Агентство Новостей "Вечерний Приап" : Богатые тоже платят (с пометкой

* * *
В утренней тишине послышался хрип.
Настенные часы с кукушкой, истёртые до бронзового блеска, поперхнулись и сообщили, что время завтрака миновало, а до обеда ещё не скоро.
Отношения Глинкина и Кати Сушкевич всё больше запутывались.
– Ты что, опять ничего не решил?!
– Решил, Катёнок. Я ничего пока не меняю.
Вот умора! Вместе тесно, а порознь им скучновато.
Глинкин сделал глоток и закашлялся. Семейный кофе, обжигающий смесью корицы с молотым перцем, с трудом пробирался в горло. Не дождавшись ответа, красавица Катя, жена его делового партнера, опустила чашку и подытожила:
– Дим, мой котик тоже хотел бы тебя увидеть. Ты это, в общем… заглядывай!
И чмокнула Диму в щёчку.

Сидевший в кабинете за стенкой «котик», финансист Леопольд Сушкевич – по прозвищу Липа, которое он страшно ненавидел ещё со школы – выключил потайную веб-камеру и тяжко вздохнул: пора было мстить! На Катино вероломство, в общем-то, наплевать, супружескую пару давно уже связывали одни лишь интересы дела. Однако наставленные Глинкиным рога, по мнению Липы, подрывали деловую репутацию финансиста.
Кивнув Глинкину, привычно разлёгшемуся в продавленном кожаном кресле, стоявшем возле письменного стола, хозяин кабинета начал издалека:
– Я пригласил тебя…
– Чтобы сообщить пренеприятнейшее известие? – съёрничал Глинкин.
Сушкевич поморщился, но закончил:
– Чтобы сообщить, что я вывожу активы из-под удара!
– Что-о?! Ты что, решил нас ограбить? Да стройка уже кипит! На неделе с субподрядом уладили… да мать твою за ногу!! Свайное поле…
– Сажай морковку на свайном поле! – не выдержал финансист. – А я умываю руки… и делаю ноги! Не-не, в банк можешь не звонить… наш общий депозит я ещё с вечера обнулил.
Беседа сошла на нет, и Глинкин, потерявшись, откланялся.

Скрипели половицы за стенкой.
Кивал за окном качаемый ветром ночной фонарь.
Громадный кот Шипик мягко зевал, потягивался во сне, навевая сладкую дрёму, однако Диме Глинкину не спалось. Отчаянно не хотелось ему заснуть коммерческим директором строительного концерна, а проснуться банальным нищим.
Нужен был план, и план под утро созрел.

Прошло три дня.
В центре огромного супермаркета синеглазая блонди, охнув, взмахнула крохотной сумочкой и вскрикнула, а затем проделала целую пантомиму. Закатив глаза, блонди пошатнулась и прянула мелким шажочком в сторону, будто бы случайно придавив каблуком остроносой туфельки кусочек мягкого мокасина, по несчастной случайности надетого на левую ногу унылого здоровяка в спортивном сером костюме, по виду – типичного бодигарда:
– Постойте! Мне что-то нехорошо… да помогите же, увалень!

Здоровяку – и впрямь, штатному бодигарду Сушкевичей, имевшему кличку Боксёр – вдруг показалось, что огромные зеркальные стёкла супермаркета разом брызнули россыпью искр. Презрев заветы самураев, Боксёр издал хриплый вопль, но, ухватив хозяйку под локоток, сумел-таки её поддержать.Телохранитель подвёл Катюшу, как он называл про себя хозяйку, к полукружию мягких диванов, скрашивавшему казённый с виду вестибюль супермаркета, и бережно усадил.
– Голова закружилась! – капризно молвила блонди. – Немедленно отправляйтесь в аптеку. Достаньте мне корвалол… или пустырник!
Боксёр огляделся. Окружающее выглядело спокойным, и он, ещё раз крутанув для порядка стриженой головой с узким лбом и проломленным носом, вприпрыжку пошёл в аптеку.

В тот же миг, шагах в десяти от Кати, молодой, заманчивый для дамского глаза брюнет в изящном кожаном блузоне и джинсах – тоже, будто бы невзначай, качнувшись на каблуках! – поймал за кисть некую старушенцию, торчавшую с потерянным видом возле ювелирной лавки:
– Простите мою нескромность… мне показалось, или вы действительно с Мелитополя?
Старушка удивлённо кивнула – и сухонькую кисть у незнакомца не отняла.
Любопытство её задето… стало быть, решил Глинкин, а это был именно он, общий успех предприятия обеспечен. И молодой человек постарался его развить:
– Значит, земляки! Плюс, это сходство…
Не дождавшись окончания фразы, старушка поинтересовалась:
– Какое сходство?
– Вы очень похожи на одну из подруг моей мамы… постойте-ка! Кажется, её звали Ниной… точно – Нина!
– Я тоже Нина. А как звали вашу матушку?
Оставим их. Дальнейшее – молчанье…

Спустя две-три недели, неожиданно для всех, старушонка, удачно встреченная Глинкиным в супермаркете, по совместительству – Катина мама и, следовательно, тёща Леопольда Сушкевича, отдала-таки Богу душу. И то сказать, семьдесят восемь! Иных на небе здорово заждались. Умаявшись на похоронах и попрощавшись со всеми живыми и мёртвыми, Сушкевич на подходе к воротам неожиданно обнаружил Глинкина:
– Я тёщу схоронил, а ты, Димон, какими судьбами? Давай-ка вздрогнем на посошок! У меня во фляге застоялась капелька виски.
Бывшие деловые партнёры с чувством помянули старушку.
Закурив, Глинкин смахнул рукой непрошеную слезу и сказал:
– Что за непруха! Едва поженились, а я уже овдовел.
– Ох, ёлки… Ты что, жену потерял?!
– Ну да… по первому мужу, Глаголеву Нину Михайловну.
– Так, подчинённым больше не наливать… какая Глаголева?! Это тёща была – Глаголева! Ты что, перегрелся?
– Была тебе любимая, а стала мне жена, – с грустью припомнил Глинкин. – Добрейшей был души человек, Нина Михайловна! Внезапная страсть, и на тебе, карачун настиг её в разгар медового месяца. Считай, сразу после загса махнулись мы с ней, не глядя, оборотными капиталами. Ну, загс – это, на сегодня, условности… брачный формалин мы вызвали на дом. Так вот, я бабушке нотариально передал принадлежащие мне сорок процентов акций строительного концерна, а она мне – оформленный на неё ресторан твой плавучий и сеть итальянских химчисток. Удачный вышел гешефт! Химчистки, правда, я уже практически продал.
–Как-кого ещё концерна? Причём тут ресторан?? – заревел Сушкевич. – Какие, в жопу, химчистки?! Ты что, дебил, белены объелся? Концерн твой два месяца пуст, как выеденное червями яблоко… да нет же! Бредишь ты, похоже, Димон!
Аккуратно затушив сигарету, Глинкин, не торопясь, вытащил из кожаной папки, с которой вечно не расставался, несколько скрепленных разномастных листочков. Липа, тоже молча, посмотрел их, присвистнул, вернул назад. Лицо финансиста, обычно землистого цвета, налилось бурой кровью – Глинкин даже глянул по сторонам, нет ли поблизости «скорой»?

– Я тебя грохну!! – проревел финансист.
– Отлично! Давай ещё разочек, на бис… Вас снимает скрытая камера!
– Я тебя закопаю! – заорал Липа. – Живьём зарою, гадёныш!!
На крик приблизился человечек в потёртом халате, с профессионально-скорбным обликом, обличавшим в нём гробовщика, кладбищенского сторожа или охранника:
– Спокойно, граждане! Дома разбирайтесь, а здесь потише – всё-таки, присутственное место.
– Что за хрень? Ты, что ли, гнида, здесь присутственное место?! – взъярился Сушкевич. – Мертвякам-то всё пофиг, а мне и подавно!!
– Это вы полиции объясните, – кротко заметил сторож (или охранник).
Упоминание о полиции подействовало сродни холодному душу.
Общий кивок на прощание, и Липа зашагал к своему «ягуару», на чём враждующие стороны разошлись.

Дня через три в сиротливой квартире Глинкина, коротавшего время за ужином, раздался стук в дверь. После обмена репликами выяснилось, что за дверью стоит Сушкевич.
– Тебе от Катьки привет! – усевшись за кухонный стол, сказал финансист.
Глинкин едва не поперхнулся. Он только что разговаривал с Катей по телефону, подробно инструктируя, как обеспечить доступ к новым банковским поступлениям. Мобильник не прослушивается, утешал её параллельно Глинкин, а нам с тобой делить нечего!
Всё было ясным, ан нет:
– Катька в больших обидках, – продолжал Леопольд. – Ведь ты, тварюга непроходимая, драгоценности семейные стыбзил!
– Ой, ой… Подумаешь, прибрал на старость колечко с крохотным брюликом да гарнитур из старого серебра! Приданое старой грымзы.
– Полегче, это всё-таки тёща! Хоть и покойная. Брюлик хоть и маловат, а не дёшев, в огранке старинной… плюс гарнитур – с естественным малахитом! Месторождения-то давненько исчерпаны… сам понимаешь, каких пенёндзов нынче всё это достигает!
– Допустим. Но доказать-то будет трудненько, да и у Нины Михайловны кое-что из моих презентиков затерялось. Свадебный подарок, сам понимаешь!
– Утрись, поганец! – с этими словами Липа, криво ухмыльнувшись, вытащил из кармана небрежно свёрнутый газетный кулёк и бросил перед Глинкиным..
Смотри-ка, в газетке принёс… презрения ко мне добирает, невольно отметил Глинкин.
Кивнув, Димон развернул кулёк, содержавший золотые крошки серёжек и цепочку с кулоном, небрежно скомкал его и бросил в ящик кухонного стола.

– Плесни-ка нам выпить! – попросил Леопольд.
Отставив в сторону недоеденный йогурт, Глинкин извлёк из холодильника запотелый графинчик с брусничной водкой. Пошарил и отыскал на полке парочку стеклянных кувшинчиков, поставил на стол и аккуратно наполнил:
– После йогурта не кошерно… да и бог с ним! Помянем прежнюю жизнь.
Приятели выпили, и Липа, погрустнев, поставил локти на стол:
– Ты помнишь, как всё начиналось? Всё было впервые и вновь… стрелки, захваты, рейдеры. А сейчас? Общий хлев с тройной бухгалтерией! Устанешь бояться – то налоговой, то пожарников, то полиции, а то и ближнего своего. Ты, кстати, как – ближнего не боишься? Вот и напрасно! Я ведь Катькины блядки давно-о по камерам вычислил!
– Спасибо, что не рассадил нас по камерам, – усмехнулся Глинкин, заедая йогуртом финскую водку.
– Мы крепко начали, пацан, но плохо закончим! – продолжал финансист. – Катька в прежней жизни была микробиологом, не забыл? Через два часа у тебя по графику – смертельное отравление некачественным кисломолочным продуктом…

Похолодев, Глинкин смял в кулаке опустевший картонный стаканчик.
– А у вас в квартире газ! А у нас? А у нас в почтовом ящике – бумажка с казённым штемпелем! – разливался Сушкевич. – Есть такая фирма – ОБЭП! Отдел по борьбе с экономическими преступлениями. Все мои финансовые досье из сейфа улетучились! Зато сегодня нашлись. Катька, сволочь, ментам переправила! Теперь она – прямая наследница твоих и моих капиталов. Такую вот мы, сукин ты сын, претерпели фетяску... с ма-аленькой гадюкой в бутылке.
Глинкин в ответ зловеще расхохотался:
– Ну, это вилами кое-где писано! Тёщинька твоя, с нежданной кончиной – тоже на Катиной совести… а эти-то досье – как раз на пути в полицию!
Теперь расхохотался Сушкевич:
– Вот это я понимаю! Радикальное решение насущных вопросов. Подругу с мужем на нары, а любовничку амба! Ну, правда, прибыли никакой… что за жизнь проклятущая!

Мобильник Сушкевича запел под Григория Лепса.
Друзья посидели молча. Наконец, Сушкевич выудил из потайного кармана не умолкающий телефон и бросил на стол, не глядя. Похоже, Катя звонит, мазнув по экрану взглядом, определил Димон. Заметив его движение, финансист усмехнулся:
– Включу-ка я громкую связь… тебе ведь интересно?
– Да, вам обоим стоит послушать! – отрезала в трубку Катя. – Из-за вас, козлы, я всё потеряла… разве что, кроме девственности! Ну, ничего. В полиции меня выслушали. Я сразу им дала показания, пошла на сделку со следствием, и мне маячит только условно!
Мужской голос в трубке, перебивший Катю, был незнаком:
– Короче, дегенераты! Один с вещами на выход, другой без вещей – на кладбище! У нас тут куча своей работы… правда, Катёнок?