Шева : Прозевала

Бабушку Катя конечно же любила.
Да и как её можно было не любить?
Своя же, родная. Опять же - мамина мама. С малых лет она была Кате как вторая мама. А может, даже, как первая, потому что маму Катя видела гораздо реже.
Бабушка её и одевала, и расчёсывала, и кормила, и…одним словом, чего только она не делала.
А какие вкусные пироги она умела печь! С творожком и маком - ну просто объеденье! Катя могла их съесть за раз штук пять, а то и шесть.
И за Катю всегда бабушка заступалась, когда мама или папа начинали её ругать или наказывать за какой-то, как они считали, нехороший поступок.
Или шкоду. Шкода - это была разбитая чашка, сломанная кукла, дыра на колготках, позже - двойка, или запись в дневнике, что разговаривала или баловалась на уроке.
Да мало ли к чему в жизни десятилетней девочки могут достебаться напускающие на себя важность взрослые.
Начисто забывшие, что сами когда-то были детьми и шкодили будь-здоров!
Неповылазили же они на свет сразу такими большими.
Уж Катя-то точно знает. Подружки рассказывали.
А вот с бабушкой Кате, можно сказать, повезло.
Почти.
Почему почти?
Была у бабушки одна черта, или особенность, как говорится - малая ложка дёгтя в большой бочке мёда, которая Кате не то что совсем не нравилась, а которую Катя просто тихо ненавидела и готова была бабульку за это не просто убить, а четвертовать, колесовать, сжечь, утопить, придушить - и что там еще делали с ведьмами в средние века добрые дяди-инквизиторы?
Бабушка храпела.
Храпела безобразно.
Мощно как труба парохода, пронзительно как гудок тепловоза или электровоза, громко как звук ореха, раздавливаемого дверью.
А спала Катя в комнате с бабушкой.
И как она ни старалась, никакие её ухищрения по борьбе с противной бабкой успеха не приносили.
Ни толчки острым Катиным локотком в бок или живот, ни внезапные хлёсткие удары скрученным в жгут полотенцем, ни громкие посвистывания как при заклинании змей, якобы помогающие утихомирить храпущего, ни неожиданные обливания холодной водой, ни точечные иглоукалывания зонтиком.
Обычно процесс прерывался на несколько секунд, но затем продолжался опять.
Катя даже хотела попробовать вставить между пальцами ног бабульки спички и поджечь их, но побоялась, что на богопротивную бабку и это не подействует, а вот простынка может и загореться.
А живут-то они в одной комнате.
Выйдет себе дороже.
Уж как просила, молила Катя, чтобы Бог забрал от неё бабку.
Куда-нибудь. А еще лучше - к себе.
Бог не реагировал. Будто намекал, что с такими вопросами - не к нему.
- Но тогда к кому? - всё чаще задумывалась Катя.
В общем-то ответ напрашивался, но был ей почему-то неприятен.
Хотелось от него увильнуть.

Под утро Катя проснулась не оттого, что уже надо было вставать, а от того, что ей стало жарко, душно, и она захотела пить.
Шлёпая босыми ногами по полу, в ночной рубашке она пошла на кухню. Свет не включала, потому что уличные фонари достаточно освещали кухню, чтобы взять чашку и налить из полуторалитровой бутылки минералки.
Уже заканчивая пить, Катя вдруг услышала в углу кухни, за холодильником, какие-то непонятные, невнятные звуки.
Будто кто-то чавкал.
И при этом еще и шевелился.
- Что за чертовщина? - подумала Катя, поставила чашку на стол и заглянула за холодильник.
Если бы Катя читала гоголевский «Миргород», она, наверное, подумала бы, что это - вий.
Но читать Катя не очень-то любила, с бессмертным произведением Николая Васильевича знакома не была, а сама ни подумать, ни придумать чего-то в этой странной ситуации не могла.
Она могла только смотреть, как нечто огромное, бесформенное, бородавчатое тёмно-бордового цвета, с золотистыми пятнами, медленно двигая толстыми, будто нарочно выпяченными наружу губастыми жувалами, увлеченно, нет, больше даже подходит слово - самозабвенно, давится кусками чего-то непонятного, омерзительно чавкая и облизываясь длинным, широким, раздвоенным на конце языком.
Не раздумывая, чисто на эмоциях, Катя прошептала, - Жопа…
Нам неведомо, имела ли Катя в виду морду захолодильникового чудища, или ситуацию как таковую.
Да и какая, впрочем, разница?
- Охереть! - это была первая мысль, посетившая Катину голову.
- Наверное, мне это снится! - догадкой вспыхнула более приземлённая вторая мысль.
- Надо валить отсюда! - третья мысль, как обычно, была наиболее благоразумна, прагматична и практична.
Катя повернулась, тихонько-тихонько, на цыпочках, вышла из кухни, добежала до комнаты, запрыгнула в свою кровать, натянула на голову одеяло, и закрыв глаза, подумала, - Какой страшный и странный сон!

Утром Катя проснулась в своё обычное время.
Зевнула, потянулась.
Удивилась - бабушки не было, но постель её не была застелена.
Катя поднялась, еще раз зевнула и пошлёпала на кухню.
Никого.
Заглянула во все закоулки квартиры - бабушки нигде не было.
- Похоже, я что-то прозевала, - растерянно подумала Катя.
И лишь вернувшись на кухню, чтобы достать из холодильника свои утренние творожок и сметанку, Кате внезапно, до боли отчётливо, вспомнился ночной кошмар.
Который будто мгновенно втянул её в себя, окутав атмосферой безысходного ужаса и чего-то страшного, тошнотного и непоправимого.
Катя, превратившись будто в соляной столб, так и застыла посредине кухни с немым вопросом, - Что это было?