быстро уяснили, что в ответ лучше молчать. Ну, это если ты, разумеется, ещё хочешь жить и как истинный человек веришь в счастливый конец трагикомедийной мелодрамы с элементами хоррора.
Ещё в первый день своего остросюжетного пребывания в цветных пелеринах нам ясно дали понять, что попали мы сюда за три страшных для этой комнаты, называемой миром, проступка: попытку поднять горящую спичку, прогулку по парку с возлюбленной, желание сделаться рок – звездой.
Правда я точно не знаю, кто из нас что пытался сотворить. Вот она – главное объяснение тому, что я не покончил жизнь самоубийством в этом жутко скучном месте. Меня мучает непередаваемая интрига.

-Сегодня вечером стена посинеет. Знаете, почему? –опять доносящийся из-под пола голос.
-Почему? – поинтересовался Палач, заржав во весь голос.
-А потому что вечером прибудет Королева!

Меня забавляет, как они называют вечерами тот промежуток непрекращающейся пытки, когда разбитая лампочка в огромной комнате без окон, начинает сиять, как сияет ослепляющее чёрное Солнце.

А Королевой, кстати говоря, они называли таинственную даму, которой пугают нас с первого дня существования здесь. Говорят, она и создала Циркауду: идеальный для себя цирковой мир, где в клетках, подобно уродам, сидят обычные и местами простоватые люди, а наблюдают за всем этим уроды, походя на обычных и простоватых людей.