меня тут нету : Бабуля (на конкурс)

Случилось это минувшей зимой, в первых числах февраля. История такая, что дальше, простите, некуда. Финиш. По горячим следам я уже пыталась её рассказать, и почти рассказала, но вовремя спохватилась. Теперь, пожалуй, расскажу. Сразу должна предупредить: все имена, фамилии и клички подлинные, так что в случае чего хоть зацепка будет. Ниточка. Стиль же повествования несколько прыгающий. Ничего не поделаешь, так надо. Потому что так было. Или могло быть, что по сути одно и то же. Итак...

Итак, вернулась я в родной город. На побывку. Да и вообще, тянет же. Плюс заботы кое-какие. И обнаружила, что за время моего отсутствия всё здесь осталось прежним, город ни капли не изменился. Как ты по нему ни колеси, а мимо прошлого не проскочишь...

— Чё там негры? Сильно охуевают?
— Сильно, да. Хотя и не очень. Средне.
— Ну, тогда ещё жить можно. Давно прилетела?
— С месяц. Скоро назад.
— По делам?
— Типа.
— Делаварка.
— Да нет, хозяйственные дела, не бизнес. Машину вот продать, то, сё.
— Значит, сваливаешь с концами? Кайфово тебе. Сигарет нет?
— Откуда. Сходи, если хочешь.

Вова Покусаев по кличке «Бабуля», сидевший у меня в машине, ушедший теперь за сигаретами, в отличие от города — изменился. Строго говоря, от прежнего Вовы остались только нос да уши. Остальное тело, помещённое в оранжевый пуховик, смело можно было считать условной реальностью. Впрочем, удивляться было нечему, поскольку он давненько уже, что называется, торчал на опиатах, а страсть к «хмурому порошку», как известно, сушит. Посильнее, говорят, чем даже любовь. А встретились мы случайно, на дороге столкнулись. Он чуть под бампер ко мне не залетел, пешеход дремлющий. Вышла, хотела навалять, смотрю — да это же Бабуля. Подобрала...

— Купил?
— Купил.
— Значит, кури.
— Тут это, сдача...
— Да ладно, не надо, оставь.
— Спасибо.
— На здоровье.
— Кстати, тогда, может, это... ну...
— Не, Вов, извини. Делать мне больше нечего, как по точкам тебя возить. На такси сгоняешь.
— На такси это хорошо. Тогда уж добей — на дорогу, на кухню...
— Держи.
— Не жадная.
— Нуу, ты ведь тоже когда-то на меня тратился.
— Это да.

В седьмом, помнится, классе Вова попытался меня ущипнуть. Встала я на «мостик», изогнулась, как Дафна, он и не утерпел, сунулся с руками. Да неудачно: ущипнуть ущипнул, но не туда, куда метил. Вернее, не за то. На физкультуре дело было. Забавное же прозвище — да, моих рук дело. С моей, то есть, лёгкой руки приклеилось к нему такое название — Бабуля...

— Ты за Юзика в курсе?
— Слышала, ага. Знаешь, как-то даже не верится, был человек — и нет.
— Мне верится.
— Так что там случилось, выяснили? Сам? Или кто помог?
— Мусора говорят, что сам. А я знаю, как было на самом деле. Его задушили.
— Да ладно.
— Ботиночным шнурком.
— Батюшки...
— От гриндерсов. Вот почти от таких, как у тебя.
— Что значит — почти? Откуда такие подробности? Ты там был, что ли?
— Не был.
— Тогда откуда знаешь? Кто-то сказал?
— Сказал.
— Ну, и кто? Только не тормози, заикнулся — давай колись. Кто сказал?
— Он и сказал.
— Да кто он-то?!
— Юзик.

Бабуля — потому что долгое время за мной ухлёстывал. Но не так, как другие, а по-книжному. Ухаживал по всем правилам ордена рыцарей-угодников. Тут вам и Вальтер Скотт, и Лопе де Вега, и Дюма-сын. И отец отчасти. Вот как раз после памятного физкультурного щипка всё и началось. Не смог, мол, с наскока взять, так получи планомерную осаду. Осадил, не спорю. Окружил всемерной заботой, вплоть до горячих бутербродов на длинной перемене. По выходным шанежки даже пёк, с творогом и с картошкой. Пылинки с меня сдувал — буквально. Любил, короче говоря, взахлёб. В итоге, конечно, умылся. Нет, ну я тоже ему симпатизировала. Отчасти...

— Хах, ничё так тебя прёт!
— С чего прёт-то. Кумарит. Ну, так, терпимо. Подкумаривает.
— Аа, или ты во сне его видел? Типа, явился Юзик и рассказал, кто настоящий убийца? Бывает, чё. Ахах.
— Почему во сне. Наяву. Вот как тебя сейчас.
— И где же ты его видел? Блин, о чём я вообще спрашиваю...
— Да тут недалеко, во дворах.
— Ага, впоролся в подъезде, вышел — оу, друган, как жизнь! Ты, говорят, крякнул.
— Нет, не впоролся. Брать только шёл, к ковырялкам, их тогда ещё не закрыли. Слышу — кто-то зовёт.
— Ну да, обернулся, видишь — Юзик.
— Да, так и было. Прикинь, какая шляпа. Ещё и на гнулове. Позвал меня, короче, во двор.
— Завязывал бы ты, Вова, с кайфом. Так и чё, пошёл за ним?
— Пошёл. На похоронах, думаю, не был, мёртвым не видел. Мало ли.
— Хм... нуу... в принципе, логично. И? Только не томи, говори уже всё. Он, поди, и не умирал? Скрывался от кредиторов и решил концы обрубить? Инсценировал?
— Да нет, умирал. Умер по-настоящему. Потому что его задушили шнурком. А он меня. Там же, во дворе.
— Не поняла, что — он тебя?
— Задушил.

На обочину жизни Бабуля съехал быстро. Хотя и не сразу. Внезапно всё случилось. Без видимых причин. Учился всегда хорошо, книжки читал. Любящие родители, каникулы на даче. Секция. настольного тенниса. Плюс, конечно, египетские пирамиды. Та же Анталия. Когда пришло время определяться, поехал поступать в военный институт. Почему-то службы тыла. Видимо, дала о себе знать природная рачительность. Или просто ткнул наугад — и двинул. Поступил. А через год вернулся, причём с концами. И уже полностью съехавший. На вопросы отвечал скупо. Попал, дескать, в компанию. Покатился по наклонной. Из-за бабы, разумеется. На этом наши дорожки разошлись. Иной раз я что-то о нём краем уха улавливала. Без особого, впрочем, внимания...

— Ладно, Вова, тебя не переслушаешь, пора мне. Комиксы не пробовал рисовать? С такими головными прогонами в самый раз. Вызывай такси, кавалер переходящего шнурка. Труба-то есть?
— Откуда. Только симка. Да и причём тут труба! Не в трубе суть, мне ведь теперь тоже надо кого-нибудь задушить, понимаешь? Такой порядок. Подыскиваю вот. Иначе — труба. Извини за каламбур.
— Извиняю. В отделении для перчаток глянь, там вроде какая-то мобила валялось, можешь забрать. Звони давай.
— Бардачок — так надо называть.
— Чего?
— Я говорю — «бардачок» называется, а не отделение для перчаток. Так принято. А по-другому нельзя. Прости, конечно. Зря я тебя встретил.
— В каком смысле зря? Да хорош ты скрючиваться, гады свои, что ли, начищаешь? Купи себе бурки войлочные да и не парься. Прямо сейчас, вместо кайфа. Что ты всё туда ныряешь?
— Шнурок застрял, не вытаскивается.
— Порвался, что ли?
— Да нет, целый. Цел-целёхонек. Крепкий весьма. Эластичный.
— Мм, да я смотрю, тебя уже попёрло. Кайфово тебе.
— Кайфово будет тебе. Но после, когда придёшь... Оу! а что тут твоя бабушка делает? Здрастье, баб Рит.

Здороваясь, Вова распрямился. Следуя за его взглядом, я машинально повернула голову влево. Никакой бабушки за стеклом не было. И быть не могло. Далеко она, целый километр до дома нужно проехать, чтобы увидеть. Впрочем, кое-кто из-за тонировочной дымки мне показался. Мужик в тулупе и с колотушкой. Я вздрогнула. Тулуп деревянно махнул рукавом. «Тук-тук».
Тонкая боль обвила горло. Узконаправленной, что ли, силы действия. Или, скорее, пары сил. Рук-то у Бабули — две. Главное, откуда что взялось, норов и прочее, совсем ведь доходяга на вид.
«Тук-тук» — шевельнулась гортань. А ноги моментально исчезли, перестали ощущаться. Были — и нет. Глаза очень сильно заболели. Нестерпимо. В голове вихрем пронеслись удавленники. Бесстрашные партизанки. Царевичи малолетние. Лука Брази до кучи. Много ещё всяких. И одна-единственная мысль: «Только бы не описиться».
Дернувшись раз пять или шесть, мысль притихла. И всё закончилось...

— Закончилось, надо же. А я хворосту хотела замутить, нашего фирменного, помнишь. Ну, ты встаёшь или нет? Внученька, тысяча чертей.
— Что у тебя закончилось, бабуля? Терпение? Встаю, встаю.
— Масло подсолнечное закончилось. Как-то вот неожиданно. Нет, ну оливковое-то есть...
— Буээ.
— О чём и речь. Карамба!
— А заказать не пробовала? С доставкой на дом? Маслице-то? Подсолнуховое? Или — подсолнечниковое? Мм?
— Так, хватит дурачиться, поднимайся. Хворост хворостом, а жлобства в виде полусуточного спанья я не потерплю. С доставкой, ишь ты. Привыкли там, в мире чистогана. Разнежились. Марш в душ! И мгновенно обедать.
— Лечу!

Спустя четверть часа, запахнутая в белоснежный халат, я вышла из душа. Лёгкость в теле ощущалась необыкновенная, такая, что хоть, действительно, лети. Со стороны кухни слышалось мелодичное насвистывание. Свистели «Lillibullero».
Но пошла я почему-то в противоположную сторону, в переднюю. Остановилась перед зеркалом. Повернула голову влево. Вправо. Задрала подбородок. Силясь вспомнить что-то очень важное, провела по шее ноготком. Вверх, затем вниз. Словно проверяла — нет ли там какой незаметной глазу отметинки или, может быть, царапинки? Проверив, улыбнулась.

А спустя минуту отошла от обувной стойки и улыбнулась ещё раз.
— Бабуля, я уже иду.