дервиш махмуд : Дисциплина (1)

Когда-то давно в застольном разговоре с друзьями произнёс такую фразу: «Для меня Набоков в литературе суть то же самое что «King Crimson» в музыке, а англоязычный период в творчестве писателя соответствует переходу Роберта Фриппа от романтического джаз-арт-рока к холодному металлическому саунду альбомов «Дициплина», «Трое из совершенной пары» и более поздних».
Сравнение показалось друзьям забавным, они идею подхватили, и в течении нескольких месяцев в нашей компании это стало дежурным развлечением – любому писателю находить рок-музыкальный аналог. Теперь нет уже давно в природе ни рок-музыки, ни той компании слушателей (т.е. люди-то номинально живы, но мы больше не собираемся вместе – река жизни разделилась на параллельные потоки, каждого унесло в своём направлении), литература также претерпела значительные, может быть, и злокачественные метаморфозы, однако с памятью моей не случилось ничего плохого – она по прежнему мне верна.
Я помню, мы долго решали, с кем из писателей можно сравнить «Битлз» - кто-то (самый недалёкий из нас )предлагал Шекспира или Пушкина, кто-то, тоже не очень умный, называл Толстого. Нет, конечно – вышеназванные писатели не были «Битлз», они были – в музыкальном смысле – из до-битловской, и даже до-роковой эпохи. Потом-то уж я понял – Гоголь, больше некому. Первый рок-музыкант среди писателей. Даже украинский и русский периоды его творчества отличаются друг от друга примерно так же, как песни Пола от песен Джона.
Дальше – «Дорз». Кто писал так же просто и красиво, как они играли? Пожалуй, Чехов. И песню «The End» вполне можно сравнить с моим любимым рассказом «Скучная история» - одна и та же взятая с первых строк (нот) мелодия там и там ведётся, почти не меняясь и не развиваясь, до самого конца, my beautiful friends, а маму и папу Моррисона у Чехова заменяет соответственно дочь и зять (дочь – трахнуть, зятя – кокнуть).
Достоевский слишком широк, но если его, следуя совету одного из героев автора, «сузить», получится примерно «Пинк флойд» – немного андеграунда, всяческих голосов из подполья, психоделии, в меру –коммерческого драматического реализма, чуть-чуть юмора. И «флойдов» и Достоевского я со временем как-то разлюбил, перестал в них верить, но это мои внутренние дела, они-то сами по себе остались классикой.
«Velvet Underground» …эээ, наверное, Лимонов, больше некому занять эту нишу – просто и незатейливо о затейливом и непростом, и слушается (читается) легко, а это дорогого стоит.
Фрэнк Заппа это Владимир Сорокин, можете со мной спорить, но я буду стоять на своём. Два стилиста, умеющие выступать практически в любом жанре, кроме своего собственного, впрочем, эта разноплановость и здоровая такая эклектичность и есть фирменный авторский почерк. Они и внешне похоже – эти двое.
Но теперь – о другом.
Значит, Карлос Кастанеда жил в Голливуде.

Изгнанный истеричкой, я вышел из дома в 21:00, захватив собой лишь то, что было в карманах. Сумерки сгущались, воздух безжалостно холодел. Город, и без того бесчеловечный, становился совсем, совсем, совсем непригоден не то что для жизни, но и даже для механического бессмысленного существования среди этих металлических и каменных декораций. От этого можно и нужно было fixin a hole, но норы у меня теперь не было. Везде присутствовала смерть, «повсюду прела гниль», неисправные, со сбившимися программами биороботы мелькали перед взором, не давая сосредоточиться, а наоборот, усугубляя разлад и тоску. Я старался не смотреть на их лица, но иногда цеплял – и все они, как это бывает во сне, глядели в ответ сразу тотчас, подозрительно и мёртво.
Мне некуда было идти, и поэтому я шёл вперёд – не спеша, конечно. Слева была дорога, по которой мчались прочь экипажи, справа – многоэтажные ульи. Был месяц май, но температура среды вряд ли превышала 3-5 градусов. Я курил. В голове прокручивались сказанные ей фразы, автоматически я что-то пытался задним числом возразить, призывая на помощь здравый смысл, но быстро понял, что занимаюсь своим обычным убыточным бизнесом. Эта психотронная, или какая там ещё, война была давно мной проиграна, я априори и навсегда оказался неправ, глубоко, физически, исторически неправ: можно было забить всякий смысл и логику в метафизическую жопу. Потому сейчас, в данный момент, который, говорят и есть самая настоящая реальность, остановил внутренний поток.
Жизнь-то ведь не кончилась. К сожалению. Куда-то надо было девать своё тело, обременённое ужасом и мраком безысходки. Не было энергии, а была усталость, тотальная, нехорошая и пустая. Не та усталость, когда потрудился и горд, а такая, что проснулся и понимаешь, что встать нет сил и лучше бы ты дальше оставался в вирте. Но просыпаться надо. Спать тебе не дадут.
Сорок лет. По паспорту. Психологически застрял где-то на четырнадцати с половиной. В зеркало смотреть на себя можно лишь не открывая рта: зубы. Нехорошие зубы. Или менять все во рту, заложив остальные органы, или жить так, поминутно осознавая уродство. И цвет лица нездоров. Это всё потому что отсутствуют две вещи. Деньги и свобода. Чего нет, того нет.
Впрочем, сейчас в кармане что-то осталось. Часть зарплаты. Как раз сегодня снял со счёта. К счастью, забыл вынуть и положить в шкап.
Значит, с голоду не умру. И крышу над головой найду хотя бы на время. Можно зайти к какому-нибудь приятелю. Давно никого не видел вживую. Вряд ли, правда, ли обрадую визитом.
Да, сегодня же финал Лиги Чемпионов. Не увижу. Хотя если зайти в какой-нибудь бар, то смогу посмотреть. Но предпочитаю смотреть футбол один. Не успел сделать ставку. Надо зайти в букмекерскую будку. Там, кстати, и узреть. В центре города есть та, что работает круглосуточно. Вот туда и пойду.
Так, появилась цель. Правда, ещё не решил на кого и сколько поставить. Бавария, конечно, в этом сезоне фантастически непобедима. И это настораживает. Плюс ещё тот факт, что с Боруссией у неё исторически не ладится игра. Барселону прошли, а вот на Боруссии могут и споткнуться. Значит, отметаем чистую победу. Поставим просто – обе забьют. Кто там выиграет по итогу уже не важно.
Проходя мимо одного реликтового заведения, я вдруг понял, что вполне могу себе позволить зайти, не опасаясь последствий – ибо возвращаться оттуда домой мне нынче было не нужно, т.е, я мог бы выпить, как следует, как хочу и до степени, каковая будет удовлетворительна лично мне.
Я спустился по ступеням вниз. Здесь не изменилось ровным счётом ничего со времён моего последнего посещения – даже люд присутствовал почти тот же, что и тогда, по крайней мере, на нём была та же одежда и лица. Запах стоял специфический, в меру приятный, сивушно-спиртовой, но и слегка отвратительный, блевотный: клиенты иногда завышали свои возможности по части количества потребляемого продукта и он (продукт)выходил из них вон. На любителя заведеньице. Мне нравилось – может потому что я бывал здесь в последнее время очень, очень нечасто. Я с оптимизмом подошёл к стойке, за которой насмерть стоял всё тот же, что в прошлом тысячелетье, бармен. Это был женского пола человек лет 50 с неуместно приветливым лицом и большими мужскими руками. Я знал, что его зовут Вера, а более знать о нём было мне ни к чему, иначе в такие психологические глубины можно опуститься, что не выберешься.
Я заказал, то есть попросил, чтоб мне дали: 100гр водки «Мягков» - она тут у них была самая дорогая, томатный сок в стакане и бутерброд с икрой, точнее, с несколькими икринками. Это был вип-заказ (обыкновенные заказывали портвейн или дешёвую «старорусскую» плюс конфета), и Вера действовала для меня с подчёркнутой аккуратностью. Может быть даже, она налила мне настоящий «Мягков».
Я принял и перенёс на единственный свободный столик. Странно, в последний раз, свободным для меня тоже был именно этот стол. В заведении было довольно людно. Приходили и уходили, разговаривали. Были такие, которые очень быстро, не отходя от стойки, выпивали свои 100 г и исчезали. Одного такого «быстрого» я помнил по прошлым посещениям – высокий кудрявый и голубоглазый красавец, артист. Похоже, он бывал здесь ежедневно по нескольку раз – выпивал и уходил. Как работающий на спирту андроид. Подзаряжался и дальше жить.
Мне пока (сегодня, всегда) не хотелось, чтоб кто-нибудь подвалил с разговорами по душам, потому глядел неподвижно на тарелочку с бутербродиком. Остекленел малость, ни о чём не думая, отходя от озноба. Но вот оцепенение прошло, надо было выпить. Ну я и выпил сразу половину, и запил. Закусил. Хорошо. Очень хорошо.
С утра ничего не ел, окромя чаю, так что подействовала мгновенно, будто ширнулся в кровь. Мир приобрёл глубину и резкость. Обыкновенная размытость и бессмысленность отступили в закулисную темноту.