Марат Шакиров : Вспышка пьяных галлюцинаций (на конкурс)

Дружище, я могу говорить только с тобой. Вслух, заочно, молча, глазами, мыслями – неважно. Мне больше некому об этом рассказать. О смятении, испуге, рифленом удовольствии и отравлении ядом. Купил открытку и конверт, обмакнул перо и принялся вспоминать. Впрочем, слишком свежи воспоминания, говорить будет легко… Стоп. Какие воспоминания? Я просто лежу в своей чертовой кровати и брежу, разговаривая с самим собой! Я даже не знаю, слышишь ли ты меня. Не знаю, что ты думаешь. Как часто такое бывает? Как часто ты самостоятелен, как часто я даю тебе волю, отпускаю? Как часто ты можешь думать и говорить вместе со мной?

Четвертый час, но солнце не торопится пробиваться в окно. Минут четырнадцать в запасе. Уже тринадцать. Бегу. Ломаю спицы, педали бьются об асфальт, собирают граненые камни.

Я рассказывал, что мне только что снилось? Я видел, как нагие девушки восседают на высоких бетонных столбах, слегка раскачиваясь. Взад и вперед, взад и вперед… Четыре таракана давят лапками на тюбик с чем-то жидким. Черная гуашь аккуратными сгустками вытекает на поле, засеянное лопухами, зелеными и солнечными, подыхающими под потоками смоляной жижи. Капля за каплей краска топит живое… Срубая траву смеется дворник, он орудует лопатой, он вычищает поляну, он давит тараканов ногами, изредка поглядывая ввысь, на столбы…

Открыл глаза. Ты здесь? ТЫ СЛЫШИШЬ? Нет сил дышать, стонать и шевелиться. Но страшнее всего, что нет сил, чтобы погасить экран или хотя бы уменьшить яркость. Я не управляю даже собственным похмельным бредом. Терпеть и наблюдать дальше…
Я вижу, как одна из нимф теряет сознание и падает на землю, тонет в мертвых лопухах. Дворник не спасет ее, он не умеет плавать. Он только бьет в набат и зовет на помощь, смеется и орудует лопатой. Его лицо в смоле, черное и доброе. В какой-то момент столбы кренит так, что их верхушки сталкиваются, давят живые тела, образуют нечто вроде вигвама. С определенного ракурса они напоминают символ pacific, радуга на фоне завершает рисунок недостающим кругом. Кровь умирающих нимф стекает к земле и возгорается, едва касаясь смолы. Пацифика пылает и медленно чернеет на фоне уходящего солнца…

Тупой морок. Сколько там осталось, минута-полторы? Нет, объясни мне: почему не улитки, бабочки или Будда? Почему не тонкие капли дождя, лучи, хоккей или Ее имя? Говорят, что сознание сумасшедшего живет своей жизнью. Нет-нет. Не живет. Работает по простым алгоритмам. Будто играет. Складывает паззлы из квантовых символов, усвоенных в моменты «просветления». Собирает все новые и новые картонные коробки, рисует лозунги, сжигает и воссоздает.

Почти пять. Горло чешется, хочется курить. Только не в кровати. Выйду на балкон. Шаг, еще один. Стоп. Кажется, я все еще лежу. Точно... Тебе когда-нибудь мерещилось, что ты идешь, летишь, бежишь – неважно – и вдруг просыпаешься? Под ногами вязкая морось, ноги тянет, они немеют в начале каждого шага. Перед глазами панорама не то солнечного утра, не то больничного кабинета. Я слепну под ударами лучей и, кажется, от них же глохну. После будет легче. Ты, главное, слушай, записывай, расскажешь мне, когда проснусь.

Окно. Гляди, кажется, это Она! Идет домой, легко шагая. Поправляет сарафан, следом волосы. Ухоженные пальцы ныряют в сумку в поисках моей записки. Я знал, что Она будет ее перечитывать. Я писал сложно, с размахом. Она найдет отсылки к прошлому, запомнит ироничные намеки, Ей понравятся мои откровения. Я никогда не говорил Ей этого вслух, но Она по-настоящему раскрывает меня. Только с Ней я могу заставить гитару алеть от восторга. Помню, как играл Ей, прижимая телефон к деке. Слушала внимательно. Грустно все закончилось. Запиской. Кто мог предсказать такое в самом начале?

Снова эта колючая изжога. Отвлечься, быстро. Подумать. На заказ почти невозможно. Думать о том, чтобы подумать? Возможно, но недолго. Фантазировать. О лебедях, культуре, пространных разговорах. Я часто про себя придумываю речи, ты знал? Я что, ни разу не читал тебе? Стою за трибуной, дьявольски хорош собой, на меня смотрят сотни. На восьмой минуте я произношу сакральное «и ваша кровь дороже мне любых богатств», а про себя думаю: «быдло, только и хотят, чтобы их облизали, облили кремом и намазали на кусок пирога». Нет, я не хочу становиться трибуном, не хочу находиться под гнетом обожания и ненависти. Я хочу просто проснуться и забыть обо всем.

Я хочу забыть о несуществующем тебе, о Ней (существовавшей давно), о тех обидных ожиданиях, что я понастроил по глупой молодости. Я хочу начать мечтать с чистого листа. Договориться с собой о банальных вещах: что, как и когда я хочу получить. Каких детей усыновить. Сколько написать книг. Почему мне не стоит пить чаще раза в месяц. Почему стоит научиться бегать во сне...

Кстати, о беге. Прекраснее может быть только чувство полета. Чтобы взлететь мне приходиться подобно балерине приседать на левую ногу, одновременно удерживая правую на весу. Руки вверх, короткие взмахи. Правая нога в роли хвоста. Метр, двадцать, свободное парение, удивительные пейзажи ниже. Рассматриваю детские площадки, там копошатся чьи-то несносные малыши. Строят песочные дома, поливают их водицей, шлифуют. Случайно едва не влетаю в один из них, в последний момент планирую левее. Передо мной две черные узкие речки сливаются в бесконечность. Запах разреженного воздуха, предчувствие рассвета. Там, на горизонте замирает узкая полоса холодного света. Уплотняется, тяжелеет, становится ярче и манит к себе ослепляющим взрывом. Я рвусь навстречу солнцу, прошу его принять меня и отмолить. Выше и сильнее, выше и сильнее! Может быть там, за горизонтом меня поглотить и забудет сияющая бесконечность?

Нет. Не забудет. Слишком рано, ведь так? Правая нога утомленно провисает, пора ложиться. Шесть часов утра. Ярко. Душно. Спасибо, что записывал, а теперь можешь все это сжечь. Я выговорился, пуст. А ты возвращайся. Мне нужно прийти в себя и тогда мы начнем заново. Пора проснуться?