Вано Борщевский : Через Альпы

Посвящается весталке



Август 1800-го года. Париж.


Когда солнце апельсином закатилось в багряное горло неба, приторно-погожий день закрыл ебальник. Бродячие кошки, переждав пик духоты, вдруг ожили, сбежались со всей округи, окружив стучавшего в барабан коротконогого босого калеку. У его тонких грибных ножек лежала кепи для подаяний. Три десятка кошачьих крепко сцепившись друг другу в шерсть, выстроились в органичную человеческую фигуру, и под хлёсткие удары барабана задвигались в едином ритме танца. Кепи тут же лопнуло медью.

Люди сгрудились в живой колодец, внутри которого плескалась магия, блокирующая осмотрительность. Пока кошельки зевак исчезали в бескостных пальцах воров, от толпы с равнодушием откололась молодая попрошайка. Маневрируя между экипажами, девушка перебежала через мостовую, оправила эспри и шагнула в уличного кафе.

Под навесом белого паруса сидел полуголый солдат, повесивший форму на спинку стула и пивший в одного. Девушка чутким взглядом заметила его бледное, рыхлое тело, напоминавшее сладкий хлебушек. Солдата звали Пьер, и выглядел он неприметнее седых волос перемешанных с паром, мукой и туманом. Глаза цвета карамели и линялая синяя тряпка, намотанная на культе правой руки, с трудом удерживали Пьера в фокусе человечества.

Девушка же выглядела статусно: бирюзовое платье со следами порезов ножом на стыке бёдер, миниатюрное тело, прямые каштановые волосы, расчёсанные на пробор, чуть широкий прямой нос, рисованные золой неестественные дуги бровей, злой рот и чёрные глаза.
Она подсела без приглашения.

- Что это у тебя на пальцах? – Солдат кивком головы показал, куда ей смотреть.

- Это навязанный подарок на двадцатилетие. Помню, что мы с подругами впервые курили опиум, а на утро я очнулась в яме на краю города среди умирающих кошек и обнаружила эти татуировки.

На фаланге указательного пальца девушки был вытатуирован перевёрнутый треугольник, на среднем – знак равенства, на безымянном – перевёрнутый крест, а на мизинце – латинская буква V.

- Ну, ты и дура – солдат добродушно рассмеялся, сломав угольный брикет усов.

- Может быть, ты свои пальцы покажешь?

Неуклюжей левой рукой Пьер опрокинул в рот остатки вина и сморщился, словно ему крикнули в самое ухо. Вновь наполнив бокал до краёв, он передал его девушке.

- Раньше я думал, что красивое – это обязательно вкусное. Но после того как ты открыла рот, я верю, что не видная глазу капля дерьма, попавшая в красоту, делает всю красоту дерьмовой.

- Чушь какая. Ты лучше расскажи, солдат, где руку оставил? – Попрошайка забросила каменные пятки на стол.

- Дьявол отсёк.

- Пфффф. Я думала ты пьёшь один, потому что компания тебе не нужна, а ты оказывается просто дурачок.

- Значит, мы не такие уж и разные. Подожди. Эй, хозяин, принеси ещё бутылку красного и стакан.

Двухсотлитровая польская бочка, набитая забродившим говном, еле бегала от столиков до кухни и обратно, принимая заказы и разнося блюда.

- Ладно, хлебушек. Ты угощаешь, я слушаю – девушка поставила природный женский блок, сложив руки на животе.

- К осени прошлого года моя самоуверенность начисто вытеснила самое важное, что есть у военного человека – осторожность. Из-за этого пошатнулись все мои щиты, и жизнь постучала кровавыми костяшками пальцев мне по затылку. Не кривляйся, чёрный глаз!

В угоду моей бравады судьба «подарила» стопроцентный шанс опрокинуть наступление русской армии в Альпах. Всё выглядело уж очень просто. Дорога, ведшая на нас, огибала скалу и круто спускалась к Чёртову мосту. Сам мост - это узкая каменная арка без перил двадцати метров длины, построенная над бешеной рекой Рёйс, на высоте его длины. Да, и мне налей.

В толпе через дорогу взорвались женские вопли. Очарованная толпа рассеялась, бросив богато одетую женщину лежать на земле. Вне себя от страха дама молила о помощи, в то время пока кошки клыками рвали её пальцы, уши, вгрызались в щёки, добираясь до золота. Чтобы крики не отпугивали гостей кафе, хозяин выпустил опрятного скрипача похожего на еврея.

- На второй день в горах разведчики сообщили, что русские на подходе и начался всеобщий сбор к обороне моста – продолжил Пьер. Наш командир – образчик стоицизма, самонадеянно улыбался, как улыбается гроссмейстер, заминировавший каждую клетку на шахматной доске.

На следующее утро холодное солнце сквозь поволоку сдуваемого с гор снега следило за эпичным человеческим самоуничтожением. Первая сотня русских подошла настолько близко, что мы могли их детально рассмотреть. И тогда мой друг, стоявший рядом, натурально обосрался. Разорванная между валунами армия русских солдат выглядела, как столпотворение к выходу из ада, огонь в котором давно потух. Их одежда – это цельные, крашенные в цвета формы глыбы льда. На ногах безразмерные сапоги, забитые по колено пеплом от костров и собачьей шерстью. Заиндевевшие бороды стягивали к земле их ломкие, словно восковые, чернеющие на скулах лица.

- Купи ещё вина, басенник – требовательно сказав это, девушка мило улыбнулась.

Пьер достал из кармана перстень с гранатом, подбросил его воздух и не поймал обратно. Попрошайка страдальчески закатила глаза.

- Камень, который на солнце горит Марсом, а в полутьме впитывает свет. Неприятно – притягательный. У той самой сотни русских, стоявшей ближе остальных к мосту, глазницы были выстланы цельными камнями граната. От увиденного, несколько наших ребят затянули молитву, ища смелости для сердец. Через четверть часа хор французской армии гремел в унисон. Но, к сожалению, из-за этого порыва богобоязненного ужаса мы мощно отупели на несколько драгоценных минут и русские бросились на прорыв.

- Пфффф – попрошайка скептически фыркнула.

- Не впадай в неверие, дура. Я сам видел, как русскому знаменосцу ружейной дробью оторвало часть шеи, так что голова повисла на плече, а он всё равно продолжал бежать по мосту. Он бежал уже мёртвым.

Пьер снял со спинки стула форму и нелепо встряхнул её.

- В разгар рубки надо мной навис русский великан с офицерскими эполетами. В его руке я видел саблю, а в отражении глаз - себя, танцующего невидимкой среди плачущих людей, которые пришли на мои похороны. Взмах – рука прочь. Я упал на бок и почувствовал колоссальную БРЕШЬ.

Когда мост пошатнулся в первый раз, великан неловко махнул руками, поскользнулся на порожних кишках моего друга и рухнул на спину. Лицо его вдруг размякло, округлилось, красное свечение в глазах сократилось до размера точки и пропало, хотя он не был даже ранен. Он тянулся ко мне, пытаясь что-то сказать. Струя крови из отрубленной руки ударила ему в рот и прикончила великана. Он захлебнулся, красотка. Рёйс покрылся кровавыми прыщами разной комплекции и цвета формы, а от запаха сладковатой меди подташнивало.

В кафе скрипач вытягивал долгую ноту, усиливая трагизм момента. А на улице, разорванную в клочья даму, грузили в жандармский экипаж. С приходом сумерек в кафе ручейками стекались мракобесы.
Пьер надел рубашку, мундир и закурил от лампы на столе.

- Мы не такие уж и разные. Хочешь, пойдём со мной?

Девушка не поднимала глаза, бессознательно скребя ногтями татуировки на пальцах. Как по команде её ступни обвили три десятка преданных кошек.

- Мой путь не связан с мужчинами, дурачок – ласково произнесла попрошайка.

Солдат показал девушке язык, повернулся спиной и утонул в проклятиях извозчиков.




13 сентября 1799 года. Альпы.


Веки капитана Максима Сергеевича Уткина сняли осаду с усталых голубых глаз, и сон постепенно выветрился, как пороховой дым из простреленной плоти. Под потолком палатки парила панорама пьянящей парижской погоды и просторного питейного с полуруким Пьером и попрошайкой. Странный сон преследовал капитана всю последнюю неделю, и тем мучительнее ему было, что французского языка он не понимал.

Вместе с навязчивым сновидением пришла новая привычка тела. Каждую ночь из кожи головы капитана металлическими змейками вытекал чёрный прогорклый пот, отчего лицо на утро выглядело как мокрая земля. Из чувства стыда Максим Сергеевич молчал о недуге и до времени сменил подушку на кулаки.

Лёжа под пятью плащами, в четырёх рубашках, в трёх штанах, чередующихся через размер, в трёх парах шерстяных носков, капитан ежесекундно сокращался всем телом от полуобморочных приступов холода.

Выросшему в архангельской деревушке, где мороз с лёгкостью откусывает носы и пальцы, Максиму сызмальства объяснили, что зимой топографический кретинизм и ампутационная ножовка - лучшие друзья. И что не следует лезть в их дружбу, а нужно в метель оставаться дома. А метель была всегда. Диктатура зимы каждый год на три месяца закрывала деревню Максима на свой ключ: тормозила рост костей, умасливала леность, тянула за хуй осенний бум деторождаемости, подпитывала безделицей анархистов и выравнивала юродивых.

На двадцатый день рождения, запертый в избе непогодой, Максим вышел на крыльцо дома и через силу сто раз прочитал «Отче наш» так, будто его рвало святой водой на капище. Снежная река до поры съедала обидные библейские слова про единобожие, но в итоге начала жёстко мстить будущему капитану. Малейшее касание холода по коже Максима Сергеевича вызывало в нём оглушительный озноб, поэтому среди прочих обязательных вещей появился ворох тёплой одежды.

Без малого двух метров роста, в толще наслоенных плащей, капитан производил поистине богатырское впечатление на солдат. За глаза его прозвали Ильёй Муромцем, а когда узнали про безумный маскарад, то иронически переименовали в Илюшу.

Лёжа на спине, капитан шеей повернул взгляд. Кованый сундук стоял на расстоянии вытянутой руки, широко распахнув зёв, из которого жимолостью свисали рукава сменных рубашек и шарфы. Батистовый платок, последний из семи, поцеловал чёрную шею капитана и рухнул на пол убитой птицей.

Давно пора было вставать и приводить мысли в порядок, но сил решительно не было. Хотелось бесконечно тянуться всем телом, пока не переломаются все кости и даже тогда продолжать вытягиваться в длину.

Извне, под шум царапок снега, пришла эпидемия факельного света, начавшаяся от угла палатки, и в четыре шага охватившая все стены и потолок. Неплотный мистический свет, проникавший внутрь сквозь мокрую ткань, вымазал внутренности житейского скарба капитана на мотив православной притчи. На душе Максима Сергеевича стало немного теплее, словно Пересвет сел ему на грудную клетку.

Полог палатки приоткрылся, и на заснеженном фоне появилась большая голова на усах, от которой резко пахнуло свежим перегаром в спиральных колючках холода. Угодливо улыбаясь, под светом лампы показал себя сын полка - Егор Егорыч. Пятидесятилетний, горевший здоровьем мужичок с головой гидроцефала, ни разу не сменивший звания солдата. Его инфантильные черты лица показывали всему миру пьющего морщинистого мальчика, облысевшего, с вострыми зелёно-карими глазами и мясной горкой вместо носа.

- Тебя, Максим Сергеевич, отец наш - Александр Васильевич к себе зовёт. Не велевал будить до поры, а теперь, извиняй, пора.

- Обожди пять минут, Егорыч. Оденусь и выйду.

Пытаясь выбраться из-под одежды, капитан почувствовал реверс блаженства. Он, словно всплывал из глубин пенистой изумрудной воды, в которой нечем дышать, на чёрную, густую поверхность ледяного крошева полной воздуха. Егор зевнул чудовищем и в клубах мокрого пара подался обратно.

Капитан внимательно застегнул каждую пуговицу, перекрестился, перекатился, встал на ноги и провалился с головой в звездную ночь. Стоянка русской армии раскинулась на склоне горы, на трёх широких плато, соединенных между собой нитками серпантина. Повсюду вокруг костров сидели голодные до тепла и еды солдаты, шутили, замерзали насмерть, прятали мысли и верили.

Егору было приказано проводить капитана. Шёл он по правую руку от Максима Сергеевича и сквозь смех рассказывал истории про своё умение (отличавшееся ОСОБОЙ жестокостью) развязывать языки врагам. За нрав, а не за уродливую голову, его и не повышали. Через слово Егорыч норовил ухватиться за обшлаг капитана рукой, снедаемый изнутри сильнейшим тактильным голодом.

Снег в Альпах мельтешил зубной крошкой, скобля солдатам незащищённую от ветра кожу, точно железным мочалом. Путь кончился. Максим Сергеевич остановился у входа в штаб Суворова и задрал голову, глотая разряженный воздух. В вышине расцвёл чёрный куст неба, с которого перезрелыми ягодами сыпались галактики под бессменную частушку вакуумной тишины.

- Бывай, Максим Сергеевич. Даст Бог, ещё увидимся – Егор Егорыч хотел снять на прощание свою огромную шапку, но так и ушёл не сняв.

В просторном командном шатре горело всего три лампы, которые давали нужный свет ровно настолько, чтобы был виден край широкого стола, накрытого картой. Нагнувшись над рисунком местности, стоял вострый как бритва – Александр Васильевич Суворов.

От раскатистого порыва ветра лампы под сводом качнулись, разливая свет по сторонам, как из банки. На периферии тьмы Максим Сергеевич увидел ещё одного человека: рост уступал ширине бёдер, большие грубые руки, на плечи наброшен шерстяной кучеряш, лицо заросло бородой от переносицы, ясные зелёные глаза, в руке докторская сумка.

- А, Максим Сергеевич, голубчик, прошу сюда – Суворов сделал несколько шагов навстречу. Проходи, прошу. Как самочувствие?

- Спасибо, ваше высокоблагородие, жив благодаря вашему уму.

- Мы ведь после твоего ранения и не виделись. Признаться, я уж думал ты не… А, впрочем, - Суворов широким жестом показал на человека в темноте, - это липецких дел мастер Макар, он твою жизнь от ранения спас. Помнишь Сен-Готард? – Александр Васильевич серыми проницательными глазами следил за реакцией капитана.

Максим Сергеевич постарался сдуть несколько пылинок памяти, как вдруг ощутил ужасную головную боль, словно в его черепе чертыхались металлические опилки, больно садня мозг. Зрение и слух померкли. Откуда-то из темноты сознания заиграла музыкальная партия на рояле. Ум говорил, что наступила смерть, и что за ней на редкость скучное место. Максим Сергеевич круто вильнул в сторону и упал бездыханной грудой к ногам Суворова.

- Макар, быстрее! Помоги ему – Александр Васильевич склонился над капитаном, но так и не решился дотронуться до него.

Липецкий мастер взял капитана за руки, отволок под круг света и положил на живот. Из докторской сумки, заполненной хрупкими резными ключами, мастер достал металлическую спицу с витиеватыми изгибами на конце, на всю длину аккуратно погрузил за ухо Максима Сергеевича и трижды повернул.

Волны холодной ярости наполнили тело живительной патокой, каждый сустав стал послушен и ловок, как верный крепостной слуга. Вырванный чужой волей обратно, капитан открыл глаза. Все страхи и мысли о слабости вытеснил красный ветер, который слева – направо неспешно поплыл перед Максимом Сергеевичем, не затмевая, а обостряя зрение. Внутренний мирок капитана с его привычками и устоями разлетелся к чертовой матери. Теперь всё было по плечу и в радость.

- Держи крепче, богатырь, и выпей до дна – пробасил Макар, передав капитану литровую флягу с чёрным маслом.

Максим Сергеевич жадно выпил всё до капли и поднялся на ноги.


- Батюшки, да у него, Макар, глаза горят так, что хоть фитили к пушкам поджигай. С ним всё в порядке? Сам ведь знаешь, что их всего сто человек и каждый на счету.

- Да, ваше превосходительство, с ним всё хорошо – Мастер вытащил спицу и обтёр от масла. – Мой «замочек» отключается, только когда человек лежит на спине. Доработаю со временем. Тем паче, капитан начитанный человек, а с ними всегда сбои случаются.

Макар вдруг резко рассмеялся, звеня металлом.

- Нынче, солдаты мне рассказывали небылицы, будто они стали видеть будущее во снах. Кто-то завтрашний день угадывает, кто поумнее на месяц вперёд видит. А уж вы бы, Александр Васильевич, на мильон лет вперёд бы заглянули.

Суворов проникающим взглядом, от которого, говорят, с людей шапки сами по себе слетают, посмотрел на Макара, с легкостью разгадал лесть и погрозил мастеру пальцем, смутив его.

- Ну, так как? Готов сражаться, богатырь? – По-хозяйски спросил мастер.

- ДА, ДА, ТЫСЯЧУ РАЗ ДА! – Максим Сергеевич ждал отмашки показать свою невероятную власть над телом и в неистовстве сорвался на крик.

- Вот и славно – Суворов довольно улыбнулся, снял с правой руки перстень и передал его капитану. Теперь ступай к своим воинам и предупреди, что завтрашний день для нас всех - это лишь ничтожный шанс достигнуть наивысшей точки человеческого торжества. Совершить подвиг над духом и плотью, который потомки отольют в чистом золоте, и выставят в музее воинской славы.

Сегодня же: всем строго-настрого спать сидя у костров. Это и тебя касается, Максим Сергеевич. Я прослежу, чтобы вас обеспечили дровами на всю ночь, а утром я вселю смелое слово в их сердца. Ступай и помни: мы – русские, с нами Бог – Суворов молитвенно сложил руки перед собой.

Капитан против обыкновения не отдал честь, а поклонился в пояс, повернулся на каблуках и вышел из шатра.

Суворов снова склонился над картой, покрутил головой и в задумчивости прошёлся вперёд-назад

- Я никак не пойму только одного, Макар. Зачем французы обороняют мост? Почему не сломают до нашего прихода? – Александр Васильевич недоумённо пожал плечами.

Макар не пошевелился, только борода задергалась, как паутина с пойманной мухой.

- Мост-то они обязательно начнут ломать, но только тогда, когда поймут, что нас уже не остановить, ваше высокоблагородие. Сны.



Красный ветер безошибочно привёл капитана к его отряду кратчайшим путём. Солдаты, плотно сбившись, сидели вокруг заснеженных куч пепла и молчали.

- Братья мои, выслушайте – взгляды устремились на Максима Сергеевича, – завтра мы все умрём. Это приказ. А сейчас всем спать!

Пока к кострам подносили и подносили дрова, капитан следил за тем, как свечение девяноста девяти пар глаз медленно затухает во всполохах темноты.